Саяна Горская: (Не) бывшие. Я отменяю развод

Глава 1

Добромира.

– Гордей! – Кричу, едва переступив порог дома. – Я вернулась!

Ключи со звоном ложатся в ключницу на комоде.

Кардиган швыряю на пуф, быстро обследую первый этаж.

– Гордей? У меня… – заглядываю в гостиную, – важные новости… Где ты?

Тишина.

Хотя уверена, что муж дома – машина его во дворе стоит.

Поднимаюсь по лестнице вверх. Каблуки цокают по мраморным ступеням.

Дверь в кабинет мужа чуть приоткрыта. Оттуда доносятся приглушенные мужские голоса.

Прислушиваюсь.

– …ты понимаешь, Рус, что без наследника наш холдинг начнут рвать на части. И тогда всем будет плевать, что мы создали эту империю, – голос Гордея низкий и ровный, без единого эмоционального перепада. Вежливое презрение в каждой букве.

– Наследник? – Фыркает Руслан, друг и деловой партнёр мужа. – Стратегия корпорации – это беременность твоей жены?

– Увы, наши реалии таковы, что без ребёнка мы не в безопасности. Ни контроля, ни преференций. Двенадцать процентов акций хранятся в закрытом трасте и активируются только после рождения наследника. Без ребёнка траст останется «спящим», и мой дорогой братец может сместить меня через поглощение. Ещё и Белов не перестаёт под нас рыть.

– Но если родится ребёнок…

– Не «если», – отсекает Гордей. – Когда родится ребёнок, контрольный пакет акций будет у меня, совет директоров заткнётся, банк-партнёр подпишет новую кредитную линию. Всё встанет на свои места.

– Что-то мне подсказывает, что Добромира не в курсе твоих планов на ваше будущее.

– Ей нравится играть в любовь. Пусть играет. Пока это выгодно для меня, я позволяю.

Наши ночи, полные страсти. Слова, что обжигали кожу. Это игра? Меня тошнит от внезапного привкуса металла во рту, будто в глотку мне вливают плавленное железо.

Пальцы невольно впиваются в косяк – больно, так, что под ногтями ноет.

– А если влюбится окончательно?

– Тем лучше. Фасад продаёт. Инвесторы обожают сказки про идеальную семью.

Закрываю глаза. Сказка рассыпается в стеклянную крошку, режет веки изнутри.

– А если влюбишься сам?

Вглядываюсь в узкую щель на Гордея.

Он стоит спиной, его лица я не вижу. Зато отлично вижу, как напрягаются под чёрным шёлком рубашки стальные мышцы, словно всё его существо сейчас пытается отторгнуть саму мысль об этом.

– Исключено, – наконец выдавливает хрипло Гордей. – Бизнес не строится на соплях. Итак, у нас есть год. Через год мы выводим ребёнка в пресс-релиз, потом я фиксирую контрольный пакет. Добромира остаётся витриной столько, сколько понадобится. Потом – корпоративный совет, Лондонская биржа, глобальное расширение. Понял?

Руслан усмехается.

– Понял, – качает головой. – А с виду и не скажешь, что тебе похер. На людях вы прямо-таки голубки. Мирочку свою едва ли не облизываешь.

– Эта игра требует определённых жертв.

Глотаю воздух. Он не проходит в лёгкие, застревает где-то в горле вместе с комом слёз.

– Думаешь, надолго Добромиры хватит, когда она поймёт, что для тебя это игра?

– А не в её интересах что-то понимать. Я выплатил тридцать шесть миллионов долга её покойного отца. Спас репутацию её семьи. Теперь этот долг – мой крюк. Хочет свободу? Пускай платит.

Прижимаюсь лбом к тёплому дереву дверного косяка. На каждое слово мужа всё тело пробивает разрядом тока.

– Жёстко.

– Зато эффективно.

Улыбается?

По одной лишь интонации дорисовываю его лицо. Почти вижу этот тонкий, едва заметный изгиб его губ.

Заживо вскрывает меня и улыбается.

– Но ты же понимаешь, что после родов ей захочется больше. Женщины любви хотят.

– Пусть любит ребёнка. Этого будет достаточно. От неё мне нужны лишь фамилия и генетика. Чувства – это издержки. Запутают.

Слова влетают в меня свинцовыми пулями. Каждая из них застревает под кожей и выталкивает из моего тела остатки тепла.

Долги, проценты, фасад… Даже ребёнок в контексте слов Гордея звучит, как игра на бирже.

Мы фарс… Не семья.

Мой будущий ребёнок – ключ. Я – носитель ключа.

Сердце вскипает, но кончики пальцев леденеют и теряют чувствительность.

– Ну ты и гад, Черкасов, – смех Руслана грохочет в ушах финальным аккордом. – Ладно, сообщи, когда твоя «инвестиция» округлится.

Кровь долбит в висках. Больше не слышу слов, только свой бешеный пульс.

Тук-тук-тук!

Словно тело призывает к действию, к побегу, к ревущему громогласному «нет»!

И сердце ломается, но уже выбирает тропу войны.

Отступаю назад. Ещё шаг.

Каблук проскальзывает по отполированному мрамору, нога подкашивается. Хватаюсь руками за воздух и позорно падаю на пятую точку.

Дверь распахивается мгновенно.

На пороге Гордей.

Замешательство и беспокойство отражаются на его лице, но уже буквально через секунду он, в лучших традициях Черкасовых, заталкивает эмоции поглубже.

– Что ты здесь делаешь?

Глава 2

Добромира.

– Что ты тут делаешь?

– Очевидно слушаю не самую лицеприятную правду о себе! – Слова режут горло. Пытаюсь подняться, но ноги ватные и непослушные.

Гордей молча протягивает ладонь, но я отползаю, прижимаясь спиной к стене.

– Не трогай! Не трогай меня!

– Добромира, прекрати истерику, – рычит Гордей и одним рывком ставит меня на ноги. Пальцы врезаются в локоть, как стальной обруч.

– Какой же ты мерзкий, Черкасов! – Наливаются слезами глаза. – Зачем были все эти «я горжусь тобой», «мне дороги наши вечера»? Зачем заставил поверить, что чувства взаимны, если я для тебя очередной проект?

– Не делай вид, что удивлена, – его лицо так близко, что дыхание обжигает щёку. – Наш брак с самого начала был одной из сделок твоего покойного отца. Ты знала, на что соглашалась.

– Сделка? Да! – Кричу, вырываясь из захвата. – Но зачем тогда нужно было играть в любовь? Зачем подарки, прикосновения и эти взгляды, будто я единственная?!

Гордей сжимает губы, будто пытается раздавить эмоцию, рвущуюся наружу.

– Мне нужен был союз, крепкий и правдивый для публики. Инвесторы верят в семью, не в сухой контракт. Ты хотела чувств, я позволил тебе их видеть. Это называется… – он ловит воздух, тут же выталкивает его изо рта со словами, – маркетинг, Добромира.

– Маркетинг?! – Зло смахиваю со щеки слезу. – Я подаю на развод, Гордей. Сегодня же.

Серые глаза мужа блестят сталью.

– Попробуй, – тихо звучит угроза. – Свобода обойдётся тебе в тридцать шесть миллионов, которых у тебя нет. Подумай, Мира, какое чувство победит: гордость или страх остаться ни с чем. Я могу о тебе позаботиться.

– Нет ничего страшней, чем брак с тобой. Деньги верну. А вот твоей заботы мне больше не нужно.

Разворачиваюсь и, пошатываясь, плетусь к нашей спальне.

К спальне, которая видела так много любви. Страстной, красивой, яркой и… Фальшивой насквозь!

Шаги Гордея за моей спиной тяжёлые, мерные, как удар молота.

Достаю чемодан, швыряю в него бельё, платья. Одежда летит в него без разбора.

– Положи вещи, – глухо приказывает Гордей от двери.

Не оборачиваюсь.

– Не командуй. Я ухожу.

Шёлковый топ летит следом за бельём. Гордей перехватывает его в воздухе и отшвыривает в сторону.

– Ты никуда не уйдёшь, Добромира.

– Какая тебе разница? – Предательски вибрирует голос. – Тебе ведь наплевать на меня.

– Перестань драматизировать.

– Драматизировать? Я верила тебе. Каждому твоему слову верила. – Трясу перед носом Черкасова пустой вешалкой. – Скажи честно, ты любил меня? Или всё время считал удобным инкубатором?! Я ненавижу себя за то, что до сих пор хочу услышать: «Да, я люблю тебя». Скажи это, или добей меня наконец.

Гордей замирает. Напрягается.

Широкая грудь ходит ходуном, а на шее долбит толстая вена.

– Ответь!

– Любовь – понятие растяжимое, – чеканит, словно математическую формулу. – Мне была нужна жена. Ты подошла.

– Значит, я просто племенная кобыла. Хорошо. А чувства? Как же мои чувства, Гордей?

– Твои чувства – твоё хобби. Я не обязан их разделять.

По щеке стекает дурацкая горячая слеза. Смахиваю её тыльной стороной ладони.

Воздух между нами пульсирует болью.

Я вообще значу для него что-то? Хоть что-нибудь?

И силы вместе с эмоциями разом покидают тело. Кричать не хочется больше, и выяснять тоже. Зачем? Какой в этом смысл? Гордей только что объяснил мне всё крайне доходчиво.

– Покинь спальню, пожалуйста, – растираю устало глаза, размазывая по лицу тушь. – Я хочу собраться в тишине.

– Ты никуда не пойдешь. Я на это согласие своё не давал.

– Плевать мне на твоё согласие, Черкасов. Засунь его себе куда поглубже, – руки дрожат, когда я дёргаю молнию на чемодане. – Ищи себе другую дуру, чтобы делать из неё инкубатор.

– Добромира, – Гордей опасно щурится.

– И не нужно так смотреть. Я подаю на развод.

Хватка стальных пальцев на моём запястье.

Рывок – и спина врезается в холодную стену. Из лёгких вышибает воздух.

– Слушай и запоминай, – шепчет в упор. – Твоё место здесь. Со мной.

– Пусти!

– Тихо. – Вторая его ладонь ложится на мою шею, сжимает не больно, но так, чтоб вспомнила, кто здесь решает. Большой палец с притворной лаской гладит линию челюсти. – Пока ты носишь мою фамилию, ты принадлежишь мне. Точка. Говори что угодно, но развод я не подпишу.

– Мне не нужно твоё согласие, чтобы подать заявление.

– Я куплю каждого судью в этой стране. – Тяжёлый взгляд буравит меня до мяса. – Ты пришита ко мне намертво.

Губы его накрывают мои резко, почти жестоко. Гордей не просит, он просто берёт. Поцелуй жёсткий, собственнический. Язык вторгается, требуя покорности. И в унизительной ярости я чувствую, как тело сдаётся. От запястья к горлу пробегает горячий ток. Я ненавижу себя за эту вспышку, за то, что кровь по венам бежит быстрее, словно всё моё тело жаждет именно такой боли, таких чувств.

Я дергаюсь, но Гордей ловит другую мою руку, зажимает обе над головой. Близко, яростно. Дыхание обжигает губы.

Минуту назад ненависть билась в груди, а сейчас там сердце скачет, глупое и безрассудное.

Вкус холодной стали превращается в жар, от которого кружится голова.

Отрывается он так же резко.

Отступает, но лишь ровно настолько, чтобы хорошо видеть моё лицо и убедиться, что поцелуй возымел нужный эффект.

А он, чёрт возьми, возымел…

Я глотаю воздух, сжимая зубы, чтобы скрыть, как раскалённо гудит внутри каждая жилка. Отвожу взгляд в сторону, но Гордей держит мой подбородок пальцами.

– Посмотри на меня, Добромира.

– Зачем? Чтобы увидеть отражение своей ничтожности в твоих глазах?

– Хватит бегать за признанием. Тебе нужна правда? Вот тебе правда. Мне плевать на слова о любви. Но я не отпущу тебя никогда. Развода не будет. Ни завтра, ни через год. Понадобится охрана – поставлю охрану. Попробуешь сбежать – найду и верну.

– Ненавижу тебя.

– Нет. Ты любишь меня. И в этом, золотко, моё огромное преимущество.

– Но это несправедливо. Ты видишь во мне лишь функцию, – слёзы снова обжигают щеки. – Моё тело не твой актив.

Гордей прижимает ладонь к моему животу через тонкую ткань платья. Осторожно и нежно.

– Скоро там будет мой наследник. Он останется под моей фамилией, под моей крышей. И ты вместе с ним.

– Не превращай малыша в заложника! Я не позволю тебе торговать нашей жизнью.

– Я не торгую. Я закрепляю. Семья – это сила. Ты дашь мне силу, я защищу семью. Только так.

Из груди рвётся протест, но с губ не срывается ни звука.

С медлительной осторожностью Гордей расслабляет хватку на втором запястье, прижимает ладонь к моей щеке, будто проверяет, горит ли кожа.