«Джонатан, – слышал я его голос, наполненный ядом соблазна. – Джонатан, открой мне слух и душу. Твой дядя, провинциальный оккультист и великий идиот, жаждал власти. Но ты, профессиональный репортер, всегда докапывался до правды и справедливости, и я дам тебе их. Познай истину – и истина сделает тебя свободным. Познай свободу – и она даст тебе справедливость. Ту, которой ты добивался, описывая расследования преступлений, ту, для которой ты первым приезжал на место перестрелки, ту, ради которой ты спускался в грязные подземелья Нью-Йорка, чтобы подняться наверх».

Я бросил дневник на траву и побежал. Ветер двигался за мной, словно огромная стена или волна. Я слышал треск, с которым ломались деревья в лесу, чувствовал тяжелое дыхание, что било мне в затылок, одновременно подталкивая вперед и пытаясь остановить. Точно такой же ветер гудел со всех сторон, когда темным вечером двадцать лет назад мы с мамой выбежали из дома. И тогда, и сейчас в нем не было ничего, кроме космического одиночества и такой же космической ярости.

Потом рассказывали, что я ворвался в Касл-Комб как безумный и буря шла за мной по пятам. Я пробежал по Лафайет-стрит, вылетел на площадь, миновал церквушку и обреченно понял, что не сумею спастись от силы, которая выворачивала булыжники из мостовой и срывала крыши с домов, раз уж она решила заполучить меня. Почти не помня себя, не разбирая дороги, я влетел в дом дяди Финнигана, захлопнул дверь, и в ту же минуту ветер стих.

Буря промчалась по Касл-Комбу и ушла. Электричества в доме не было, и старый Уилбер просидел на полу рядом со мной до утра, держа в руках свечу и уговаривая успокоиться и взять себя в руки. Ветер царапался за дверью, словно просил впустить его, и я смотрел на дом, едва озаренный свечой, и видел бесконечные подземелья Индии, проложенные богами со змеиными телами, пустоши Австралии, испепеленные гневом тысячеруких насекомых из-за пределов познаваемой вселенной, рыболицых существ, ощупывающих затонувшие корабли в поисках золота.

И все в моей душе поднималось и двигалось навстречу этим мучительным и влекущим видениям. Это был восторг, перемешанный с ужасом, это был зов моих предков, моей крови и сути, которым я не мог противостоять.

Когда наступило утро, Уилбер отважился оставить меня и побежал к доктору Джеймсу за помощью. После того как подачу электричества восстановили, Джеймс связался с коллегами в соседнем городке, и меня отправили в клинику. Бьюсь об заклад, в Касл-Комбе все снова вздохнули с облегчением. Дурную траву с поля вон. И хоть я не стал этой дурной травой, меня все же предпочитали держать подальше от города и под замком. Признаться, я не имел ничего против. Врачи говорили, что мое состояние вызвано нервным срывом после краха биржи, которое усугубилось бурей, накрывшей Касл-Комб в День Всех Святых.

Разумеется, я не сказал им правды. Мне хотелось пережить кризис в отдалении от мира. Что ж, палата в лечебнице для душевнобольных ничем не хуже дома в городке моего детства. Однажды я вернусь в мир, поэтому не стоило болтать даже со стариной Уилбером и Джеймсом, которые изредка навещали меня. Про бурю в Касл-Комбе они не упоминали, а я и не спрашивал.

Миновала осень, прошла зима, отшумели весенние ручьи, и постепенно страх смягчился и ушел окончательно, уступив место почти головокружительному любопытству. По ночам я, свернувшись на больничной койке под тонким одеялом, вслушиваюсь в тихий голос ветра за окнами. Чем ближе День Всех Святых, тем он громче, я знаю. Он обязательно придет: кровь Финниганов, моя кровь, приманит его, а ложки, которую я ухитрился украсть в столовой и заточить, будет достаточно, чтобы напоить его.

И тогда я буду слушать и задавать вопросы. До тех пор, пока кровь не иссякнет и истина не сделает меня свободным.

Андрей Вдовин. В Новый год вокруг да около

Ух, до чего ж мороз лютый! Плюнь – слюна затрещит…

Петруха Григорьев лежит ничком в сугробе, прячет лицо в рукавицах, дыханием отгоняет волчью стужу. А холод все глубже запускает ледяные щупальца под тулуп, просачивается под кожу, доползает до костей – так и хочется скрючиться в комок, стиснуть себя в объятиях, удержать драгоценное тепло… Но вновь приподнимается голова, опускаются заросшие инеем рукавицы – и глаза щурятся от ярко-льдистого сияния круглобокой луны, что таращится не мигая из-за высоченного забора, точно недоумевает: отчего это вздумалось парнишке в снегу вылеживаться, почто не встанет, не притопнет ноженьками, не разогреет иззябшие косточки?

А Петруха и рад бы вскочить, попрыгать, разогнать по жилам стылую кровь, да опасается: а ну как заметит кто? Хоть время и к полуночи, а по улице там и тут шумят: где-то смех разносится, где-то гармоника поигрывает, песни задорные льются. На то ведь и святочные вечера, чтоб веселился народ до позднего часу.

В другое время Петруха и сам не прочь погулять да потешиться, но нынешним вечером владеют им иные думы. Неслучайно залег он сегодня напротив дома Архипа Громова, неспроста мерзнет в снегу вот уже битый час. Раз за разом подставляет паренек лицо колючему дыханию крещенской стужи, бросает взор на синевато-черную крепь ворот – и с затаенной надеждой прислушивается: не раздастся ли по ту сторону звонкий девичий голос…

Сегодня истекает старый год, и во многих домах вот-вот начнутся гадания: девушки на выданье будут пытаться вызнать у нечистой силы, что ждет их в самом скором будущем, кому какая уготована дороженька. Да не по домам будут сидеть, не в зеркала пялиться, как на Крещение заведено, а непременно на мороз повыскакивают: кто в хлев побежит, кто во двор, кто за ворота. И Светлана, старшая дочь Архипа Громова, тоже выйдет…

Светлана! Само имя это наполняло душу Петрухи невероятной теплотой и нежностью. Свет-ла-на! Даже стужа, казалось, на миг отступила, преклонившись в трепетном восторге перед дивными звуками, что слетели с губ – совсем еще мальчишеских, лишь слегка оттененных первым пушком. О, как жаждали эти губы хоть на мгновение прикоснуться к нежной, бархатной коже, к уголку алых медвяных уст!

Увы, подобное счастье Петруха мог вообразить себе только в мечтах. И не потому, что Светлана отвергла его пылкую любовь или усмешкой ответила на горячие признания, – нет, вовсе даже не поэтому. Просто признания свои Петруха вот уже четвертый месяц кряду шептал лишь самому себе: открыться Светлане недоставало духу. А ну как посмеется, да и даст от ворот поворот? И немудрено, ведь она старше Петрухи чуть ли не на целый годок. Взрослая девушка, вполне знающая себе цену, да и отец у нее из купцов – а кто по сравнению с ней Петруха, сын столяра? Целая пропасть меж ними… А уж красавица Светлана – глаз не отвести, да и женихов у нее полсела, притом куда более видных. И даже имя у нее необычное – сказочное, завораживающее. Свет-ла-на. Говорят, Архип Громов сам ее так назвал, в какой-то книжке имя это вычитал. Крестили-то ее по-другому, но про то на селе мало кто вспоминал – все Светлана да Светлана…

Оттого-то и кажется она Петрухе далекой и недоступной, точно звезда, до которой нипочем не дотянешься. Только и остается смотреть издали да вздыхать. Хотя и это парнишке в большущую радость – тайком любоваться милым, словно бы светящимся личиком. Или встретить на улице, проронить как бы невзначай пару слов, услышать в ответ этот голос – певучий, точно серебряный колокольчик. От него в груди ноет сладко-сладко, а от взгляда темных царственных глаз так и бросает в жар – в такие минуты Петрухе кажется, что Светлана обо всем догадывается и втихомолку посмеивается над горе-воздыхателем…

Но сегодня… кто знает? Не зря ведь он с самого Рождественского сочельника торчал в отцовском сарае – времени даром не терял. Хоть и грех, говорят, в святочные праздники работать, а все же Петруха предпочел согрешить – все эти дни не выпускал из рук резца, терзал почем зря липовый чурбачок, который уже на второй день обрел изящные и подающие большие надежды очертания… А к концу пятого дня вышло из-под рук Петрухи форменное чудо: пышный цветок, навроде розы, какие он на шляпках у заезжих городских барынь видывал. И каждый лепесток до того искусно вырезан да выглажен, что оставалось только краской подобающей покрыть – от настоящего только вблизи и отличишь. Петруха сам себе поразился: вот ведь, оказывается, что любовь-то с человеком творит! Он ведь, ясное дело, и прежде резьбой по дереву баловался, да так, что и отец, бывало, его работу похваливал, но такого дива дивного отродясь не мастерил и не подозревал даже, что способен на подобное. А еще отец частенько сказывал, что дед Петрухи был раскудесник на всякого рода поделки – может, от него и передалось внуку драгоценное мастерство?

И вот сейчас чудесное творение покоится за пазухой, дожидается своего часа, – Петруха радостно ощущал, как твердые лепестки цветка упираются в грудь, прямо напротив тревожно замирающего сердца… Нет, такой подарок не оставит Светлану равнодушной. И как знать, может… может быть, это и послужит первым шагом…

От таких мыслей пьянит голову, все тело трепещет мелкой дрожью…

Или это его от холода так колотит? Мороз-то нешуточный, что и говорить…

Петруха шевельнул пальцами ног – в ответ ощущается легкое покалывание. А в следующий миг лицо ему обдало снежным крошевом – даже зажмурился от неожиданности. Неужто метель поднимается? Вот уж совсем некстати! Сколько же он тут еще сможет пролежать? Этак и в бревно заледенелое превратиться ничего не стоит… Вроде бы и полночь уже. Где же Светлана? А ну как не выйдет? Да нет, должна выйти, куда она денется. И уж тогда, тогда…

Но что будет тогда – Петруха все еще слабо себе представлял. Как он станет дарить ей цветок? Не сробеет ли? И тут же его словно бичом стегнули – встрепенулся весь, рукавицей по снегу ударил, зубами скрипнул. Ну уж нет, шалишь! Зря он, что ли, сопли тут морозит столько времени? Непременно вручит подарок, непременно! И сомневаться нечего!

И внезапно предстоящее испытание показалось ему вовсе не таким уж трудным, так что он подивился: и чего, спрашивается, кота за хвост тянул столько времени? Рассмеялся даже сам над собою. На душе сразу стало легко и спокойно. Ну спасибо тебе, седая стужа, что грызешь – не отпускаешь, до самых кишок пробираешь! Кабы не ты, долго еще мялся бы да жался добрый молодец Петруха, счастье свое упуская. Но уж теперь нипочем не упустит!

И кажется Петрухе, что крепнущий ветер словно бы и не враждебен ему больше – напротив, чудится теперь в его завываниях некая доброжелательность и поддержка, будто высвистывает вьюга в ответ на его мысли нечто утвердительное: «Угу-у-у! Угу-у-у-у!»

Паренек отнял лицо от рукавиц. По улице плясала снежная круговерть: серебристая пыль закручивалась столбом, искрилась в голубом лунном свете, разбрасываясь по сторонам призрачным сеевом.

«Сеем, сеем, посеваем…» – пропело в голове тонким голоском эхо утренних ребячьих колядок.

Вихрь приближался, и Петруха глядел на него, словно завороженный. Вот уже мерцающая снежная пересыпь кружится в пяти шагах, вот придвигается еще ближе, вот…

И вдруг ворох крошечных льдинок обсыпал его с ног до головы… Петруха разлепил запорошенные глаза и не поверил тому, что увидел.

Прямо перед ним на снегу стояла девушка.

Была она маленькая, точно куколка, но стройная и до того пригожая, что Петруха невольно залюбовался ею, не в силах отвести взора. Глаза – черные, блестящие и глубокие-глубокие, с густыми, точно еловые хвоинки, ресницами, брови – как разметнувшиеся крылья. Волосы темные, мерцающие, падают подрагивающими волнами на оголенные плечи… Это и казалось всего поразительнее: несмотря на стужу, девушка была едва ли не обнажена. Только и одежды, что серебристая полупрозрачная ткань, сквозь которую свободно угадывались все самые потаенные уголки ее точеного тела. А вся кожа так и светится… У Петрухи даже голова закружилась, а по ногам пробежал озноб.

– Да ты замерз совсем, – проговорила девушка. Голос серебристый, певучий, такой странно знакомый… – Этак твоя зазнобушка и подарка от тебя не получит. – Она качнула головой, по личику скользнула едва заметная лукавая усмешка. – Так и быть, помогу тебе.

И склонилась над ним.

Петруха ощутил на заиндевелых губах ее легкое дыхание, а в следующий миг его пронзило сладкой дрожью. Он словно воспарил куда-то, кружась, точно перышко, подхваченное нежным ветерком. Стало так хорошо, так покойно – он почувствовал, что погружается куда-то в мягкую, дремотную истому…