Рейтары во главе с капитаном опустились на колено и склонили головы, принимая полное благословение, как полагается перед серьезным делом. Теперь каждому из них было ясно, что обычная проверка, под видом которой они едут к травнице Марии, в любой момент может перейти в нечто куда более серьезное. Полное благословение требует от клирика немалых усилий, но и защищает не в пример лучше краткого, положенного служителям Ордена перед любым значимым деянием. Что ж, духовной благодати, дарованной ему Господом именно для этого, Видо никогда не жалел, а недолгая слабость от напряжения – пустяки.

Осенив себя святым знамением, рейтары поднялись и вернулись в седла, фон Гейзель снова занял место во главе отряда и обратился к Видо:

– Кстати, вчера приезжал кузнец из Флюхенберга, жаловался, что дочь у него пропала. Неделю назад ушла ягоды собирать и не вернулась. Деревенские окрестности прочесали, но девчонки след простыл, ни корзинки, ни платочка, ни тела.

– Почему я об этом ничего не знаю? – нахмурился Видо. – Фильц не докладывал.

– А господин Фильц посчитал, что это не наше дело. – Капитан досадливо дернул уголком рта под пышными ухоженными усами. – Сказал, чтобы кузнец шел к бургомистру. Девчонка, мол, наверняка с каким-нибудь мерзавцем сбежала, а тот либо потешился и в лесу ее прикопал, либо увезет подальше и в бордель продаст.

– Я поговорю с Фильцем, – так же хмуро пообещал Видо. – Его обязанность – принимать заявления и доклады, а не решать за меня, какие дела относятся к орденским, а какие – нет. Пропажа человека – это серьезно в любом случае, что бы ни послужило причиной. Спасибо, Курт.

– Я так и думал, что вам будет интересно, – кивнул капитан.

«Вот и еще одна причина заехать в деревню, – подумал Видо, пока Йохан Малый, прозванный так, чтобы не путать с Йоханом Большим – оба на полголовы выше Видо и в дверь проходят боком, но один на пару лет старше – спешился и пошел стучать хозяйке в дверь. – А с Фильцем непременно нужно решить этот вопрос. Высказать свое мнение о пропаже девицы секретарь мог, но попросту не доложить?! Это уже серьезно…»

– Герр патермейстер! Благословите!

Фрау Мария, улыбаясь и вытирая руки чистым передником, спешила к ним не от дома, а от сарая, где возмущенно мекала коза. На голове у травницы была косынка, в руках – подойник, и Видо смертельно захотелось молока. А если еще и с булочкой… Пусть даже не сдобной, а хотя бы с ломтем пышного ноздреватого хлеба, теплого, только из печи!

– Да благословит тебя Господь, добрая женщина, – отозвался Видо.

Взглядом он нашел орденский знак, висящий на цепочке поверх темного платья, и потянулся к нему особым чувством, имеющимся у каждого клирика. Знак отозвался теплом и ровным светом – все как положено. Фрау Мария, прекрасно понимающая, что делает патермейстер, замерла, ожидая результата проверки.

– Все хорошо, – сказал Видо больше для того, чтобы успокоить ее, чем для своих людей.

И так понятно, что если он не тянется к моргенштерну, висящему у седла на тот случай, когда все плохо, рейтарам можно не беспокоиться.

– Что-то припозднилась ты с дойкой, тетка Мария, – весело сказал Йохан, парень деревенский. – Солнце уже к полудню, вот-вот прямо над головой станет, а ты еще только с подойником идешь.

– Ох, твоя правда, сынок. – Мария продолжала улыбаться, но подойник перекинула в свободную руку, словно ей было тяжело его держать. – Коза недавно маленького принесла, вот и дою ее три раза в день, чтобы молока больше было. Когда в полдень, а когда раньше или позже – как минутка найдется. Герр патермейстер, не хотите ли молочка? Я вам из погреба подам, холодненького. И пирог яблочный есть, утром испекла.

– Спасибо, добрая женщина. – Видо качнул головой. – Я бы с радостью, но не положено. Сама знаешь.

Принимать пищу и питье в доме ведьмы орденский Устав запрещает настолько строго, что данное нарушение может – и должно! – служить основанием для разбирательства и лишения чина. Есть правила, которые написаны кровью, и это одно из них. Пусть даже ведьма – безобидная деревенская травница, всю жизнь помогающая людям и преисполненная смирения. Пусть даже патермейстер твердо убежден в ее благонамеренности, а орденский знак ясно показывает, что ничего неподобающего ведьма с прошлой проверки не творила. Пусть даже день жаркий, солнце забирается все выше в раскаленные голубые небеса, и пить хочется так, что в глазах темнеет…

Видо ощутил во рту вкус яблочного пирога с молоком, сглотнул тягучую слюну и потянулся за поясной фляжкой.

– А, потому и подойник пустой? – не унимался Йохан.

Видо накрыло раздражением – глупо и невежливо рейтару влезать в разговор патермейстера и проверяемой ведьмы. Далось же Йохану это молоко! Наверное, тоже пить хочет, потому и заглядывается, сколько там травница надоила.

– Твоя правда, сынок, – улыбнулась фрау Мария. – Не набрала еще молока моя Беляночка. Да вы зайдите в дом, что стоять на жаре? Ох, и денек сегодня Господь послал, так и хочется подальше от солнца уйти.

Она вытерла лоб пониже платка, смущенно улыбнулась… Видо кивнул – и вправду, зачем торчать на солнцепеке? Ему нужно расспросить травницу о странностях, которые здесь творятся, а это разговор не на одну минуту. И хотя о молоке с пирогом лучше позабыть, но в дом-то войти можно. И рейтарам разрешить спешиться… Он вдруг понял, что дико устал – глухая черная сутана хоть и дорожного образца, короче обычной, но телу в ней тяжело и душно. Шпага неприятно оттягивает пояс, воротничок давит шею… Воду, конечно, из местного колодца пить нельзя, но почему бы не умыться?..

– Идемте, – согласился он, спрыгивая с серого жеребца.

Конь вдруг попятился, фыркнул, оскалился на травницу. Наверное, почуял запах зелья от ее одежды.

– Ай, какой строгий мальчик, – укоризненно покачала ему головой Мария. – Что же ты герра патермейстера не слушаешься? Нехорошо…

Звон разбитого стекла прервал ее, и Видо слегка вынырнул из сонного оцепенения. Завертел головой, пытаясь понять, откуда звук, наткнулся взглядом на окно пристройки, где Мария хранила травы и готовые зелья. Окно только что разлетелось изнутри, а у стены в осколках валялась тяжелая кружка.

– Вот негодник! – с досадой выдохнула Мария. – Говорила ему не лезть в окно, а он так и норовит нашкодить! – И, обернувшись к Видо, торопливо пояснила: – Кота я завела, герр патермейстер, крысы в сарае замучили! Зерно жрут, подлые твари, Беляночку пугают. Того и гляди, козленка укусят! Вы не беспокойтесь, котик не приблудный, у старосты нашего попросила. С жетоном, все как полагается. Уж я-то порядок знаю…

Он ее торопливого речитатива у Видо на миг закружилась голова, и подумалось, что и правда ведь ничего особенного. Если кот из проверенных, а иного травница держать просто не посмеет, то и пусть себе ловит крыс божья тварь, это дело воистину благое… И вообще, поговорить с Марией можно в другой день. Приехать, когда будет не так жарко, а то ведь еще возвращаться в деревню, потом в город… И молока с пирогом хочется так, что срочно нужно ехать домой, у фрау Марты пироги отменные…

Вот и рейтары вокруг закивали, подтверждая мысли Видо, а лица у всех благостные, даже Курт пытается улыбнуться – зрелище редкостное, как тройная радуга!

– А чой-то у вас кот кружками швыряется? – опять неуместно влез Йохан и дурацки оскалился. – У него ж лапки!

«Лапки?! Точно, лапки!» Видо представил кота, берущего кружку и швыряющего ее в окно, даже успел посочувствовать бедолаге. Неудобно же! И тут его окатило ледяной волной, разом смывшей томную расслабленность.

– Йохан, сходи за этим котом, – велел Видо и сделал шаг назад, удивившись, когда это он успел отойти от коня. И когда остальные, включая капитана, успели спешиться. А главное, почему без команды? И с чего это их так разморило всем отрядом?! – Раз уж мы здесь, заодно и жетон ему обновлю.

– Слушаюсь, герр патермейстер!

Йохан попер к сараю, приминая невысокую траву сапожищами.

– Вот же не вовремя… – покачала головой травница Мария и ловко махнула в их сторону пустым ведром.

Серое марево, плеснувшее из подойника, обтекло Видо. Курт фон Гейзель прикрылся рукавом кожаной куртки, но двое рейтаров дико заорали и упали на колени, царапая лицо. Из-под век у них текла кровь. Видо медленно, как во сне, поднял руку для молитвы, одновременно потянувшись другой рукой к поясу. Рука встретила пустоту – шпаги в ножнах не было.

Глава 3. Не все то, чем кажется

Стасу снилось, что он качается на теплой белой волне, которая то плавно поднимается к самому небу, то опускается вниз, и он летает вместе с этой волной, как на американских горках, только медленно. Когда волна в очередной раз остановилась где-то посередине, Стас замахал руками и ногами, пытаясь выбраться, но понял, что не может. Белая масса, похожая на плотное молочное желе, держала его крепко, и Стас испугался. Показалось, что он так и останется в ней, словно мошка в янтаре…

Он дернулся раз, другой, третий, напрягся всем телом… и понял, что проснулся, но как-то странно. Тяжелые веки не хотели подниматься, голова кружилась, а конечности по-прежнему не шевелились. То ли проснулся, то ли нет… И руки почему-то болят. Особенно запястья. Особенно левое. Там боль то отступала, то обжигала короткими резкими вспышками, а еще как будто что-то дергало!

«Добрая тетушка Мария… – подумал он вяло. – Чем-то меня опоила, стерва старая… Но зачем? Опознала чужака и решила…» Что именно могла решить травница, чтобы принять такие меры, он не сообразил, поэтому снова попытался открыть глаза. На этот раз получилось.

С трудом фокусируя взгляд, он разглядел деревянную стену…, а нет, потолок! Стоило всмотреться в грубо оструганные доски, как они поплыли, а голова закружилась, будто Стас и вправду перекатался на каруселях.

«Это у меня с вестибуляркой проблемы, – сообщил сам себе Стас. – Надеюсь, временные. И очень надеюсь, что только с вестибуляркой. Если эта зараза подлила мне какой-нибудь белены или аконита… Сдохну же от интоксикации… Бессмысленно, нелепо и мучительно!»

Он попытался вспомнить симптомы отравления беленой и белладонной, но не смог. Вроде бы знакомые строчки путались в памяти, и это казалось ужасно смешным.

– Первый признак отравления! – прошептал Стас пересохшим горлом. – Ты не можешь вспомнить признаки отравления!

И хихикнул.

В глазах медленно прояснилось, и он увидел, что лежит на полу, земляном и гладко утоптанном. Руки разведены в стороны и привязаны к железным костылям, вбитым прямо в пол, ноги, вроде бы, тоже… Поза звезды, в общем! Стас попытался снова дернуться, и запястья отозвались уже привычной болью, особенно левое. А потом еще раз, и еще.

Он повернул туда голову и едва не заорал.

Слева от него сидел и грыз веревку на его запястье тот самый кот! Здоровенный, белоснежный, пушистый и с кисточками на ушах! Морду рассмотреть не получалось, но вряд ли по здешним местам шляется несколько таких котов. Иногда он промахивался, и острые зубки впивались в кожу – эта боль, похоже, Стаса и разбудила.

– Сволочь… – прохрипел Стас, откашлялся, сглотнул вязкую слюну и обосновал свою мысль более убедительно: – Это же ты меня во все это втравил! Паскуда белобрысая…

Кот, увлеченно мочаливший веревку и уже добившийся в этом деле немалых успехов, отвлекся от своего занятия, поднял голову и выразительно взглянул на Стаса. На морде у него было написано глубокое сомнение в Стасовом интеллекте и осуждение Стасовой же неблагодарности. «Я тут стараюсь, спасаю тебя, дурака, – гласила эта надпись, – а ты обзываешься! Ни ума, ни фантазии, ни предусмотрительности!»