Влада Ольховская: Продавец игрушек

Глава 1

Даника знала: ей не позволят дожить до утра.

Ей и раньше-то никто не стремился помогать, но в группах беженцев это как раз норма. Они идут через пустоши, через охотничью территорию тварей, через ловушки, которые готовят чужие – а потом и свои. Родные друг другу люди держатся вместе. Одиночки вроде Даники выживают как придется.

Иногда, впрочем, беженцы объединяются – ради охоты или вылазок за трофеями. Путь к Черному Городу неблизкий, и порой приходится не только выживать, но и платить. Тогда группа рискует, меняет добычу на собственную кровь или даже жизнь, потом делит трофеи между собой – и двигается дальше, оставляя остывающие тела тех, у кого не получилось, у обочины.

Но Данику на такие вылазки никогда не приглашали. Не потому что жалели, жалости у людей, измучанных пустошами, осталось совсем мало. И не потому, что она была бесполезна – в свои четырнадцать она научилась быть сильной, иначе не протянула бы так долго. Просто Даника была из ублюдков, никто не подпустил бы ее близко, даже если больше помочь было некому.

И она справлялась сама, как умела. Об охоте можно было и не мечтать, никто не охотится в одиночку, но у Даники были свои методы выживания. Порой она мародерствовала: подбиралась к останкам групп, не преодолевших тяготы пути, искала то, что не сумели найти другие. Иногда натыкалась на тела монстров, убитых монстрами посильнее, и смотрела, не получится ли добыть что-то, от чего она не загнется в течение суток. Но главным ее спасением были знания, полученные от бабушки. Данику еще в детстве обучили находить съедобные плоды, выискивать мед в лесах, отличать полезные грибы от ядовитых. Порой она ошибалась, мучалась, болела, но все равно ползла за караваном, потому что одной на дороге не выжить.

Ну а остальные просто позволяли ей это. Презирали, держались от нее подальше, но не гнали, потому что даже в них осталось что-то человеческое. Они пока не забыли, что где-то внутри этого искаженного пустошами тела обитает четырнадцатилетняя девочка, оставшаяся в полном одиночестве. Они игнорировали ее – и считали это показателем собственной добродетели. Но каждый из них втайне надеялся, что она как-нибудь сама умрет в пути и перестанет пугать их своим уродством.

Теперь все изменилось. Недавний налет падальщиков караван отбил – но заплатил за это очень высокую цену. Даника уже знала, что они потеряли больше двадцати человек, в основном здоровых мужчин, одного проводника, а главное, телегу с припасами – та рухнула в черную расщелину в земле, в нору какой-то твари, к которой даже падальщики бы не сунулись, а люди – и подавно.

Еды осталось совсем мало, а Черный Город по-прежнему был далеко, так далеко… Уже зазвучали разговоры о том, что весь оставшийся провиант нужно собрать и поделить «честно». Даника прекрасно знала, что ей в этом «честном» разделе придется отдать все и ничего не получить обратно.

У нее-то как раз припасы были – причем по вине других беженцев. Ей не позволяли хранить свои вещи в общих телегах, считали, что даже предметы, которых она касалась, могут оказаться заразными. Поэтому Даника никогда не шагала налегке, все свое скромное имущество она несла в рюкзаке и все сохранила, когда пряталась от падальщиков под руинами старого дома.

Небольшой мешочек вяленого мяса. Сухари, которые она нашла в фургоне сожранной прокаженными группы. Сушеные грибы и ягоды, собранные в лесу еще пару недель назад. Это много по нынешним меркам, очень много… Даника на таком запасе неделю бы протянула. Но если действительно начнется голосование, другие беженцы решат, что ей не нужно тянуть неделю. Или даже день. Или вообще. Люди нужны миру больше, чем ублюдки.

И ведь это даже не было самой большой проблемой… Если бы речь шла только о краже припасов, Даника еще попробовала бы отдать все и кое-как продержаться. Если впереди будут леса, у нее есть шанс! Однако она прекрасно видела, как на нее смотрит одна из групп, путешествующих с караваном. Большая семья, человек двадцать, хмурые крепкие люди со странными звериными глазами… У них всегда было больше всех припасов – и очень, очень много мяса. Никто и никогда не спрашивал, где они это мясо берут. Никто не был готов к ответу.

Теперь эти люди смотрели на Данику – долго, не отрываясь, не отворачиваясь, даже когда она смотрела на них в ответ. Она прекрасно знала, что их интересуют не ее припасы. Не хотела знать, запрещала это себе, но понимание правды все равно просачивалось через любые запреты. Они не представляли, сколько еды у нее осталось, однако видели размер ее рюкзака, видели, что этого мало – для их группы. Но смотрели они так, словно видели много. Как будто так сложно догадаться о причинах!

Они не напали на нее сразу только потому, что даже караван беженцев еще не оскотинился до такой степени, чтобы принять это как норму. Они просто выжидали подходящего момента – и вот этот момент настал. На ночевку они остановились под кроной одного из великих деревьев: грандиозной махины, пробившейся через асфальт, поднявшейся выше небоскребов из камня, стекла и металла. Впрочем, битва дерева и разрушенного города закончилась ничьей: оно пробило все преграды, а потом засохло, на долгие годы став безжизненным черным стволом и крышей из острых изогнутых ветвей над ним.

Многие хищники этого мира оказались неспособны понять, что дерево уже мертво, и по привычке держались от него подальше. Это давало людям частичную защиту, хотя, конечно, не избавляло от необходимости выставить часовых и боевых роботов, тех немногих, что остались после столкновения с падальщиками.

Только часовые и роботы ее не спасут, Даника прекрасно это понимала. Лечь рядом с другими людьми ей не позволят, ублюдкам такое никогда не разрешали. Ей придется отдалиться, найти убежище в одном из разрушенных домов, и это ей запрещать не станут… А потом придут посреди ночи – и всё, не будет Даники. Утром это заметят, но не расстроятся, просто пожмут плечами и двинутся дальше к заветному Черному Городу.

Когда она поняла это, первым импульсом было бежать. Рискнуть, хотя бы попробовать спастись одной – вдруг получится, а еда у нее есть, есть даже маленький лазерный нож! Что, если удастся затаиться среди руин, а потом примкнуть к другой группе беженцев, не такой одичавшей и оголодавшей?

Мысль мелькнула и угасла. Даника поняла, что у нее просто не хватит сил. Что-то перегорело внутри… Пожалуй, само желание выживать. Зачем? В мире не осталось людей, которым она нужна, которые способны ее любить – все умерли! А остальные… Они всегда будут смотреть на нее как на животное, прибившееся к ним в пустошах. Вряд ли Черный Город что-то изменит. Даника шла туда не потому, что ей хотелось, а потому, что об этом мечтали мама и бабушка, она просто унаследовала от них эту мечту. Но разве не глупо? Страдать потому, что кто-то другой так и не сумел стать счастливым…

Ей не поможет Черный Город. Хуже там не станет, однако лишь потому, что хуже и не бывает. Она выбилась из сил, она уже и не помнила дни, когда не чувствовала боли… Были ли такие? А если нет, ради чего это? Она честно пыталась и сделала больше, чем сумела бы другая девочка на ее месте. Разве кто-то оценил? Вот итог ее усилий: на нее смотрят как на кусок мяса, который по нелепому недоразумению еще дышит.

Это она уже не сможет изменить, не получится просто. Но и ждать, когда же ее убьют, Даника не хотела – в последней вспышке злого упрямства. Она собиралась повлиять на свою судьбу, даже если ничего хорошего ее не ждет и сил почти не осталось…

Даника пошла к продавцу игрушек.

В молчаливой и угрюмой процессии беженцев он один, пожалуй, был таким же чужеродным элементом, как она. Одинокий старик, который в пути вечно толкал перед собой большую тележку, а во время остановок раскладывал такой странный, совсем неуместный в этом холодном мире товар.

Он действительно продавал игрушки. Даника, впервые заметив это, даже решила, что она ошиблась. Она ведь наблюдала за ним издалека, близко она не подходила ни к кому – научилась с тех пор, как однажды ей камнем разбили лоб, отгоняя подальше. Шрам остался… но видела его все равно только Даника.

Она понимала, что люди разные и не все изобьют ее только за то, что она из ублюдков. Однако рисковать она больше не собиралась, поэтому и на старика смотрела из-за угла, из густых зарослей, так, чтобы он не обнаружил ее. Хотя Данику не покидало ощущение что он все равно подмечал все и всегда.

Она увидела, что на его тележке выставлены дивные вещицы, яркие, нарядные, будто прибывшие из другого мира. В реальности, где люди убивают друг друга за кусок хлеба, где игрушки не нужны никогда и никому… А если понадобятся детям, матери скрутят что-нибудь из веток и обрывков одежды. Никто не будет тратить драгоценные ресурсы на баловство! В Черном Городе – может быть, но не здесь, на дороге… О чем вообще думал этот глупый старик?

О чем бы ни думал, отступать он не собирался. Даника никогда не видела, чтобы он отправлялся с другими на охоту или торговался с ними за припасы. Да и свои у него вряд ли были: он возил столько игрушек, что лишь они в его тележке и помещались. Он должен был ослабнуть от голода, отстать от каравана и умереть давным-давно.

Однако он по-прежнему был здесь. Такой худой, дряхлый какой-то… И все равно выдерживающий ту же нагрузку, что и другие. Он ведь и нападение падальщиков легко пережил! Он наверняка знал немало секретов… Он стал стариком, а это само по себе роскошь в новом мире.

Он не был милым. За время долгого, бесконечного путешествия Данике не раз доводилось видеть старших людей, которых многие любили – за приветливость, опыт и желание помочь. Но те люди и вели себя иначе! Часто улыбались, находили правильные слова в любой ситуации и никому не позволяли унывать. Бабушка Даники как раз была такой… до самой смерти.

Продавец игрушек оказался совсем другим. Он ходил вечно хмурым, настороженным, говорил мало, уверенно хамил, если к нему обращались. Его, кажется, побаивались, хотя бояться вроде как было нечего. Он каким-то образом сумел сделать так, что его обходили стороной даже мужчины из той группы, которая теперь впивалась в Данику горящими жадными глазами. И тем более странным было его стремление продавать игрушки, которые никто никогда не покупал!

Но сегодня этому предстояло измениться. Он привычно разложил товар на своей ржавой обшарпанной тележке – и привычно остался в одиночестве. Люди, выбиравшие место для ночного отдыха, даже не смотрели в его сторону. А вот Даника заставила себя двинуться вперед.

Она не знала, как он отреагирует. Она очень, очень редко подходила вплотную к другим людям, и это никогда не приводило ни к чему хорошему. Но сегодня она готова была рискнуть, ведь если ей предстоит умереть ночью, чего вообще бояться?

Старик окинул ее злым мрачным взглядом, но… это был такой же мрачный взгляд, как и при разговорах с остальными людьми. Он, похоже, не видел в Данике ничего необычного! Не мог не знать, что к нему подошел ублюдок, все ведь очевидно, однако не считал это чем-то особенным. Приободренная таким началом, Даника объявила:

– Я бы хотела купить игрушку!

От волнения получилось громче, чем она планировала, и на них уже начали коситься другие беженцы. Однако старик не обратил на это внимания, он угрюмо уточнил:

– Что у тебя есть?

Она, смущенная непривычным вниманием, придавленная взглядами издалека и собственной участью, не смогла ответить. Она просто вывалила на прилавок все, что хранилось в ее потрепанном рюкзаке. Старик и глазом не моргнул, он просто передвинул пару предметов, взвесил в руке мешочек с мясом, покачал седой головой:

– Этого мало.

Такого Даника точно не ожидала. Может, и следовало бы… Она ведь понятия не имела, сколько стоят игрушки. Но она точно знала, что за всю долгую дорогу никто даже не подходил к старику, не то что покупал у него! Разве он не должен обрадоваться хоть какому-то вниманию?