– Прекрати, Аля, – резко сказал Демид, снова прижимая руку к моему плечу. Голос его был тихим, но твёрдым, он уже диктовал мне будущее. – Понятное дело, что ты не специально. Роковая случайность.

Я почувствовала, как мои руки начинают дрожать. Всё внутри меня кричало: «Не позволяй ему это сделать!»

Но я молчала. Признавая свою вину, я уже была мертва, но не могла признать, что я не виновата. Я стала частью этой игры, частью его плана, и отступить теперь было невозможно.

Следователь кивнул и начал записывать наши слова. Он не интересовался подробностями. Для него это было идеальным делом.

Я сидела рядом с Демидом, ощущая, как он сжимает мои пальцы. Но в его глазах не было ни намёка на сожаление. В них не было ничего. Просто пустота. И желание скорее закончить это неудобное для него дело.

– Всё будет хорошо, – тихо сказал он, когда нас проводили в кабинет для подписания протокола.

И я поверила ему. Поверила, что всё будет хорошо. Но ещё не знала, что для меня всё уже кончилось.

ГЛАВА 2

* * *

– АЛЕВТИНА —

Мы вернулись в кабинете следователя. Мне вдруг показалось, что воздух здесь стал гуще и удушливей.

Следователь отложил ручку, скрестил пальцы на столе и с хищной улыбкой произнёс:

– Ну что, Алевтина Петровна. По совокупности показаний мы вас задерживаем.

У меня онемели пальцы.

Я переспросила, как будто не расслышала:

– Что значит «задерживаете»? Я же всё рассказала. Это был несчастный случай. Я… Демид, не молчи!

Но заговорил следак.

– Вы сами во всём признались. А это – прекрасная основа для ареста. Особенно, когда сбитый насмерть человек – жена полковника МВД в отставке.

В этот момент я резко обернулась.

Демид стоял у стены, как статист из дешёвого сериала.

Никакого гнева, ни единой вспышки ярости и возмущения. Только лёгкая морщинка между бровей и растерянная ухмылка. Он даже не сделал шаг в мою сторону.

– Демид, скажи что-нибудь, – выдохнула я. Голос дрожал, как подмороженная струна.

Он пожал плечами и как-то сухо и без особых эмоций произнёс:

– Может, переведём мою супругу под домашний арест? Зачем же задерживать? Она сама пришла с повинной, всё рассказала. Сделайте снисхождение, господин следователь.

Он помотал головой, медленно поднялся со своего места и резко ответил:

– Ваша жена сбила насмерть человека! Ни о каком домашнем аресте и речи быть не может!

Нажал на селектор и рявкнул:

– Конвой сюда!

Я схватила мужа за руки и отчаянно прошептала:

– Ты же обещал… Ты же сказал, что всё будет хорошо… Демид…

– Так и будет. Не переживай, Аля. Сейчас поднимется шум… Но всё уляжется. Я подниму всех адвокатов, родная. Обещаю, тебя очень скоро вернут домой. Только будь спокойна. Не переживай, хорошо?

Быть спокойной?

Не переживать?

Следак слышал нас и зло усмехнулся.

Через две минуты в кабинет вошли двое в форме.

– Надевайте, – он бросил кивок на меня, и один из них вытащил наручники.

– Нет! – я вскочила, пятясь, как загнанное животное. – Вы что творите? Я не совершала этого! Я никого не сбивала!

Я обернулась, с надеждой, с отчаянием – муж так и стоял у стены, как примороженный!

– Демид! – голос мой сорвался. – Ты скажи правду, что я… что это не я!

Металл защёлкнулся на запястьях. Щелчок прозвучал, как выстрел. Я застыла. Меня всю затрясло. Тошнота подступила к горлу, глаза заслезились.

Это была не я. Это была не я за рулём. Это был мой муж. Муж, мать его. И он стоит и ничего не делает и не говорит!

Зачем… Зачем я согласилась взять вину на себя?

– Аля, не устраивай цирк. Я всё решу. Пожалуйста, услышь меня.

– Уводите её, – кивнул следователь. – Пока она не наговорила на себя лишнего… Советую вам молчать, гражданка Вронская, вести себя тихо и ждать приговора.

Конвой потянул меня на выход.

– Я взяла вину на себя ради тебя, придурок! – сорвалось с моих губ.

– Аля, прекрати! – прошипел супруг и сверкнул на меня гневным взглядом. Испугался, сволочь.

Я задёргала руками, потребовала, чтобы с меня сняли наручники.

Один из оперативников сжал мне плечо:

– Спокойнее.

Следователь смотрел на меня с тем мерзким выражением, которое запоминается навсегда.

– Ваша супруга – настоящий подарок, Демид Леонидович, – сказал он с отвратительной ухмылочкой.

Меня повели по коридору.

Двери кабинета захлопнулись за моей спиной.

Я пыталась не рыдать.

Я пыталась не думать.

Но только одно крутилось в голове, как заезженная пластинка: он даже не обнял меня на прощание. Слова доброго не сказал. Был… чужим.

И самое главное, он меня не защитил. Не встал грудью за меня.

Он подставил меня.

А я согласилась, потому что люблю…

Сама виновата. Дура!

Не помню, как меня вели. Я была в шоке.

В самом СИЗО воняло плесенью, старой едой и чужим страхом.

Меня завели в камеру, где уже была одна женщина с усталым взглядом.

Я опустилась на нижнюю шконку, и впервые в жизни мне захотелось сдохнуть. Прямо здесь, на этом голом, холодном металле, где даже душа звенела от боли.

А муж скоро поедет домой. В тёплую постель. Примет горячий душ, выпьет кофе или что покрепче… Холодильник забит наготовленной едой, только разогрей.

У него всё будет хорошо.

А у меня?

Он убил.

А за решёткой сидеть мне.

Закрыла лицо руками и тихонечко завыла.

* * *

Я сидела на узкой лавке в камере СИЗО. Прошли сутки.

Руки и ноги замёрзли, пальцы свело, но даже это я почти не чувствовала. Я ждала.

Демид обещал, что ко мне придёт адвокат.

Обещал, что приедет он сам. Мой муж. Мужчина, которому я отдала двадцать лет жизни, родила двоих детей и отдала собственную свободу.

Он клялся: «Я всё улажу».

Я поверила. Потому что если не верить, то зачем вообще жить?

Но никто не пришёл.

Только следователь заглянул с отстранённым лицом, как будто я не человек, а просто дело. Он сунул мне бумагу:

– Ознакомьтесь и подпишите. Суд через две недели. Сегодня перевод в камеру. Робу получите у конвоира.

Я не проронила ни слова. Просто подписала. Внутри что-то хрустнуло – нет, не кость, не сустав. Душа. Треснула пополам.

* * *

Тюремная форма оказалась серо-синей, с чужим запахом пота, дешёвого порошка и металла. Из вещей – мыло, зубная щётка и простая расчёска.

Мои волосы слиплись в изломанные пряди, но мне было всё равно. Я шла по коридору, глядя в пол.

Дверь камеры лязгнула. Я вошла.

– Очередная барыня, – фыркнула одна тётка. Ей было на вид лет тридцать пять, с острым взглядом и уродливым шрамом на щеке.

– Так это жена депутата Вронского. В маляве сообщили, – подключилась вторая.

– Точно! Это она. На вид типичная дурочка. Привыкла, поди к роскоши.

– Думает, тут ей будут кофе подавать? – рассмеялась третья тётка.

Промолчала только молодая женщина лет двадцати пяти, может, ей было меньше.

Я стояла и молчала. Смотрела на них – четверых. Каждая как отдельный вид женщины, оказавшейся на дне. В мерзком СИЗО.

Грязные одеяла, влажные стены, запах плесени и мочи – всё слилось в удушливый коктейль.

– Ты чё молчишь, кукла? – встала та, что со шрамом. – Гордая? Или боишься заговорить с простыми людьми? Ну-ка, поздоровайся, как положено!

– Здравствуйте, – сказала тихо. – Я так поняла, вы уже всё про меня знаете.

– Тут слухи быстрее тараканов бегает, – усмехнулась молодая. – Особенно, если ты «папина принцесса» или жена олигарха. Ну, или депутата.

Я присела на край нижней койки. Не своей – мне ещё не сказали, где место. Просто села.

– Говорят, ты сбила насмерть жену мента в отставке.

– Я никого не сбивала, – проговорила едва слышно.

– Тогда значит, муж кинул, – гоготнула третья, пухлая, с сальными волосами. – Все они такие. Козлы.

– Не, они не кидают. Они уничтожают. Медленно, – подхватила четвёртая, старше всех. – А потом говорят: «Она сама виновата».

Я не выдержала.

– Он сказал, что приедёт. Что приведёт адвоката. Что скоро меня вытащит…

– А ты, значит, ради него села? – переспросила молодая, прищурившись.

Я кивнула.

И тогда они затихли. На миг. В этой тишине – не дыхания, не движения. Только капля с потолка где-то сзади.

– Дура, – выдохнула та, что со шрамом. – Но красивая дура.

И тогда я заплакала. По-настоящему. Без звука, без истерик. Слёзы текли по лицу, по подбородку, по чужой тюремной форме. Я плакала от всего: от предательства, от пустоты, от холода, от того, что меня просто… забыли.

Как будто я не существовала.

– Хватит реветь, – сказала старшая, но не грубо. Тихо. – Тут это не поможет. Слёзы – это тут слабость. Запомни это правило. Иначе добьют то, что не добил твой благоверный депутатишка.

Я вытерла лицо рукавом. Подняла голову.

– Я не буду… плакать… Просто… жизнь резко изменилась. Наверное, не стоит никого ждать…

– Вот теперь говоришь правильно, – сказала та, что со шрамом. – Живи, как будто у тебя никого нет. Потому что в этой клетке – никого у тебя и нет.

Молодая снова взглянула на меня:

– Имя?

– Аля. Алевтина.

– Спи сегодня вон там, – указали мне на койку у окна. – Место Машки. Она освободилась. Тебе сильно повезло. Только не вздумай всхлипывать ночью, ясно? Мы тут от жалости отвыкшие, ещё обозлимся и придушим.

Я кивнула. Села на свою новую койку. Камера, как мне казалось, звенела глухим гулом. Или это что-то гудело снаружи?

А быть может, это моё сердце билось как барабан на казни.

Я думала, что моя жизнь закончится иначе. Но смерть была бы честнее.

А это – просто забвение.

И самое страшное – я всё ещё любила его.

– Ты ничего не подписывала? – вдруг спросила молодая. – Следаки тут твари конченые.

Нахмурилась и проговорила:

– Он сказал, что суд через две недели… Сунул какую-то бумажку… Я не… не прочла… Подписала.

– Ой, ду-у-ура-а-а…

– Ты себе приговор подписала.

– Они всегда так делают. Морально давят, а потом подсовывают на подпись всякую шнягу…

Прикрыла глаза и отвернулась к стенке. До крови закусила губу и вдруг в голове всплыла молитва «Отче наш…» Давно я не молилась, но в момент отчаяния, я её вспомнила.

* * *

Когда нам принесли еду, я подумала, что я её просто не смогу есть. Понимаете, я ведь не привыкла. Я всю жизнь ела на фарфоре, с белыми салфетками и сервировочными приборами, я готовила сама из самых свежих продуктов, а на праздники – мы ходили в лучшие рестораны города.

Но вот сейчас передо мной поставили тарелку с каким-то зеленоватым непонятным месивом и запахом, который моментально заставил меня почувствовать, что я задыхаюсь.

Я скривила лицо, даже не попробовав.

– Эй, не ты первая, не ты последняя, – голос тётки со шрамом, имя которой я не узнала и не хотела знать, как и имена остальных, прозвучал как злая насмешка.

Она сидела напротив и с аппетитом ковыряла ложкой в своём контейнере.

– Привыкнешь, не переживай.

Я взяла ложку и аккуратно поднесла её к этому… к этой жиже.

На вкус это было как прокисший суп с кусочками чего-то непонятного.

Сначала я чуть не выплюнула всё обратно, но потом заставила себя это съесть. Не из-за того, что было вкусно. А из-за того, что другого выбора не было.

Никто меня не ждал. Мне не привезли ни еды, ни лекарств, ни просто хотя бы слов сочувствия и поддержки.

Демид, он же мог бы… Он же обещал. Почему, чёрт возьми, он не пришёл?

Я проглотила и отодвинула от себя эту мерзость. В животе сразу стало некомфортно. Затошнило.

Руки ещё задрожали, но я сжала их в кулаки, стараясь не дать себе расплакаться. Потому что я ведь не буду слабой, правда? Нет, не буду.