– Я об этом как-то не думала. Чёрт его знает, может, и так. А наши картинки и надписи дополнительно убеждают реальность, что его присутствие здесь возможно. Уговаривают. Внушают. Как бы помогают реальности согласиться с тем фактом, что такое явление есть.

– Звучит совершенно безумно. Но главное, что работает.

– Да.

Какое-то время они шли молча. Туман рассеялся, теперь под ногами было не облако, а самый обычный мокрый от талого снега, предательски скользкий, ледяной под грязью асфальт.

– На самом деле, – вдруг сказала Юрате, – я совершенно уверена, что имя «Виталик», бутылка с крепкой настойкой, шапка-ушанка и всё остальное – излишество. И даже наши картинки не особо нужны. И без них как-нибудь получилось бы. Нет парадокса, с которым не справится всемогущее существо. Просто вот такое у него чувство юмора. У будущего меня.

– Вот эту страшную правду, – улыбнулся Миша (Анн Хари), – мне очень легко принять.

Вильнюс, февраль 2022

– Что-то совсем гадское в мире творится, – говорит Дана Артуру.

– Ты только сейчас заметила? – ухмыляется тот.

Он сидит на столе, который как бы барная стойка. То есть Дана с Артуром договорились называть его барной стойкой, а так-то он просто довольно высокий, бывший рабочий Пятрасов стол. На плече Артура удобно устроился куница Артемий. На коленях разлёгся безмерно довольный этим обстоятельством кот.

– Стало гаже, чем было. Хотя, казалось бы, гаже давно уже некуда. Но всегда есть куда! Хороший, кстати, сюжет для Борхеса. Он бы мог придумать ересиарха с учением, что адов бесконечное множество, и испытав все положенные страдания, душа опускается в новый, ещё более адский ад, где предыдущий начинает казаться раем. Про этот потерянный ад слагают легенды, передают их из уст в уста: там у чертей были вилы с тупыми концами. И температура горения дров не тысяча градусов, а всего восемьсот пятьдесят.

– Ну видишь, и без Борхеса справилась, – смеётся Артур. – А что у них там творится, нас не касается. Забей и забудь.

– «У них там» – это в смысле в Литве и в мире? Но мы-то здесь тоже живём.

– Это тебе только кажется, – улыбается ей Артур.

– Я имею в виду сугубо технические параметры. Если выйдешь из «Крепости», попадёшь не в открытый космос, а на улицу Шестнадцатого Февраля. Ну, правда, можно не выходить. Какое-то время. Пока еда не закончится и нам не отключат воду, электричество, газ.

Артур улыбается ещё шире:

– Данка. Ты почему мне не веришь? Всё будет отлично. И у нас, и на нашей улице. Точно тебе говорю.

– Я не то что лично тебе не верю. Просто чувствую надвигающуюся беду. Раньше мне тоже казалось, что нас ничего не касается, наша «Крепость» устоит в любых обстоятельствах…

– Так и есть! – подтверждает Артур, а Раусфомштранд начинает мурлыкать. Это с ним случается редко и неизменно поднимает Данино настроение. То есть самая тяжёлая артиллерия пущена в ход.

– Давай, пожалуйста, ты окажешься прав, – вздыхает Дана. – А мне просто сдуру мерещится всякая ерунда. Или чья-то чужая беда подошла так близко, что стала казаться нашей. Или я просто устала. Тяжёлая в этом году зима.

* * *

– Тяжёлая в этом году зима, – вздыхает ювелир Каралис (Борджиа, но, чтобы мне снова захотелось называть его студенческим прозвищем, он должен выглядеть повеселей). – Только-только январь закончился, а кажется, лето было года четыре назад. Я всегда говорил, что давно бы свихнулся без посиделок в «Крепости». А прямо сейчас, наверное, дуба бы дал. Вроде бы ничего не случилось, но при этом у меня ощущение, что в дополнение к старой, с которой мы худо-бедно научились справляться, сгущается новая тьма. Или это так старая выросла? Окончательно в силу вошла?

– Мне знакомая рассказала, – говорит ему Дана, – что в какой-то телепрограмме недавно проводили опрос населения с чудесной формулировкой: «Надо ли превратить жизнь непривитых в ад?» И половина опрошенных ответила утвердительно. Ад небось узнал о своей победе, обрадовался, собрал чемодан и уже приближается к нам.

– Всего половина? – удивляется Три Шакала. – Какой прекрасный результат!

– Кончай издеваться, – хмурится Дана.

– Я серьёзно. Сама подумай. Всего половина тех, кто согласился принять участие в телевизионном опросе. Это, скажем так, довольно специфическая публика. И даже они не единогласно выбрали ад! Ну слушай. Так уже вполне можно жить.

– Всё-таки ты великий гуманист, – заключает Дана.

– Звучит не особенно лестно.

– Как может, так и звучит. Но за вклад в мои персональные гуманистические идеалы ты первым получишь глинтвейн.

– Какой глинтвейн? Из чего ты его сварила? Я же только принёс вино.

Артур стоит на пороге в умопомрачительном огненном пальто Самуила, словно бы специально созданном чтобы искупить все грехи человечества, а то чего оно. В левой руке у него модная хипстерская авоська васильково-синего цвета, в правой тоже авоська, но попроще, винтажная, бабкина, из стародавних времён. Поэтому в неё влезло аж семь бутылок. А в новую – только три.

– Извини, – улыбается Дана. – Я просто забыла, что вино вчера ночью закончилось. Гости собрались, значит, надо срочно варить глинтвейн. Поэтому я достала из шкафа одну за другой три бутылки какого-то красного сухаря, вылила их в кастрюлю и только потом спохватилась, что у нас ничего не осталось, и ты побежал в магазин. Но вино всё равно никуда из кастрюли не делось. Это оно молодец. Я в него с перепугу сунула целых шесть апельсинов. На всякий случай. Ну всё-таки хрёнир^[18]. Чёрт знает, какое оно на вкус.

– Я не чёрт, но теперь тоже знаю, – говорит старик Три Шакала, прихлёбывая глинтвейн. – Отличный хрёнир. Забывай так почаще, вот что я тебе скажу.

– Или просто впредь не жалей апельсинов, – отхлебнув из половника, подсказывает Артур. – Напомни мне завтра, буду идти мимо Лидла, целый ящик сюда притащу.

– А как ты туда вообще заходишь? – спрашивает Наира. – Там же всех проверяют на входе, требуют QR-код.

– Я забываю, что они проверяют, – объясняет Артур. – Это примерно как Данка забыла, что в «Крепости» нет вина. Ну правда, два раза не получилось. Сам виноват, о чём-то постороннем задумался, забыл забыть про проверки, и охранник меня заметил. Пришлось идти в другой магазин.

– Ясно, – кивает Наира. – У меня такой номер не прошёл бы. Я об этой срани всё время помню. Даже во сне. Но во сне я обычно с бластером. С бластером куда веселей! Зато наяву мы в среду отлично съездили в Польшу.

В «Крепости» воцаряется молчание. Как говорят в таких случаях, гробовое, но по сути – ровно наоборот.

– Это как? – наконец спрашивает Степан, который весь вечер долбил по клавишам своего макбука, так заработался, что не среагировал даже на волшебное слово «глинтвейн». Зато теперь встрепенулся, сверкает очами и про компьютер забыл.

– А вот так. Мне соседка сказала, что граница с Польшей открылась. Официально об этом не сообщали, но у неё тётка живёт в Сувалках^[19], позвонила – эй, давай приезжай. Мы с Отто сразу взяли на день машину и поехали проверять. Думали, зря прокатимся, но ладно, всё равно путешествие. Вся эта дурная романтика: кофе на заправках, лоси на трассе, гололёд, мокрый снег и дикий восторг в финале, что удалось уцелеть. Но соседка не обманула. На границе никто не дежурит. Мы бы вообще проскочили её, не заметив, если бы не здоровенный плакат. Доехали до Августова^[20], а там всё как в старые времена. Люди без масок, вход в торговые центры свободный. И в кинотеатры, и в SPA. Мы никуда не пошли, только немножко еды купили, потому что она иностранная. В смысле польская. Интересная! Не такая, как здесь у нас. А так просто шатались по городу, смотрели на нормальных людей и супермаркеты без охраны. Странное ощущение. Не то на машине времени вернулись в прошлое, не то просто очнулись от кошмарного сна. Ладно, важно не это. А что можно взять и просто поехать в Польшу. Мы теперь собираемся в Краков, а весной, когда потеплеет, в Гданьск.

– Вот спасибо! – улыбается Борджиа, мгновенно помолодевший на добрый десяток лет. – Завтра же в Августов съезжу. Если не начнётся метель.

– А я уже расхотела путешествовать, – говорит Дана. – В двадцатом чуть не ревела, что не успела съездить на море. И к румынским друзьям. И пропали мои билеты на три концерта в разных городах. А теперь – да пошли они в задницу. Поздно опомнились. Видеть ничего не хочу.

– Ну нас-то хотя бы хочешь? – спрашивает Наира.

– Так я вас уже вижу, – пожимает плечами Дана. – Чего тут хотеть или не хотеть! – И добавляет, потому что Наира насупилась, явно что-то не так поняла: – Если бы я не хотела этого больше всего на свете, может, и не было бы ничего.

* * *

Дана обнимает Юрате и Мишу – вот молодцы, что пришли! – делит между ними остатки глинтвейна, Артур открывает бутылки, чтобы сварить ещё, куница Артемий дотошно исследует карманы его оранжевого пальто, кот Раусфомштранд сидит на буфете в изысканной позе, символизируя домашний уют. В такие моменты Дане кажется, что тревожиться не о чем. Если и есть беда, она где-то там, снаружи. А мы, слава богу, здесь. Чур-чура, мы в домике. В нашей «Крепости». «Крепость» – есть.

* * *

• Что мы знаем о поражениях и победах?

Что наш человеческий ум оценивает всё происходящее с нами как «поражения» и «победы», тут ничего не поделаешь, в основе этого заблуждения не только сформировавшая нас культура, но и само устройство ума.

• Что мы знаем о поражениях и победах?

Что происходящее с нами в последние годы (да и на всём обозримом участке истории человечества) выглядит бесконечной чередой поражений – не просто какого-то абстрактного «добра», а самой жизни, которая, в отличие от примитивного биологического существования (питание-выделение-размножение-смерть) исполнена высшего смысла и имеет целью развитие, вектор, направленный вверх.

• Что мы знаем о поражениях и победах?

Что от ощущения поражения не избавляют ни рассуждения, ни иллюзии, ни надежды, ни фантазии, ни мечты. От ощущения поражения помогает только победа, как ни банально это звучит. Никто не в силах спасти абстрактное «добро» или конкретное (к сожалению) человечество, но каждый может превратить своё персональное существование в настоящую жизнь. Что вы делали, когда тьма сгущалась? – Шли к свету. – Что вы делали, когда света не было? – Стали светом.

Встать на этот путь хоть одной дрожащей ногой – безусловно, победа. Которую даже бесконечной чередой поражений нельзя отменить.

Лейн, лето второго года Этера

Большинство учёных Сообщества Девяноста Иллюзий, отдавая должное роли сновидений в формировании личности и судьбы, всё же склонны считать их менее значительными событиями, чем пережитые наяву. И люди обычно относятся к снам просто как к дополнительным развлечениям, о которых можно с лёгким сердцем забыть поутру.

Однако Ший Корай Аранах уверен, что между явью и сновидениями особой разницы нет: всё, что происходит с твоим сознанием, с ним происходит, точка. Не имеет значения, как, при каких обстоятельствах, где. Неудивительно, что он относится к снам гораздо серьёзней, чем принято. Не просто смотрит их как кино, а старается сохранять ясный ум, связность мыслей и память, оставаться во сне собой. Это не всегда получается, но в последнее время всё чаще. Великое дело – воля адрэле, особенно если прибавить к ней опыт, накопленный за долгую жизнь.

Поэтому, увидев во сне здоровенного огненно-рыжего лиса с крыльями за спиной, Ший Корай Аранах сразу, не просыпаясь, вспомнил, что это за существо. Так выглядят дгоххи, представители цивилизации ЭЙ-12, обитатели потусторонней реальности, которую называют Хой-Брохх, «Мир Четвёртой Радости» в переводе с тамошнего языка. В Сообществе Девяноста Иллюзий Хой-Брохх известен в первую очередь тем, что именно с их любовных романов когда-то началось книгоиздательство (профессор Перемещений Тио Орли Ай притащил пару книжек из отпуска, перевёл развлечения ради, показал знакомым, и понеслось).