– Я всегда чувствовал сильное влечение, – сказал отец, – разбираться в вещах, пересекающих мне дорогу в силу вот такого странного стечения обстоятельств; – а так как делать нам больше нечего, по крайней мере до возвращения Обадии, то я был бы вам очень обязан, братец, если бы вы, – доктор Слоп, надеюсь, возражать против этого не будет, – велели капралу прочитать нам одну или две страницы из найденной проповеди, – если у него есть столько же уменья, сколько он выказывает охоты. – Смею доложить вашей милости, – сказал Трим, – я целые две кампании во Фландрии исполнял обязанности причетника при полковом священнике. – Он прочитает не хуже меня, – сказал дядя Тоби. – Трим, уверяю вас, был лучшим грамотеем у меня в роте и в первую же очередь получил бы алебарду, не стрясись с беднягой несчастье. – Капрал Трим приложил руку к сердцу и низко поклонился своему господину; – затем, опустив свою шляпу на пол и взяв проповедь в левую руку, чтобы правая оставалась свободной, – он выступил, ничтоже сумняшеся, на середину комнаты, где мог лучше видеть своих слушателей и они его также.

Глава XVI

– Если у вас есть какие-нибудь возражения… – сказал отец, обращаясь к доктору Слопу. – Решительно никаких, – отвечал доктор Слоп; – ведь мы не знаем, на чьей стороне автор этой проповеди; – ее мог сочинить богослов нашей церкви с такой же вероятностью, как и ваши богословы, – так что мы подвергаемся одинаковому риску. – Она не на нашей и не на вашей стороне, – сказал Трим, – потому что речь в ней идет только о совести, смею доложить вашим милостям.

Довод Трима развеселил слушателей, – только доктор Слоп, повернувшись лицом к Триму, посмотрел на него немного сердито.

– Начинай, Трим, – и читай внятно, – сказал отец. – Сию минуту, с позволения вашей милости, – отвечал капрал, отвешивая поклон своим слушателям и привлекая их внимание легким движением правой руки.

Глава XVII

– Но прежде чем капрал начнет, я должен вам описать его позу, – иначе ваше воображение легко может представить вам его в принужденном положении, – подобранным, – вытянувшимся в струнку, – распределившим тяжесть своего тела на обеих ногах равномерно; – вперившим глаза в одну точку, как на карауле; – с видом решительным, зажав проповедь в левой руке, точно ружье. – Словом, вы были бы склонны нарисовать Трима так, как будто он стоял в своем взводе, готовый идти в атаку. – В действительности поза его не имела ничего общего с только что вами представленной.

Он стоял перед своими слушателями, согнув туловище и наклонив его вперед ровно настолько, чтобы оно образовало угол в восемьдесят пять с половиной градусов на плоскости горизонта; – все хорошие ораторы, к которым я сейчас обращаюсь, прекрасно знают, что это и есть самый убедительный угол падения; – вы можете говорить и проповедовать под любым другим углом; – никто в этом не сомневается; – да так оно и бывает ежедневно; – но с каким результатом, – предоставляю судить об этом каждому!

Необходимость именно этого угла в восемьдесят пять с половиной градусов, вымеренного с математической точностью, – разве не показывает нам, замечу мимоходом, – какую братскую помощь оказывают друг другу науки и искусства?

Каким чудом капрал Трим, не умевший даже отличить острого угла от тупого, попал прямо в точку; – был ли то случай или природная способность, верное чутье или подражание, или что-нибудь иное, – все это будет разъяснено в той части настоящей энциклопедии наук и искусств, где подвергаются обсуждению вспомогательные средства красноречия в сенате, на церковной кафедре, в суде, в кофейной, в спальне и у камина.

Он стоял, – я это повторяю для цельности картины, – согнув туловище и немного наклонив его вперед; – правая его нога покоилась прямо под ним, неся на себе семь восьмых всего его веса; – ступня же его левой ноги, изъян которой не причинял никакого ущерба его позе, была немного выдвинута, – не вбок и не вперед, а наискосок; – колено было согнуто, – но не круто, – а так, чтобы поместиться в пределах линии красоты – и, прибавлю, линии научной также: – ибо обратите внимание, что нога должна была поддерживать восьмую часть его туловища; – таким образом, положение ноги было в этом случае строго определенное, – потому что ни ступня не могла быть выдвинута дальше, ни колено согнуто больше, нежели это допустимо по законам механики для того, чтобы поддерживать восьмую часть его веса, – а также нести ее.

Сказанное рекомендую вниманию художников и, – надо ли добавлять? – ораторов. Думаю, что не надо; ведь если они не будут соблюдать этих правил, – то непременно бухнутся носами в землю.

Вот все, что я хотел сказать о туловище и ногах капрала Трима. – Он свободно, – но не небрежно, – держал проповедь в левой руке, чуть-чуть повыше живота и немного отставив ее от груди; – правая его рука непринужденно висела на боку, как то предписывали природа и законы тяжести, – ладонь ее, однако, была открыта и повернута к слушателям, готовая, в случае надобности, прийти на помощь чувству.

Глаза и лицевые мускулы капрала Трима находились в полной гармонии с прочими частями его тела; – взгляд его был открытый, непринужденный, – достаточно уверенный, – но отнюдь не заносчивый.

Пусть критики не спрашивают, каким образом капрал Трим мог дойти до таких тонкостей; ведь я уже сказал им, что все это получит объяснение. – Во всяком случае, так стоял он перед моим отцом, дядей Тоби и доктором Слопом, – так наклонив туловище, так расставив ноги и настолько придав себе вид оратора, – что мог бы послужить отличной моделью для скульптора; – больше того, я сомневаюсь, чтобы самый ученый кандидат богословия – и даже профессор еврейского языка – способны были внести тут сколько-нибудь существенные поправки.

Трим поклонился и прочитал следующее:

Проповедь

Послание к евреям, XIII, 18

– — Ибо мы уверены, что имеем добрую совесть. – — «Уверены! – Уверены, что имеем добрую совесть!»

– Честное слово, Трим, – сказал отец, прерывая капрала, – ты придаешь этой фразе крайне неподходящее выражение; ты морщишь нос, любезный, и произносишь ее таким насмешливым тоном, как если бы проповедник намеревался издеваться над апостолом.

– Он и намеревается, с позволения вашей милости, – отвечал Трим. – Фу! – воскликнул, улыбнувшись, отец.

– Сэр, – сказал доктор Слоп, – Трим несомненно прав; ибо автор проповеди (который, я вижу, протестант) своей колкой манерой разрывать текст апостола ясно показывает, что он намерен издеваться над ним, – если только сама эта манера не есть уже издевательство. – Но из чего же, – удивился отец, – вы так быстро заключили, доктор Слоп, что автор проповеди принадлежит к нашей церкви? – насколько я могу судить на основании сказанного, – он может принадлежать к любой церкви. – Из того, – отвечал доктор Слоп, – что если бы он принадлежал к нашей, – он бы не посмел позволить себе такую вольность, – как не посмел бы схватить медведя за бороду. – Если бы в нашей церкви, сэр, кто-нибудь вздумал оскорбить апостола, – святого, – или хотя бы только отрезанный ноготь святого, – ему бы глаза выцарапали. – Неужто сам святой? – спросил дядя Тоби. – Нет, – отвечал доктор Слоп, – его бы поместили в один старый дом. – А скажите, пожалуйста, – спросил дядя Тоби, – инквизиция – это старая постройка или же в нынешнем вкусе? – В архитектуре я ничего не понимаю, – отвечал доктор Слоп. – С позволения ваших милостей, – сказал Трим, – инквизиция – это мерзейшая… – Пожалуйста, избавь нас от ее описания, Трим, мне противно само имя ее, – сказал отец. – Это ничего не значит, – отвечал доктор Слоп, – у нее есть свои достоинства; я хоть не большой ее защитник, а все-таки в случае, о котором мы говорим, провинившийся скоро научился бы лучше вести себя; и я ему могу сказать, что если он не уймется, так будет предан инквизиции за свои художества. – Помоги ему Боже! – сказал дядя Тоби. – Аминь, – прибавил Трим; – ибо Господь знает, что у меня есть бедняга брат, который четырнадцать лет томится в ее тюрьмах. – Первый раз слышу, – живо проговорил дядя Тоби. – Как он туда попал, Трим? – Ах, сэр, у вас сердце кровью обольется, когда вы услышите эту печальную повесть, – как оно уже тысячу раз обливалось у меня; – но повесть эта слишком длинна для того, чтобы рассказывать ее сейчас; – ваша милость услышит ее как-нибудь от начала до конца, когда я буду работать возле вас над нашими укреплениями; – в коротких словах: – брат мой Том отправился в должности служителя в Лиссабон – и там женился на одной вдове еврея, державшей лавочку и торговавшей колбасой, что и было, не знаю уж как, причиной того, что его подняли среди ночи с постели, где он спал с женой и двумя маленькими детьми, и потащили прямо в инквизицию, где, помоги ему Боже, – продолжал Трим со вздохом, – вырвавшимся из глубины его сердца, – бедный, ни в чем не повинный парень томится по сей день; – честнее его, – прибавил Трим (доставая носовой платок), – человека на свете не было.

– — Слезы так обильно полились по щекам Трима, что он не успевал их утирать. – Несколько минут в комнате стояла мертвая тишина. – Верное доказательство сострадания!

– Полно, Трим, – проговорил отец, когда увидел, что у бедного парня немного отлегло от сердца, – читай дальше, – и выкинь из головы эту печальную историю; – не обижайся, что я тебя перебил; – только начни, пожалуйста, проповедь сначала: – если ее первая фраза, как ты говоришь, содержит издевательство, то мне бы очень хотелось знать, какой для этого повод подал апостол.

Капрал Трим утер лицо, положил платок в карман и, поклонившись, – начал снова.

Проповедь

Послание к евреям, XIII, 18

– — Ибо мы уверены, что имеем добрую совесть. – «Уверены! уверены, что имеем добрую совесть! Разумеется, если в нашей жизни есть что-нибудь, на что мы можем положиться и познания чего способны достигнуть на основе самых бесспорных показаний, так именно то, – имеем ли мы добрую совесть или нет».

– Положительно, я прав, – сказал доктор Слоп.

«Если мы вообще мыслим, у нас не может быть никаких сомнений на этот счет; мы не можем не сознавать наших мыслей и наших желаний; – мы не можем не помнить прошлых наших поступков и не обладать достоверным знанием истинных пружин и мотивов, управлявших обычно нашими поступками».

– Ну уж это пусть он оставит, я его разобью без чьей-либо помощи, – сказал доктор Слоп.

«В других вещах мы можем быть обмануты ложной видимостью; ибо, как жалуется мудрец, с трудом строим мы правильные предположения о том, что существует на земле, и с усилием находим то, что лежит перед нами. Но здесь ум в себе самом содержит все факты и все данные, могущие служить доказательством; – сознает ткань, которую он соткал; – ему известны ее плотность и чистота, а также точная доля участия каждой страсти в вышивании различных узоров, нарисованных перед ним добродетелью или пороком».

– Язык хороший, и Трим, по-моему, читает превосходно, – сказал отец.

«А так как совесть есть не что иное, как присущее уму знание всего этого в соединении с одобрительным или порицающим суждением, которое он неизбежно выносит обо всех последовательно совершавшихся нами поступках, – то ясно, скажете вы, из самых наших предпосылок ясно, что всякий раз, когда это внутреннее свидетельство показывает против нас и мы выступаем самообвинителями, – мы непременно должны быть виноваты. – И наоборот, когда показания эти для нас благоприятны и сердце наше не осуждает нас, – то мы не просто уверены, как утверждает апостол, – а знаем достоверно, как непререкаемый факт, что совесть у нас добрая и сердце, следовательно, тоже доброе».

– В таком случае апостол совершенно не прав, я так думаю, – сказал доктор Слоп, – а прав протестантский богослов. – Имейте терпение, сэр, – отвечал ему отец, – ибо, я думаю, вскоре окажется, что апостол Павел и протестантский богослов держатся одного и того же мнения. – Они так же далеки друг от друга, как восток и запад, – сказал доктор Слоп; – всему виною тут, – продолжал он, воздев руки, – свобода печати.

– В худшем случае, – возразил дядя Тоби, – всего только свобода проповеди; ведь эта проповедь, по-видимому, не напечатана, да вряд ли когда и будет напечатана.

– Продолжай, Трим, – сказал отец.