Игорь Толич: Дочь мольфара

© Толич И., текст, 2024

© Оформление ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

Пролог

Глава 1

Ветер завывал протяжно, словно гудели трубы, оказавшиеся в руках воскресших покойников. Он врывался в любую щель, сдирал кору с многовековых стволов как ветхие тряпки, играючи швырял камни, ледяным кинжалом пронизывал до костей всё живое. Трепещущие под ветряными порывами ветки дерев будто взывали о помощи. Но прийти этой помощи было неоткуда. На всю заметённую снегом и скованную ледяным панцирем округу не находилось и признака людского жилища. Лишь на предгорье, если сильно вглядеться в кромешную тьму, виднелись очертания попрятавшихся в горной грудине невысоких домов.

Нигде не горел свет. Что с него толку в такую бурю? У всякой свечи или лампы немедля сдувало хрупкое пламя. Ничто не могло противиться лютой стихии. Оставалось лишь ждать просвета и молиться, молиться.

– Отче наш, – лопотала Сарика, ещё сильнее прижимая младенца к опустевшей груди. – Еже еси на небесех…

Ветер ударил ей в лицо краем цветастого платка, которым молодая женщина обмотала голову. Сколько ни старалась, а проклятый буран всё-таки выдрал клочок ткани из-под ворота овечьего тулупа и теперь хлестал по глазам, не щадя. Сарика старалась не плакать. Иначе слёзы мгновенно застывали ледяной коркой на щеках. Обмороженную кожу страшно щипало.

– Да светится имя Твое, да приидет Царствие Твое… – упорно твердила Сарика выученные в церкви слова.

Она не знала их значения. Она многого не понимала в этом мире, кроме того, что обязана сейчас идти. В стужу, в непогоду, сквозь раздирающий плоть стылый ветер. Она должна дойти.

Сарика уже не чувствовала ног, утопавших по колено в снегу, и всё-таки откуда-то находила силы, чтобы сделать новый шаг.

Младенец, завитый в кулёк, давно не шевелился, не кричал, ничем больше не тревожил. Возможно, уже и не дышал. Мать наказала Сарике снести дитёнка в лес, пока никто из живущих поблизости соседей не узнал о том смертном грехе, что совершила дочь кузнеца.

– Это проклятое дитя! Проклятое! – гремела опозоренная женщина, воздымая сухие дрожащие руки к домашним иконам. – Сатанинское отродье! Пускай Босорка^[1] его приберёт! Уноси! Уноси с глаз моих!

Она усердно молилась нагромождению цветных безыскусных картинок на кривых дощечках, не обращая внимания на стенания дочери, затыкая уши каждый раз, когда начинал верещать мерзкий младенец. Она молилась, чтобы бог смилостивился над ней и вразумил её глупую, недостойную дочь.

Сарика почти не сопротивлялась гневу матери. Она покорно сносила побои, угрозы и оскорбления. Её страшила мысль о том, что её дитя должна забрать Босорка – эта костлявая жуткая ведьма, которая похищает маленьких детей из колыбели. Но, если бы ей был нужен ребёнок Сарики, разве не сделала бы она, как рассказывали старухи: пробралась в дом под покровом ночи, усыпила жителей мелодичным пением, а потом стащила бы комочек живой розовой плоти с крохотными ручками и ножками, которые так забавно хрустят под зубами, когда их кусает гнилой ведьмин рот. Стало быть, Босорке не сдался этот младенец, как не сдался он никому в доме Сарики.

Сама она не понимала, как относится к ребёнку. Некогда было понимать, некогда жалеть о содеянном в коротких перерывах между проклятиями матери и детским плачем. Теперь ребёнок хотя бы перестал плакать, но легче от этого не стало. Сарика глотнула колючий холодный воздух. Всё её нутро моментально заледенело, ток крови замедлился, и ледяная корка стала покрывать всё внутри, обрекая молодую женщину на жестокую, но хотя бы быструю смерть. Это могло бы стать тем самым божьим милосердием, о котором так молилась Сарика.

– Надо идти, – прошептала она потемневшими до цвета грозового неба губами.

И пошла дальше. Медленно.

Она слышала, что где-то на окраине Боровицы живёт одна старуха по имени Космина. То ли колдунья, то ли в самом деле настоящая вештица^[2]. Про неё говаривали, что по ночам она оборачивается рыжей двухвостой лисой и ворует кур и прочую домашнюю животину. Но ещё Космина лечит и привечает детишек. У неё живёт одна сиротка. А где одна, там и второй место найдётся.

Так думала Сарика, пробираясь по сугробам, прокладывая себе путь сквозь лютое ненастье. Губы её потрескались на ветру и закровоточили. Она перестала шептать молитву. Она бы и идти перестала, если бы поняла, что давно заблудилась, что домой ей уж не вернуться, что до жилища Космины и в добрую погоду ещё с полдня идти. А между тем вокруг зияла ночь. Буран только набирал мощь, становясь всё злее. Каждая минута превращалась в огромный, наполненный удушающей чернотой час. Сарика шла уже несколько часов. Или, может, несколько лет?.. Может, она успела состариться в пути, оттого и кажется такой близкой и естественной смерть?..

Хрустнула ветка над головой. Сарика не видела, куда она рухнет, просто сжалась в комок посильнее, зажмурила глаза с побелевшими от кристаллов льда ресницами. Ветка полоснула наискось, почти не задела. Ветер тут же подхватил её, как соломинку, и поволок дальше в темноту. Сарика попыталась выпрямиться. Но колени совсем перестали слушаться её. В них сконцентрировалось столько боли и тяжести, словно бы их наполнял свинец.

Сделав над собой неимоверное усилие, Сарика огляделась. Чёрно-белая мгла из бесконечной ночи и снега растекалась вокруг, насколько хватало глаз.

Но вдруг нечто отделилось от тьмы, зашевелилось неторопливо, сонно и тяжко. Это не могло быть животное – слишком огромное и медлительное, оно чем-то напоминало оживший древесный ствол. То было правдой отчасти: гигантская подвижная фигура доселе прижималась к старому толстому древу, а ныне двинулась на Сарику. В массивной, поросшей густыми чёрными космами голове сверкнули два кровавых огня вместо глаз. От необъятного тела отходили длинные толстые руки, покрытые шершавой коростой и жёсткой щетиной.

Существо превосходило ростом Сарику в два раза, а её нежеланный приплод мог бы уместиться в одной его узловатой ладони, покрытой бородавками. Оно наближалось, сминая сугробы ногами-корневищами. Если б пуститься наутёк, чудище вряд ли бы догнало проворные человеческие ноги. Однако Сарика оцепенела уже не только от холода и страха перед неизвестностью, но и от ужаса, завладевшего ею, когда она поняла, что древесный гигант направляется к ней. Она вскрикнула.

Последнее, что ей удалось ощутить перед тем, как пасть замертво, – робкое шевеление в кульке. Младенчик услыхал материнский крик и тоже испугался. Лишившись чувств, Сарика окончательно потонула в снегу.

Тем временем чудище настигло скрюченное в сугробе девичье тельце. Корявые руки потянулись к овечьему тулупчику, жадно стиснули воротник. Несколько минут древесное существо разглядывало находку, а затем потащило за собой волоком, неторопливо преодолевая все препятствия. Ветер был ему нестрашен, не мог ни навредить, ни снести. Цепкие корни на ногах мигом прирастали к любой поверхности, давая надёжную опору. Лишь красные глаза чудища немного щипало. Но они ему были не столь нужны, чтобы отыскать в ночи нужное место.

Путь оказался недолог. Древесный исполин добрёл до маленькой поляны, освещённой костром в сердцевине. Кругом костра распространялось тепло, и снег покорно уступил, оставив небольшое пространство свободным. Вступив в круг, чудовище поморщилось. Прямо за освещённой чертой стояло натуральное лето – жаркое и безветренное.

У костра сидел человек, немолодой, но поджарый в одной лёгкой полотняной рубахе и простых домотканых штанах. Голову его давно сплошь укрыла седина. Он что-то негромко шептал и поминутно подкидывал в огонь то щепку, то целую связку пахучих трав, отчего пространство наполнялось дурманящими, терпкими ароматами.

– Здравствуй, Штефан, – пророкотало чудище.

Сосредоточенное лицо мужчины смягчилось:

– Здравствуй, Чугай^[3], – приветливо сказал он. – Что это тебе не спится в такое ненастье?

– Да вот… – Чугай неловко примостил на землю рядом со Штефаном найденную девушку. – Блуждала тут одна. И разбудила.

Штефан аккуратно стянул с обмороженного личика край платка. Он вгляделся в девичьи черты: совсем молодая, не старше двадцати вёсен, а то и моложе.

– Жалко, – басовито протянул Чугай.

Понимающе кивнув, Штефан поводил ладонями надо лбом несчастной. Сарика всё-таки открыла глаза. Тепло костра и человеческих рук подарили ей ещё несколько минут жизни. Она увидела незнакомца, странного, почти раздетого посреди такой лютой стужи, но всё-таки человека.

– Как тебя зовут, девочка?

– Сарика, – вымолвила она слабым голосом. – Вы колдун?

Штефан задумчиво пожал плечами.

– Кто-то зовёт колдуном, кто-то – целителем, а кто-то – мольфаром^[4]. Меня зовут Штефан.

– Мольфар… – эхом повторила Сарика.

Она слышала о таких людях. В её родной деревне мольфаров отродясь не бывало. Но здесь, среди гор, водилось много странного и необъяснимого.

– Помоги ей, – прогремел Чугай.

Девушка вздрогнула от его голоса, глаза наполнились давно рвавшимися наружу слезами. Мольфар отрицательно покачал белой головой.

– Прости, Сарика, – сказал он. – Я многое могу, но ты уже наполовину в Царствие Нави.

– Не мне помоги, – заплакала Сарика. – Помоги ей.

И она показала взглядом на тугой неподвижный кулёк возле своей груди.

Штефан бережно вынул свёрток из умирающих материнских рук. Откинул клочок меховой шкуры, закрывавший голову младенца.

– Как её зовут? – спросил мольфар.

Сарика не ответила. Она больше не могла никому отвечать в мире живых. Перед ней уже раскинулась далёкая бескрайняя Навь.

Чугай потёр красные глаза:

– Опоздал.

Тяжёлый вздох вырвался из его мощной дубовой грудины.

– Она была обречена, – ответил мольфар.

Он разглядывал ребёнка, слушал слабое дыхание и едва бившееся сердце. Подумав, Штефан развернул шкуры и тряпицы, бывшие дитю укрытием, уложил беспомощный комок на свои ладони, встал во весь рост и вытянул руки над костром.

– Нарекаю тебя Агнеш – чистым непорочным именем. Живи многие лета.

– Живи многие лета, Агнеш, – кивнул Чугай и снова вздохнул.

Часть 1

Глава 2

– Агнешка! Агнешка! – кликали по очереди Илка и Лисия. – Агнешка, где ты?!

Девицы бегали босыми ступнями по крутому обрывистому берегу озера, студёного в любую пору – и летом, и зимой. Но в нынешнюю жару холодная вода была только всласть. А кроме того, поговаривали: кто купнётся в стылой воде десять десятков раз, всегда будет молодым и здоровым. За молодость троим подругам ещё рано было переживать – каждая едва прожила по восемнадцать годков, но здравие лишним не бывает.

Однако для переживаний-таки нашёлся повод. Агнешка, как всегда, затеяла дурацкую игру. Она постоянно так чудит: не успеешь отвернуться – она что-нибудь придумает себе на потеху. Остальным её проказы редко казались забавными. Вот и сейчас чернобровая, чернокосая красавица решила потешиться над подругами, стащив их одёжу, пока они купались.

– Агнешка! Немедленно выходи! Не смешно! – сердилась Илка.

Она любила подругу всем сердцем, но иногда была готова убить насмерть. Её золотые длинные волосы ещё не просохли после купания и липли по всему телу.

Огненно-рыжая Лисия не отставала от Илки ни на шаг. В отличие от двух других подруг, она была не столько прытка и своенравна. Её не сердили, а скорее пугали проказы Агнешки. А более всего Лисия сейчас боялась гнева матери, если та прознает, что её доча опять водится с «мольфарской подменкой^[5]».

– Ну, я ей покажу! – грозилась Илка, зная наверняка, что Агнешка не ушла далеко и, как пить дать, прячется где-то поблизости, подсматривает за кутерьмой и давится от смеха.