Елизавета Дворецкая: Неладная сила

Пролог

Давным-давно…

Молодой князь Игорь дремал, утомленный утренним ловом. Лето едва началось, но с ясного неба пролилась настоящая жара. Веяло духом едва раскрывшейся листвы и влажной земли – после долгого зимнего оцепенения земли и неба дух этот пьянил. За откинутым пологом шатра солнце самому себе слало тысячи улыбок, отраженных в гладких водах Змеева озера. Позади шумел на плотном ветру Змеев бор, где-то рядом переговаривались отроки – судя по азартным возгласам, играли в кости, спрятавшись в тень берез. Все были довольны: лов удался, люди объелись жареным мясом молодых кабанчиков, псы получили требуху. К древнему каменному идолу здешнего бога, что прятался в лесу в сотне шагов от опушки, Игорь сам отнес головы и передние ноги вепрей. Когда-то, еще отроком, впервые прибыв в эти места к востоку от Новгорода, он расспрашивал стариков, что это за бог, но никто не знал его имени: дескать, с ранних времен стоит, да и все. Даже кривой дед Замора, хранитель Змеева камня, только качал головой: тоже не знал, а может, считал это знание лишним для непосвященных. Очертания обтесанного серого камня в локоть высотой ясно давали понять, что сила его – в умножении всего живого, и князь не забывал поделиться с ним всем, что получал на лову или как дань.

Повеяло озерной влагой, прямо за спиной раздался легкий шорох. Игорь слегка вздрогнул от неожиданности – кому тут быть, он же в шатре один? Мелькнула неясная – и невероятная – мысль о каком-то звере, забравшемся в шатер… и не успел князь оглянуться, как что-то пощекотало ему шею. Послышался тихий низкий смешок. Изумленный Игорь живо повернулся и схватил кого-то, кто оказался вплотную позади него.

Увидев, кто нарушил его покой, Игорь охнул. Это была Талица – единственная женщина в дружине. Настоящее ее имя было Евталия, и Стремил, один из Игоревых старших гридей, привез ее из похода на Царьград. Лет семнадцати, вдвое моложе Стремила, высокая, худощавая и стройная, она была светловолоса, с тонкими чертами лица, с глазами небесной голубизны – и не подумаешь, что гречанка. Пленниц в том походе захватили много, но при виде Евталии Стремил обезумел от любви и затребовал себе, готовый отказаться от прочей добычи. Возил с собой в походы по Руси – не мог расстаться, да и боялся оставить одну, без родных, без опоры, чужую и обычаям, и вере русов. Даже русской речью она пару лет спустя владела неуверенно. Гордой прямой осанкой Евталия не уступила бы княгине, Игоревой жене, но в чертах ее прекрасного лица навек застыло тревожное, замкнутое выражение. Стремил обращался с ней как мог лучше, баловал нарядами и украшениями, ревниво присматривал, не поглядит ли она на кого-то из отроков помоложе. Но Евталия поводов для ревности не давала: редко поднимала глаза, была молчалива и грустна. Счастья в этом браке, куда ее вовлекли против воли, в чужой языческой стране она не нашла, но по виду смирилась со своей долей.

Игорь привык видеть ее где-то поодаль от мужчин. Она старалась как можно меньше попадаться на глаза и во время походных стоянок редко показывалась из Стремилова шатра. Имя Талица, данное ей русами, хорошо подходило к ее тонкому лицу: в его белизне, в хрупкости всего облика было что-то от прозрачной тающей льдинки, которая вот-вот превратится в ручеек слез уходящей зимы, а потом и вовсе растает.

И уж чего Игорь не ожидал, так это увидеть Стремилову жену в своем шатре. Одетая лишь в белую сорочку из мягкого прохладного шелка, она лежала на спине и, встретив его потрясенный взгляд, с выразительным призывом распахнула глаза. В полутьме шатра они изменили цвет и вместо голубых показались зелеными, как водяная трава. Ее золотистые, как бледный луч, волосы были распущены – Игорь увидел их впервые – и окутывали ее шелковистым покрывалом. Однако скрывали не все – ворот сорочки были так вольно распахнут, что взгляд Игоря уперся в обнаженную грудь. В волосы Талицы были вплетены желтые цветы, коих так много в эту пору, а яркие губы, обычно строго сомкнутые, вызывающе улыбались.

От неожиданности, невозможности этого зрелища Игорь растерялся. Голова пошла кругом. Это сон? Талица, не давая ему времени подумать, снизу обвила руками его шею и потянулась к нему с поцелуем. Его губы оказались жадными, требовательными – словно она годами мечтала о таком случае и вот наконец дождалась. Теплый шелк сорочки, запах влажных трав от ее волос обрушился на чувства Игоря, оглушил, подчинил, лишил рассудка – он сам не заметил, как склонился над Талицей, отвечая на поцелуй. Она глухо, с торжеством засмеялась, ее руки живо скользнули ему под сорочку, без слов говоря – не будем терять времени…

Длинный костер, на котором жарили добытую дичь, давно догорел, легкие порывы ветерка бросали облачка белесой золы на обглоданные кости и притоптанную траву вокруг костища. Пять-шесть отроков, постарше и помладше, сидели в тени березы; кто-то спал, растянувшись на кошме, Стремил и Борыня играли в кости на расстеленном плаще.

– Не пора ль нам собираться? – Еще один из старших гридей, Радобуд, наскучив следить за игрой, взглянул из-под руки на солнце. – Пока до Великославля доберемся, как раз и вечер. Тихунко! – окликнул он одного из молодых. – Поди глянь – князь спит? Если да, не буди, а если нет, спроси, велит ли стан сворачивать.

Тихун, длинный тощий отрок, обладатель отросших русых волос и едва пробившихся усов, лениво встал, всем видом давая понять, как неохота ему шевелиться. Радобуд усмехнулся в бороду и подтолкнул его широкой ладонью; гриди засмеялись.

Шаги по траве и земле были почти не слышны. Еще не дойдя до шатра, Тихун услышал изнутри странные звуки. Приглушенные выкрики… стоны… «Князь захворал!» – мелькнула несущая испуг мысль. Но тут же отрок сообразил: это похоже на другое… Но это другое было здесь, в лесу, совершенно невозможно. Не веря ушам, он отодвинул полог шатра и заглянул. Отпрянул и спешно вернулся к товарищам.

– Что? – Радобуд заметил, что у посланца странное лицо. – Спит он?

– Да какое спит… Он там… с бабой… – ответил Тихун, сам изумленный своими словами.

– Что ты несешь, с какой бабой?

– Самому бабы мерещатся! – хмыкнул Борыня.

– Перегрелся паренек!

– Откуда здесь бабам взяться?

– У нас всего одна и есть… – Гвоздец перевел взгляд на Стремила и осекся.

Одна баба в дружине есть. И если князь правда с бабой, это может означать только…

Стремил переменился в лице. Пять пар глаз уперлись в него – с недоумением, недоверием, испугом.

– Да ты коли брешешь… – тихо, с такой угрозой промолвил он, мельком глянув на Тихуна, что тот попятился.

Рехнулся он, что ли, – перед всеми срамить жену старшего из гридей?

Отбросив коровий рог, служивший для игры, Стремил вскочил и живо устремился к княжьему шатру.

Но не успел он сделать и трех шагов, как полог взметнулся и наружу показалась женщина. Все у потухшего костра разом охнули – это была Талица, но в каком виде! Никто, кроме Стремила, не видел ее в одной сорочке и с распущенными волосами. Мужчины вскочили, как при виде опасности, у каждого мелькнула мысль о том месте, где он оставил свое оружие, – по привычке, как при всяком внезапном и неприятном потрясении.

Гневно и негодующе вскрикнул Стремил. Его жена – едва одетая! – на пороге княжьего шатра, на глазах у всей дружины! Он подался к ней, не веря глазам; Талица выскочила из шатра и резвой ланью метнулась к собственному, шагах в двадцати дальше по берегу.

– Лешачья матерь!

Стремил бросился за ней. Талица нырнула в свой шатер, несколько желтых цветков, оброненных на бегу, остались на траве, отмечая ее путь.

Несколько мгновений спустя Стремил тоже достиг своего шатра, рыком отбросил полог и скрылся внутри.

– Ты что это творишь, гульня бессоромная! – загремел оттуда его голос среди безмятежной тишины летнего дня. – Перед дружиной меня позоришь! С ума ты сбрела, блудня зазорная! Перед князем!

В ответ раздался слабый крик, прерывистый, как будто того, кто его издает, немилосердно трясут.

– Тихой прикидывалась, а у самой вон что на уме! – продолжал кричать Стремил. – Ляд тебя бей! Потаскуха ты бесстыжая! Жупелица скверная! Да как ты посмела меня… перед людьми… у всех на глазах…

Сквозь его яростный голос лишь чуть прорывался голос женский; сквозь шум какой-то возни вдруг раздался звук удара и отчаянный крик. Гриди и отроки – их собралось уже более десятка – не сводили глаз со Стремилова шатра, застыв в испуге и недоумении. Такого раздора непотребного никто не ожидал, всем было неловко и тревожно.

Стены шатра колебались, будто внутри происходит борьба. Полог взметнулся, и наружу выскочила Талица. Теперь она была в платье голубой шерсти, длинные золотистые волосы заплетены в косы, но эти косы, обычно уложенные вокруг головы и упрятанные под повой, свободно свисали до пояса. Упав на колени, Талица барахталась, пытаясь подняться, но путалась в подоле платья. На щеке ее краснел широкий след от удара, голубые глаза были выпучены, вид потрясенный.

Вслед за ней из шатра вылез Стремил – широкий, яростный, темнобородый, чисто медведь, потревоженный в берлоге. В руке он держал женин повой, видимо, сорванный с ее головы, и норовил хлестнуть ее им. Талица немного отползла, сумела все же встать на ноги и отскочила; тут Стремил ее настиг и снова ударил по лицу – медвежьей лапой, со всего размаху. Талица с криком отшатнулась, прикрывая голову руками; на лице ее, во всем облике, в каждом движении отражались дикий испуг и недоумение.

Шатер их стоял выходом к озеру, и Талица, спасаясь от разъяренного мужа, метнулась к воде. Но Стремил еще не закончил: ревность и позор на глазах у дружины привели его в состояние нерассуждающей ярости. Он готов был в порошок стереть ту, которую еще нынче утром обожал. Изрыгая проклятья, он бежал за ней; Талица обезумевшей ланью метнулась туда, сюда, но не приближалась к людям, не ожидая от товарищей мужа никакой помощи. А те лишь наблюдали, раскрыв рты; все чувствовали стыд из-за прилюдного непотребства, но никто и не думал вмешаться.

Спасаясь от ловящих ее медвежьих лап – Стремил был не менее зверя и силен, и подвижен, – Талица оказалась на самом берегу. От полосы песка в воду уводил дощатый причал на сваях, длиной шагов в десять. Не имея другого пути, Талица шагнула на него; впереди была только вода озера, но ужас привел ее в такое состояние, когда разум видит только ближайший шаг, а каждый прожитый миг уже кажется победой.

Причал заскрипел, когда на него прыгнул Стремил. Как тень, Талица отшатнулась от его протянутых рук – дальше по причалу. Но вот и край. Она застыла, едва не сорвавшись в воду, вскинула руки, крикнула в небо что-то по-гречески – взывая о помощи к тому единственному другу, что у нее был. И тут же широкие ладони Стремила сомкнулись у нее на шее, стиснули и вздернули в воздух. Ноги ее оторвались от досок причала, тело забилось, но кричать она не могла.

– Да чтоб тебя свята земля не приняла!

Одной рукой держа Талицу за шею, Стремил перехватил ее за пояс, с усилием поднял тело над собой – будто тонкую березку – и швырнул в воду.

Пролетев несколько шагов, с шумом и плеском Талица упала в озеро. Разом вскрикнули гриди на берегу и князь Игорь, в изумлении наблюдавший за концом погони от своего шатра. Широкая волна рванулась к берегу, лизнула песок. Во взбаламученной воде мелькнуло нечто светлое, потом исчезло. Волны разошлись – и успокоились. Лопались на воде пузыри воздуха. Свидетели не отрывали глаз от того места, куда упала Талица, но там двигались только волны. Все тише и тише – и вот снова заиграли на мелкой ряби солнечные блики.

Стремил стоял на конце причала, сам едва ли понимая, что произошло. Опустив руки, смотрел на воду. Постепенно менялся в лице. Ярость уступала место угрюмости.

Тихун переглянулся со своим другом Бельцом, сделал легкий знак: может, поищем? Белец коротко мотнул головой – Стремилу решать, что делать.