Мы жили тогда в новом и одиноко стоявшем двадцатипятиэтажном доме. Детская площадка у нас была крошечная, скучная. Даже полугодовалому ребенку быстро сделалось неинтересно. А родители сторонились ее, так как там весной и осенью и после дождей возникала и долго держалась жирная грязь, которую в тех местах называют няшей.

Немного позже рядом построили широкую многоэтажку с отличной площадкой – современные качели с ограждениями для маленьких детей, горки, песочницы с золотистым песком… Но вход туда для посторонних был закрыт – территория жилого комплекса.

В полукилометре от нас находился микрорайон, построенный лет десять назад, обжитой, даже уютный. Несколько небоскребиков прямоугольником, а в центре – школа, детский сад, супермаркет и настоящий детский городок с баскетбольной площадкой, хоккейной коробкой.

Чтобы кратко обозначить, куда мы идем или где находимся, я или жена говорили, писали в мессенджерах: «Мы будем на маленькой площадке», ну или – «на большой».

Мне нравилась эта большая площадка. И так называемого игрового оборудования много, и есть участок с резиновым покрытием, по которому ребенка можно безопасно пускать бегать на карачках, и часто сверстников дочки мы там заставали. А общение со сверстниками малышей здорово развивает.

Я говорил мамам и папам: «Здравствуйте!» И вскоре дочка тоже стала произносить нечто похожее на это приветствие. Что-то вроде «бабуби».

Конечно, ее, в силу возраста, манила песочница. Самая доступная игра месяцев в семь – возиться с формочками, пробовать сыпать в них песок. Тем более если рядом то же самое делают другие дети.

Но здесь, у песочницы, мы часто встречали помеху. Не помеху даже… В общем, играть от души, без особой опаски (опасаться, конечно, надо – и других детей, которые могут сыпануть песок в лицо, или дочка сыпанет кому-нибудь, и совочка, грабелек, которые вдруг потянет в рот), так вот, играть без особой опаски мешала женщина, которая сидела на бортике и лепила так называемые куличики. И что-то лепетала.

В это время родители обычно держали малышей в стороне от песочницы.

Сразу было понятно: женщина не в себе, а попросту – ненормальная. Но не буйная. Она улыбалась, нашептывала ласково и нежно:

– Вот так, вот так… Песочек сырой нужен, он здесь, надо покопать немножко… Насыпаем, и совочком постукать, чтоб плотно. И вот так… – Резко переворачивала формочку на бортик. – Еще постукать – песочек отстанет. – Поднимала формочку. – Во-от какой куличик у нас получился… А теперь давай эту возьмем, черепашку сделаем…

Дочка не хотела на горку, на качели, не хотела ползать по резиновому покрытию – у нее был как раз период песочницы. Она училась делать эти самые куличики. Научится, и ей станет скучно, и она будет покорять ступеньки горки. А пока прямо рвалась к песку.

Я помогал ей преодолеть бортик с противоположной от женщины стороны, высыпал из пакета наши формочки, совок, ведерко, лопатку. Лепил с ней вместе, чтобы не ползла в сторону женщины. Невольно слушал лепетанье, хотя хотелось в эти моменты ловить перекрикивание мотылявшихся на лавках у хоккейной коробки подростков, стараться запомнить их словечки – вполне может пригодиться для какого-нибудь рассказа…

Женщине было лет пятьдесят, но одета не по возрасту – слишком короткое домашнее платье, не скрывающее ее сухие ноги и костистые колени, кофточка с вышитыми цветами, розовые заколки в волосах, сандалии, в прорезях которых виднелись кривоватые, растоптанные пальцы…

Однажды мы с дочкой пришли на большую площадку в тот момент, когда три ее сверстника устроили возню на резиновом покрытии. Были машинки, тяжелые мячики, которые вообще-то покупают для собак, но и для малышей они подходят – катаются слабо, поднять их малышу трудно… Я спустил дочку с коляски, и она тут же поползла к детям, включилась в игру.

Глянул в сторону песочницы. Ненормальная была там.

– Извините, – обратился к стоявшим рядом родительницам (это давнее слово почему-то вспоминалось мне здесь, на площадке), – что там за женщина? Прямо оккупировала песочницу.

– Соседка моя, – ответила одна, невысокая, широкая, неопределенного возраста – то ли молодая, то ли уже не очень; так бывает с женщинами после родов. – Сына недавно потеряла.

Я вздохнул. И другие тоже вздохнули. Поглядывали на ту, у песочницы. Сейчас, ранним позднеапрельским вечером, в огромном дворе нескольких высоких и широких домов, под крики и визг резвящихся детей, эти слова – «сына недавно потеряла» – прозвучали жутковато. Мне сразу захотелось курить.

– Маленький был? – спросил я.

– Да нет, лет двадцать. Или больше. Невеста была, – невысокая и широкая говорила отрывисто, с усилием и в то же время с охотой, что ли. – Он на контракт пошел, заработать хотел. Ну и вот… А он один у нее. Теперь представляет то ли его маленьким, то ли внучку, может…

Я чуть было не сказал: «Ясно». Проглотил это дежурное слово, хуже которого «ясненько». Увидел, что дочка отбирает машинку у другой девочки (или мальчика, но комбинезончик был фиолетовый), стал ее останавливать. Мать этой девочки (или мальчика) отозвалась:

– Да пускай сами разбираются.

– Ну как, воспитывать надо, – сказал я.

Невысокая и широкая меня поддержала:

– Эт точно. Воспитывать надо.

В общем, от женщины, потерявшей сына, мы отвлеклись.

А через несколько дней стало уже по-настоящему жарко, няша высохла, старый, напоминающий цемент песок в нашей песочнице заменили на новый, речной, на одну из качелей установили ограничитель для малышей, и на большой площадке мы бывать перестали.

2025

Вторая жизнь

Дни Зинаиды Петровны становились все длиннее. При этом они словно бы сливались в один: ночи не отделяли дни один от другого – ночь была тем же днем, просто Зинаида Петровна в это время не ходила, а лежала. Слава богу, бессонница ее не мучила, и сон редко когда сопровождался сновидениями. Обычно – черный провал, а потом свет солнца или торшера. Зинаида Петровна поднималась, и начинался новый день, но почти такой же, что и прошлый, и позапрошлый. В общем, тот же самый. И, наверное, найти там, в прошлом, рубеж, за которым было иначе, у Зинаиды Петровны вряд ли бы получилось.

Ее навещали. И соцработница, и соседки, и бывшие ученики, и внучки иногда приезжали, но все это укладывалось в бесконечный день. Вот придут гости, посидят и уйдут, а день продолжается.

Зинаида Петровна с детства не любила вспоминать. Сначала воспоминания были такими, что от них становилось страшно: война, которая выметала людей и у них здесь, в Сибири, дрожавшая при виде почтальонки мать, она сама, плачущая на руках отца, но не от радости, а от страха – успела его забыть. Потом голод; в мозг врезались слова девочки-соседки на удушливой кухне их коммунальной квартиры: «Мама, а почему хлеб стали делать из земли?» И это спустя год с небольшим после Победы…

Там, далеко, остались припадки отца, который из-за контузии или еще чего заболел эпилепсией, его похороны морозным февральским днем пятьдесят первого; уроки в школе, на которые она ходила со все меньшей охотой – учителя были сухие, строгие, рассказывали неинтересно. И, наверное, тогда она решила стать учительницей и учить детей совсем иначе.

Ей нравилось читать книги про путешествия, открытие новых земель, про далекие страны. Первой брала в библиотеке свежие номера «Вокруг света». И хотя экономическая география, которую проходили в последних классах, ей была скучна, Зинаида Петровна выбрала географический факультет их педагогического института.

Окончила его в пятьдесят седьмом году, в хорошие, в общем-то, времена. Вернее, во времена, когда по-настоящему стало вериться: дальше будет лучше и лучше. Даже ее маме, уставшей, прибитой бедами, казалось, совсем не хотевшей жить. Но захотела и прожила еще долго. Восемьдесят четыре года. А Зинаиде Петровне сейчас восемьдесят семь.

В их родове женщины долго жили. Может, и мужчины бы тоже жили долго, если бы их не убивали на войнах, по приговорам троек, на рудниках и лесоповалах…

Пять лет проработала в школе в том же Ленинском районе города, где жила, а в шестьдесят втором вместе с мужем-инженером уехала в строящийся рабочий поселок Синие Горки.

Название было почти сказочное, но дело, происходившее там, – очень серьезное. Неподалеку от поселка заканчивали возводить химический комбинат и машиностроительный завод. На комбинате должны были производить ракетное топливо, а на заводе – собирать ракетные двигатели. В поселке селились те, кто предприятия создавал, и их семьи; часто и мужья, и жены были строителями, инженерами, химиками.

Муж Зинаиды Петровны был инженером-технологом по водоподготовке. Нечастая и становившаяся очень востребованной специальность… А сама она пошла работать в местную, тогда еще совсем маленькую школу. Впрочем, нагрузка была серьезная – после пяти часов вечера начинались уроки для рабочих, стремящихся получить среднее образование, и два раза в неделю Зинаида Петровна возвращалась домой позже мужа.

Впрочем, и возвращаться было особенно некуда – им выделили комнату в общежитии-бараке. Стены между комнатами тонкие, все слышно. Кухня общая, не протолкнуться. И поначалу Зинаида Петровна сомневалась, правильно ли поступила, переехав сюда. Квартиру обещали дать весной, но эти осенние и зимние месяцы надо было пережить. Тем более в ноябре она поняла, что беременна.

Руководство не обмануло – в мае справляли новоселье. И не в однокомнатной квартире, а в двухкомнатной. «С перспективой на пополнение в семье», – как сказал главный инженер Тарницкий Евгений Владимирович, совсем молодой тогда, почти как они сами, новоселы.

Да все они были тогда здесь молодыми. Пожилых, а тем более старых можно было ни одного за весь день не встретить. А теперь молодых не увидишь…

Строились Синие Горки буквально на глазах у Зинаиды Петровны. И быстро, стремительно. Вот появились их четыре пятиэтажки с видом на мутный, стремительный Иртыш, а на следующий год еще несколько; вот вырос двухэтажный детский комбинат (сад и ясли), а вот больница, непомерно, казалось, огромная. Местные жители удивлялись: зачем такая? Болеть никто не предполагал.

В шестьдесят пятом школа перебралась в новое здание. Два крыла, три этажа, по шесть классных комнаты на каждом. Широкие рекреации с большими окнами. Первое время школа была пугающе малолюдной. По классу учеников одного года, да и в классах по десять – двенадцать ребят. Кто бы мог подумать, что лет через пять в школе станет тесно и построят еще одну…

Сына, первенца, Зинаида Петровна родила в городе, за пятьдесят километров от Синих Горок, а дочку, через два года, уже здесь. Вскоре после ее рождения им дали трехкомнатную квартиру. Но увеличения жилплощади они не очень заметили – комнаты были маленькие, к тому же к ним переехала мать Зинаиды Петровны, нянчила детей.

Сын и дочь окончили школу и уехали подальше. С тех пор время от времени – нечасто – навещали; приезжали и внучки.

Муж умер в девяносто четвертом, в пятьдесят девять лет, мать через два года. И Зинаида Петровна осталась одна, еще через год ушла из школы. Трудно стало учить, дети пошли другие, да и она сама чувствовала, стареет. Да, стареет, но живет и живет. Живет этот самый бесконечный день.

Кажется, с тех пор как перестала работать, он и начался.

Старалась не закисать. Часто и подолгу гуляла, осматривая поселок. Гнала воспоминания, но они лезли, и даже радостные теперь были какими-то… с горчинкой, что ли.

Вот высокий холм над рекой. Зимой здесь организуют лыжный спуск, и ее дети, внучки катались на лыжах и санках… А в один из вечеров в декабре шестьдесят второго они с мужем стояли на этом холме вместе с несколькими сотнями синегорцев, и все смотрели в сторону машиностроительного завода.

Близилось первое испытание двигателя для ракет. Никто о нем не объявлял, но местные знали и пришли увидеть. И смотрели, смотрели за дома, за лес, туда, где находился испытательный стенд высотой с девятиэтажный дом и глубиной, говорили, больше пятидесяти метров.