Драгунский корпус между тем тоже отправился преследовать бегущих турок, но с другой целью. Голова генерала явно закружилась от успеха, и он решил, ни много, ни мало, взять в плен самого Балтаджи-пашу. Такая самонадеянность чуть не стоила ему жизни: турки хоть и разбежались, но ведь их никто не разбил, и они почти все остались целы. Войска визиря понемногу опомнились, и турецкие офицеры стали собирать и приводить в порядок своих солдат. Тут командующий корпусом сообразил, что он находится один всего с пятью тысячами драгун посреди стотысячной турецкой орды. Надо было срочно уносить ноги, что генерал от кавалерии поспешил исполнить. «Жаль! – сокрушался он. – Мог бы и самого визиря на шпагу взять, и казна турецкой армии наверняка при нем».

Поредевшая, голодная, измученная, но целая русская армия с большим трудом преодолела семьдесят верст до Ясс. Катастрофы избежать удалось, но продолжать войну не было никакой возможности. Визирь быстро приводил в некоторый порядок свою громадную армию, путь назад до Днестра тяжелый, татарская конница в тылу армии.

Через день был заключен мир. Когда, попав в окружение, царь, как говорят, без памяти бегал по лагерю, не способный даже что-либо членораздельно сказать, он готов был в обмен на свою свободу отдать туркам Азов и все, что они пожелают в придачу, к тому же он согласен был и Карлу ХII отдать все, что тот захочет, кроме дорогого царскому сердцу Санкт-Петербурга, который, впрочем, хотел обменять на Псков. Сейчас же условия мирного соглашения оказались достаточно мягкими: туркам обещан был Азов, все малые крепости вокруг него русские должны были разрушить, в польские дела Россия обещала больше не вмешиваться. По иронии судьбы то, что с таким непонятным упорством добивался Петр – выдворение из Бендер шведского короля, осуществилось само собой, ибо по мирному договору Россия обязалась беспрепятственно позволить Карлу вернуться на родину.

Приведя свой драгунский корпус к Яссам, генерал от кавалерии закончил свой славный поход и соединился, наконец, с основной армией. Вернувшись как герой, спасший армию, генерал заметил, что ему здесь не очень-то рады. Царь ходил мрачнее тучи, с ним едва поздоровался. Командование вело себя тишайше; царю старались на глаза не попадаться; по лагерю двигались на цыпочках. С командующим кавалерийским корпусом русские генералы старались не говорить, не зная, в каком он сейчас положении: в фаворе или, наоборот, в немилости. В общем, в русской армии ожидали грозы и с ужасом гадали, на чьи головы выплеснутся царские гнев и досада из-за всех несчастий этого похода. В довершение всех бед пришли неутешительные вести с севера: Швеция, воспользовавшись передышкой, немного оправилась, и неоконченная Северная война скорой и легкой победы уже не сулила.

Наконец остатки русской армии двинулись к Днестру. После возвращения царя как будто подменили; его мрачное настроение сменилось лихорадочным весельем: отслужили благодарственный молебен, устроили торжества с пушечным салютом. Прутскую катастрофу праздновали как великую победу! Генерал от кавалерии страдал от досады и унижения. Невнимание царя после его блестящего маневра обижало его чрезвычайно, а главное – никто, решительно никто, не признавал его удачу, его триумф. Все делали вид, что ничего такого не произошло: русская армия исключительно своими искусными маневрами выбралась из прутского мешка; относительно выгодного мира добился вице-канцлер Шафиров своей ловкостью и немалыми взятками, а он лишь командовал кавалерийским корпусом, выполнявшим всего-навсего задачу по поиску провианта и фуража, да и то не очень успешно.

Было от чего пребывать в меланхолии. В довершение всех бед царь Петр взвалил всю ответственность за неудачи турецкого похода на иностранных командующих и задумал устроить в своей армии чистку. Впрочем, генерала от кавалерии бог миловал: он сохранил свой чин и даже получил высокий орден Андрея Первозванного. Однако бывшего фавора уже не было – царь, видимо стараясь забыть прутскую конфузию, старательно отдалил от себя бывших с ним командиров, наверное, чтобы пореже вспоминать сию неприятную историю. С полсотни иностранцев – генералов и офицеров – было уволено с русской службы, но бывшего командира драгунского кавалерийского корпуса царь оставил в русской армии, отправив командовать дивизией на Украину. Это была хоть и не опала, но назначение отнюдь не по заслугам. Делать нечего: надо отправляться в Киев к месту службы, и обиженный генерал отправился в путь.

Мрачные мысли лезли в голову весь долгий путь до Киева. Поделиться своей досадой было не с кем, адъютант, сидевший рядом с ним в карете, с опаской поглядывал на мрачного генерала и благоразумно молчал. Карету сильно трясло на скверной дороге, но внезапно ход экипажа стал ровный и почти бесшумный, густой и тяжелый воздух жаркой украинской степи сменился сухим холодом кондиционера, справа и слева появились стеллажи с ровными рядами ярких упаковок, а каретный поручень в руках генерала сменился ручкой магазинной тележки.

Сидевший напротив адъютант стал трясти его за руку и почему-то женским голосом раздраженно заговорил:

– Ты слышишь меня или нет? Очнись давай!

Илья с трудом опомнился посреди большого супермаркета и некоторое время озирался с вытаращенными глазами по сторонам. Внезапное перемещение на три века вперед, несмотря на то что такое бывало с ним нередко, давалось Илье все с большим трудом.

– Да, да… – поспешно ответил он. – Что ты хочешь?

Жена Светлана, уже несколько привыкшая к его частым отлучкам в собственное подсознание, не удивилась, но с заметным раздражением сказала, выговаривая слова медленно и громко:

– Ты что, завис опять?! Иди возьми тряпочки для кухни. Те желтые, как я обычно покупаю, и становись в очередь в кассу. Я сейчас.

Пройдя по соседнему магазинному ряду, Илья, взяв с полки ненавистные тряпочки, пошел к кассам быстрым шагом, стараясь снова не провалиться в свои мысли. Семейная жизнь с предметом его молчаливого обожания из страховой компании явно не сложилась. Жена, в отличие от родителей, сильно ему досаждала, поскольку стремилась заполнить все его личное пространство и вытеснить несущественные, с ее точки зрения, для семейной жизни привычки и занятия за пределы семейного быта. Между тем его привычки уходить в собственные мысли и мечты и перемещаться во времени, пространстве и быть тем, кем он сам желает, уже стали превращаться в некую зависимость. Пробыв больше одного-двух дней вне своих мечтаний, Илья чувствовал себя полностью потерянным и ощущал почти физические страдания.

Семейная жизнь, естественно, внесла коррективы в устоявшееся существование Ильи. Проблем с жильем у молодоженов не возникло: они поселились в маленькой квартирке в спальном районе, доставшейся Илье от прабабки, которую он плохо помнил. Родители наперебой делились со всеми родственниками и знакомыми своей радостью, что их сынок, наконец, нашел хорошую девочку из хорошей семьи, с хорошим образованием, с хорошей работой и, вообще, очень хорошую.

Съехав от родителей, Илья первое время пребывал в состоянии некоторой эйфории. Видения перестали его посещать, и он уже подумал, что его вымышленный мир ушел навсегда, замененный более сильными эмоциями семейного счастья, но не тут-то было. Эйфория быстро прошла, а очень хорошая девушка, ставши женой, властно потребовала в свое личное распоряжение время, деньги и мысли счастливого мужа. Тут отлучки в свои мечтания из суровой действительности семейной жизни стали критически необходимыми, чтобы оставаться в более или менее здравом рассудке.

Мало-помалу Илья приспособился к пребываниям в собственном мире параллельно с обычными рутинными занятиями, которые он научился делать, как говорится, не приходя в сознание. Далось это нелегко, и вскоре появились некоторые тревожные симптомы. Уйти в себя он теперь мог неожиданно и помимо своей воли, а возвращаться к реальности стало намного труднее, но и видения его стали ярче, насыщеннее событиями и необыкновенно реалистичными. Сам Илья, благоразумно скрывающий эти свои особенности от окружающих и, прежде всего, от жены, спасался тем, что практически целые дни проводил на работе, где он мог без особых усилий пребывать в своей нирване. Еще под предлогом стремления заработать побольше денег для семьи он часто оставался работать сверхурочно – по вечерам. На самом деле Илья, наоборот, уходил с работы пораньше, благо так часто делали и другие сотрудники, и размеренным шагом ходил, невзирая на погоду, по улицам до позднего вечера. Вот где было раздолье для его фантазий: никто не мешал, не отвлекал от мыслей. Красота!

Супруги вышли из магазина, нагруженные пакетами с продуктами, и направились к дому. Идти было недалеко – пару кварталов, но прогулка с полными руками тяжестей удовольствие не доставляла. Каждая такая вылазка в супермаркет, случавшаяся раз или два в неделю, сопровождалась неприятным для Ильи разговором. Вот и на этот раз Светлана не заставила себя просить.

– Пора уже машину купить, – сказала она, – нет больше сил такие тяжести таскать.

– Можно почаще в магазин ходить, если хочешь, – предложил Илья.

– Я хочу жить, как нормальные люди, а не нищебродить!

Илья, оценив изобретенный женой глагол, принялся нудно перечислять причины нецелесообразности покупки автомобиля:

– Мы же не так часто за продуктами ходим. В крайнем случае можем и на такси из магазина доехать – всяко дешевле будет. Кроме того, хранить нам эту машину негде, да и хлопот с ней выше крыши. И скажи, пожалуйста, куда мы на ней ездить будем? На работу и тебе, и мне удобнее на метро добираться – так намного быстрее.

Светлана не отвечала, выжидая от него извечной фразы о недостатке денег, чтобы реагировать на нее в нужном ей ключе, и потому молчала, укоризненно глядя на инфантильного супруга. Поднимать денежный вопрос не хотелось, но разговор этот все равно придется продолжить – жена настроена решительно и увильнуть не удастся. Печально вздохнув, Илья извиняющимся тоном сказал:

– Ты же знаешь, лапуся, у нас не так много денег, чтобы пойти на такие покупки. Может, немного подождем?

– Конечно, подождем! Потом еще немного подождем, – жена говорила спокойно, явно заготовив план разговора заранее. – Так вся жизнь пройдет.

– Ну почему так мрачно?

– Потому что давно тебе надо бросить твою гребаную работу, – в словах супруги частенько проскальзывали грубоватые словечки, впрочем, довольно органично.

– Я ищу что-нибудь получше, – в который раз соврал Илья. – Как только найду, сразу уйду из своей конторы. Нельзя же уходить с работы, не найдя сначала другую.

– Можешь уже не искать; я нашла тебе новую работу.

– Только не говори, что ты попросила своего папу меня пристроить!

– А что ты хотел? Среди твоих знакомых олигархов ни разу не наблюдается, одни лузеры!

От этих слов Илья похолодел, а во рту появился отвратительный привкус. Этого он и боялся. Отец его жены считал его полным ничтожеством, ни во что не ставил и, сохраняя внешнее приличие, относился к нему с почти нескрываемым пренебрежением. Нечастые встречи с тестем Илья переживал мучительно, самолюбие его страдало, и он с ужасом представил себе, что в случае перехода на работу в компанию, где работал отец жены, эти встречи станут ежедневными. Было от чего испугаться.

Тесть работал в той же страховой компании, что и Светлана (собственно, он ее туда и пристроил), и занимал там довольно солидный пост, далекий, впрочем, от уровня высшего руководства, но достаточно весомый, чтобы рекомендовать на работу своих родственников. С самого знакомства Ильи с его единственной дочерью тогда еще будущий тесть решил для себя, что его дочери он недостоин. Сама Светлана, правда, уверяла, что отец таким образом относился ко всем ее ухажерам.

– Чем же я там буду заниматься? Я же в страховом деле вообще не разбираюсь, – вяло попытался возразить Илья.

– Ничего, разберешься! – отрезала супруга, из чего Илья сделал вывод, что вопрос решенный и сопротивляться бесполезно.

– И что за должность дорогой наш папа мне предлагает?

– Тебе крупно повезло! У них освободилось место начальника отдела лизинга.

– А лизинг – это разве не кредит на автомобили? – ухватился за соломинку Илья. – Этим же вроде банки занимаются. При чем здесь твоя страховая?

– По-твоему, папа не знает, что такое лизинг?

– Что ты заводишься? Я же говорил, что в страховании я не понимаю ни уха ни рыла?