– Привет, – стараясь говорить непринужденно. – Подвезти?

Аня оборачивается на звук голоса, вижу, как меняется выражение ее лица. Недавно она смотрела на меня с любопытством и чем-то вроде понимания. Сейчас в ее глазах холод и… разочарование?

– Нет, спасибо, – отвечает сухо, даже не подходя к машине.

– Да ладно тебе, – настаиваю. – Автобус еще долго будет идти, а на машине быстрее.

– Я же сказала – нет.

В голосе столько твердости, что я чувствую себя полным идиотом. Аня отворачивается и демонстративно читает объявления, делая вид, что меня не существует.

В чем дело? Мы вроде нормально общались.

– Аня, что случилось? – пытаюсь снова.

Она оборачивается, и в ее взгляде я читаю что-то такое, что заставляет меня замолчать.

– Ничего не случилось. Просто я не езжу на таких машинах. – Она обводит рукой мой «Камаро». – С такими людьми.

Такими людьми.

Слова ранят больнее, чем я ожидал. Аня отворачивается как раз в тот момент, когда к остановке подъезжает автобус. Она запрыгивает в него, даже не оглянувшись.

Сижу с опущенным стеклом и смотрю, как автобус увозит ее прочь. В салоне толпа, Аня стоит, держась за поручень.

С такими людьми.

Вот и все. Один взгляд на машину – и она сразу поставила на мне клеймо.

А чего я ожидал? Что она обрадуется?

Резко давлю на газ и срываюсь с места. Камаро рычит и выносит меня на дорогу. Несколько машин гудят мне вслед – видимо, я кого-то подрезал. Плевать.

Бесцельно петляю по городу. Центр, спальные районы, промзона – все мелькает за окнами. Музыка играет на полную громкость, но даже тяжелый рок не заглушает голос в моей голове.

«С такими людьми».

Может, она права? Может, я действительно просто очередной богатый сопляк, который думает, что мир вращается вокруг него? Который получил машину за сорок тысяч долларов только потому, что ему исполнилось восемнадцать?

А что я, собственно, сделал, чтобы заслужить ее? Кроме того, что родился в нужной семье?

Проезжаю мимо элитного автосалона, где мы покупали «Камаро». Помню тот день: отец зашел, ткнул пальцем в машину и сказал продавцу: «Вот эту. Оформляй». Даже не спросил, нравится ли она мне. Просто, как всегда, купил самую дорогую модель.

Подарок или очередной способ откупиться?

Телефон противно зудит на панели. Смотрю на экран – отец. Сбрасываю. Через минуту снова звонит. Снова сбрасываю.

На третий раз беру трубку.

– Что?

– Где ты? – голос Андрея Владимировича, как всегда, холоден.

– Катаюсь.

– Приезжай домой. Немедленно.

– А если я не хочу?

– Никита, – в голосе отца слышится сталь, – я сказал – немедленно. Нам нужно серьезно поговорить.

Он бросает трубку, даже не дождавшись ответа. Как всегда.

Серьезный разговор. Интересно, о чем на этот раз?

Разворачиваюсь и еду домой, хотя каждая клеточка моего тела протестует. Наш дом – это тоже демонстрация статуса. Особняк в элитном поселке, где живут только сливки общества. Высокий забор, охрана, ландшафтный дизайн за несколько миллионов.

Красивая тюрьма.

Захожу в дом, сразу чувствую напряжение. Отец стоит в гостиной спиной ко мне и смотрит в окно на идеально подстриженный газон. Костюм за несколько тысяч долларов сидит на нем как влитой. Андрей Владимирович Черный – успешный бизнесмен, владелец сети ресторанов, человек, который построил империю с нуля.

И отец, который ненавидит собственного сына.

– Мне звонили из школы, – говорит, не оборачиваясь.

– И?

– Заместитель директора сообщила, что ты провоцируешь конфликты и привлекаешь нежелательное внимание. – Отец поворачивается, и я вижу знакомое выражение его лица. Смесь разочарования и отвращения. – Первый же день в новой школе, Никита. Первый же день!

Скучная тетка уже успела настучать.

– Я ничего не делал.

– Ничего? – он делает шаг ко мне. – Чуть не подрался с одноклассником, демонстративно игнорировал учителей, создавал напряженную атмосферу в классе. И это ты называешь «ничего»?

– За мной следят?

– Конечно, следят! – взрывается отец. – Думаешь, я позволю тебе опозорить меня в четвертой школе подряд? У меня репутация, Никита. Деловые связи. Люди судят обо мне по тому, как ведет себя мой сын.

Вот оно. Не «я волнуюсь за тебя» или «мне важно твое будущее». Только «моя репутация».

– Значит, дело в твоей репутации?

– Не строй из себя дурака. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

– Понимаю. Ты боишься, что твои деловые партнеры подумают, что у Андрея Владимировича Черного проблемный сын.

Отец делает еще шаг вперед, желваки играют на скулах.

– Хватит этой демагогии. Я устал, Никита. Устал от твоих выходок, от постоянных проблем, от того, что приходится извиняться за тебя.

– Никто не просит извиняться.

– Нет? – он коротко смеется, но в этом смехе нет ничего веселого. – Тогда что ты предлагаешь? Продолжать позорить семью? Провалить выпускной класс? Забыть о поступлении в университет?

– Может, я не хочу поступать туда, куда ты хочешь?

– А чего ты хочешь, Никита? – в голосе отца появляется опасная тишина. – Работать грузчиком? Мыть машины? Или, может, станешь рок-звездой?

Его сарказм режет по ушам. Сжимаю кулаки, внутри все закипает.

– Я хочу, чтобы ты просто оставил меня в покое.

– Оставил в покое? – отец шагает ко мне, в его глазах вспыхивает что-то страшное. – Как я оставил в покое твою мать?

Воздух в комнате вдруг становится тяжелым. Мы никогда не говорим о матери. Никогда. Это запретная тема, которую мы обходим уже четыре года.

– Что ты сказал?

– Ты слышал, – голос отца становится тише, но от этого еще страшнее. – Твоя мать тоже думала, что я слишком строг с тобой. Слишком требователен. Она защищала тебя, оправдывала каждую твою выходку.

– Не смей говорить о ней.

– Почему? Боишься услышать правду?

Что-то внутри меня ломается. Четыре года молчания, четыре года запретов – и вот он говорит о ней. Наконец.

– Какую правду?

Отец смотрит на меня долго, изучающее.

– Твоя мать не умерла от сердечного приступа, Никита. Ты взрослый мальчик и можно уже не витать в облаках.

Мир вокруг замирает. Слышу только биение собственного сердца и тиканье старинных часов на камине.

– Что?

– Она приняла таблетки. Сначала снотворное, потом что-то еще. Врачи боролись три дня, но было уже поздно.

Нет. Нет, нет, нет.

– Ты лжешь.

– Зачем мне лгать? – в голосе отца появляется что-то похожее на усталость. – Она оставила записку. Писала, что устала от постоянных скандалов из-за тебя. От того, что не может тебя исправить. От чувства вины за то, что воспитала такого сына.

Комната начинает кружиться. Я хватаюсь за спинку кресла, чтобы не упасть.

– Нет… Это не… Ты лжешь!

– Она написала, что любит тебя, но больше не может на это смотреть, – отец говорит спокойно, почти монотонно. – На то, как ты разрушаешь свою жизнь. Как превращаешься в того, кого она не узнает.

Мама…

Воспоминания обрушиваются лавиной. Последние месяцы перед ее смертью. Как она плакала после очередного вызова в школу. Как пыталась со мной разговаривать, а я огрызался. Как она стояла у моей двери после наших ссор и тихо повторяла: «Я люблю тебя, Никита. Несмотря ни на что»

Я убил ее?

– Видишь? – голос отца доносится словно из-под воды. – Теперь ты понимаешь, почему я не хочу повторения той же истории с собой?

Смотрю на него и вижу не ненависть. Вижу страх. Страх потерять контроль. Страх того, что история повторится.

– Папа…

– Нет, – он поднимает руку, останавливая меня. – Я не дам тебе разрушить еще одну жизнь. Свою или мою. Если ты не можешь вести себя нормально в обычной школе, отправлю в военное училище. Там тебя научат дисциплине.

– Я изменюсь. Обещаю.

– Твои обещания ничего не стоят, Никита, – в его голосе снова появляется холодная сталь. – У тебя есть месяц. Один месяц, чтобы доказать, что ты можешь учиться без скандалов. Иначе пакуешь вещи.

Отец поворачивается и идет к выходу. У двери останавливается, не оборачиваясь.

– И еще. Держись подальше от этой девочки, Ивановой. Мне рассказали о вашем… общении. Последнее, что тебе нужно, – это проблемы из-за какой-то стипендиатки.

Дверь захлопывается, и я остаюсь один в огромной гостиной. Ноги подкашиваются, и я опускаюсь в кресло.

Мама покончила с собой из-за меня? Нет, я не верю.

Правда оказалась хуже любых моих догадок. Все эти годы я думал, что просто потерял ее. А оказывается, я ее убил. Своими выходками, скандалами, постоянными проблемами в школе.

Она писала, что любит меня. Но больше не может на это смотреть.

И теперь отец боится, что история повторится. Что я доведу и его. И, честно говоря, он прав. Я действительно разрушаю все, к чему прикасаюсь.

Глава 4 Аня

Автобус тащится по городу, как старая больная собака. Сквозь грязные стекла смотрю на мелькающие пейзажи: сначала центр с его блестящими витринами и ухоженными скверами, потом спальные районы с их безликими девятиэтажками и, наконец, окраина.

Мой мир.

Здесь нет красивых машин у подъездов, нет ландшафтного дизайна, нет охраны. Зато есть разбитые детские площадки, граффити на стенах и запах мусора, который вовремя не вывозят.

Час пути между двумя мирами. Час, чтобы подготовиться к реальности.

Выхожу на своей остановке, иду к знакомой пятиэтажке. Краска на стенах облупилась, один из балконов заколочен досками, лифт не работает уже полгода. Поднимаюсь по лестнице на третий этаж, перешагивая через валяющиеся бутылки и окурки.

У нашей двери стоят чужие ботинки – мужские, грязные, с развязавшимися шнурками. Желудок сжимается. Значит, мать снова привела «гостей».

Только этого мне сегодня не хватало.

Достаю ключи и вхожу в квартиру. В нос сразу ударяет запах: табачный дым, перегар и что-то кислое, застоявшееся. Из кухни доносятся пьяные голоса и смех.

– …да она у нас умная, хорошо учится, – слышу хриплый от сигарет и водки голос матери. – Света, может, познакомишь ее с дядей Колей?

Дядя Коля хрипло хохочет:

– Может, и познакомлю. Девочка уже взрослая.

Меня тошнит. Я быстро иду в сторону своей комнаты, но мать замечает меня.

– Анька! – кричит она из кухни. – Иди сюда, познакомься!

– Мама, я устала, – отвечаю, не останавливаясь.

– Как устала? – в голосе появляются пьяные нотки агрессии. – Ты что, работать начала? В школе сидишь, как принцесса, а дома нос воротишь!

Останавливаюсь у двери в комнату. Максим сидит на диване, втянув голову в плечи, и делает вид, что читает учебник. Бедный мальчишка. Ему всего двенадцать, а он уже научился становиться невидимкой, когда мать пьет.

– Аня… – шепчет он, – они там уже два часа сидят.

Глажу его по голове. Волосы грязные – наверное, опять не было горячей воды.

– Ничего, Макс. Скоро уйдут.

Но мать уже идет к нам, пошатываясь. Светлана Ивановна, сорок лет, бывшая работница химического завода, который лет пять, на котором и заработала инвалидность, а теперь просто алкоголичка с инвалидность. Официально – обструктивная болезнь легких. Неофициально – деградация личности.

– Ты что, здороваться не умеешь? – спрашивает она, упираясь рукой в дверной косяк. – Коля хороший мужик, может, чем поможет.

– Мне помощь не нужна.

– Не нужна? – мать подходит ближе, чувствую запах перегара. – А кто тебе школу оплачивает? Кто форму покупает?

– Школа бесплатная, мам. А форму я сама покупаю на подработке.

– Какой подработке? – вспыхивает она. – Ты мне не рассказывала!

– Рассказывала. Ты просто не помнишь.