У Его Величества есть жена Наталья и шестимесячная дочь Вера. Иногда люди говорят, что знают того или иного человека с рождения, я же могу сказать о Верке, что знаю ее с зачатия, потому что в нашем общежитии очень плохо обстоят дела со звукоизоляцией. Когда девочка родилась, Коля напился так, что его пришлось буквально на руках тащить из общей кухни в комнату и укладывать спать, потому что он то и дело пытался вскочить и уехать к роддому писать на асфальте слова любви, посвященные жене. На мой вопрос о том, какие именно слова он хотел бы написать, Коля не ответил, а просто молча уставился на меня мутным взором, затем пустил слезу, после сказал, что я ничего не понимаю и никогда не пойму, а вскоре и вовсе уснул сном младенца. Возможно, что кого-то из присутствующих эта реакция и удивила, но только не меня. Ругань Наташи и Коли я слушал раз в два-три дня с самого момента моего заселения в общежитие. Мне всегда казалось, что они ненавидят друг друга и даже не скрывают этого, а вон как получилось – даже ребенка родили. Не могу сказать, что это событие как-то повлияло на их отношение друг к другу – меньше ругаться они не стали, но теперь хотя бы стали делать это тише. Впрочем, маленькая Вера с лихвой возместила недостаток децибелов в моей комнате своим плачем во время коликов и прочих младенческих неурядиц.

Коля же стал еще усерднее бороться с курением, даже прибегая к методам нетрадиционной медицины. Он рассказывал мне, что ездил к какой-то бабке, которая полчаса давила пальцами ему на глаза, читая какие-то заговоры, а затем заставила съесть сырое яйцо. Он заплатил ей тысячу рублей, о чем, конечно же, пожалел, потому что никакого действия обряд не возымел, а на потраченные деньги можно было купить несколько пачек хороших сигарет.

В целом Романовы – хорошие люди. Коля иногда заходит ко мне, чтобы поговорить о том о сем и пропустить по бутылке пивка. Наташа раньше просто сухо здоровалась со мной, а после того, как я пару раз посидел с Веркой, стала улыбаться, а иногда и подкармливать выпечкой вроде пирожков, которые она умеет печь на удивление вкусно. Просто так вышло, что эти двое не любят друг друга. Наверное, так бывает.

Пару месяцев назад Коля постучал в дверь моей комнаты. Когда я открыл, он молча прошел к столу, положил на него прозрачный пакет с пирожками и посмотрел на меня таким уставшим взглядом, от которого у меня самого появилась слабость в коленях.

– Натаха передала…

– Так вот чем так вкусно на весь этаж пахнет, – обрадовался я, потирая ладони.

Коля кивнул и зачем-то переложил пакет ближе к центру стола, а затем снова передвинул к краю. Он явно чего-то ждал, но я не мог понять – чего именно.

– Как там Верка? – спросил я первое, что пришло в голову.

– Нормально.

– В школу уже пошла?

– Ага, институт уже заканчивает, – слабо улыбнулся Коля. – Может, чаю выпьем?

Такое «трезвое» предложение я слышал от Романова впервые. Вскипятив воду на плитке, я выставил на стол две кружки, пачку пакетированного чая, сахарницу и две ложки. Коля макал пакетик в кипяток, покачиваясь на ножках стула, и наблюдал, как вода окрашивается в темный цвет, а затем равнодушно произнес:

– Что-то жить не хочется.

Я облегченно выдохнул. Николаю не хотелось жить стабильно раз в месяц, о чем он каждый раз спешил мне сообщить. Обычно это сопровождалось предложением выпить чего-нибудь крепкого. Алкоголь, видимо, давал ему какую-то жизненную энергию, которой хватало до следующего нежелания существования.

– Никому не хочется, а все же живут как-то, – пожал я плечами.

– Нет, вообще не хочется, понимаешь?

– А, ну это совсем другое дело, да. Кстати, пирожки с чем? – попытался я поменять эту заезженную пластинку.

– Сил нет больше никаких. Развелся бы уже давно, если бы не дочь. Только она меня и останавливает.

– О, с капустой! – надломив один, неубедительно обрадовался я, всячески пытаясь перевести тему однотипного разговора, который каждый раз проходил по одному и тому же сценарию. – Представляешь, недавно на вокзале купил пирожок с капустой, а потом сел в автобус – к родителям в деревню ехал. Только мы тронулись, меня так скрутило, что хоть скорую вызывай. А со мной рядом бабка сидела очень подозрительная – как посмотрит на меня, так еще сильнее крутить начинает. Я уже потом только вспомнил, что эта же бабка за мной в очереди стояла, и тоже с капустой хотела пирожок купить, а я последний забрал, пришлось ей с картошкой есть. Как пить дать – прокляла меня, старая кошелка. Надо было тебе к ней ехать за заговором против курева. Это точно ведьма, самая настоящая.

Коля вытащил из кружки чайный пакетик и принялся искать глазами место, куда его пристроить. Пока он сканировал поверхность стола, несколько капель все же упали на скатерть. Ничего не придумав лучше, он снова опустил пакетик в кружку и принялся подергивать вверх-вниз, будто бы надеясь поймать на него рыбу.

– Все сказал? – рассматривая узор на кружке, глухим голосом произнес он.

Обычно мой трюк срабатывал и Коля быстро переключался со своего нытья на обсуждение предложенной темы, которую мне каждый раз приходилось выдумывать на ходу. В этот раз номер не прошел.

– Коль, что у вас там произошло? Снова поссорились?

Он оторвался от созерцания кружки и посмотрел на меня таким тоскливым взглядом, от которого мне самому захотелось вскинуть голову и завыть. Два пустых глаза, покрытые беспросветной пеленой даже не отчаяния, а безысходного и безоговорочного смирения со своей поломанной судьбой, уставились на меня.

– А когда мы не ссорились? Нас там трое, но мне кажется, что человек только один – Верка. А мы с Натахой просто тихо ненавидим друг друга, и даже сами себе не можем объяснить – зачем и почему мы вместе? У тебя бывает такое, что просыпаешься посреди ночи и не понимаешь, где находишься? А я будто бы посреди жизни проснулся, а в голове чей-то голос говорит одну фразу: «Что ты здесь делаешь?». Я оглядываюсь, смотрю на комнату, на грязное окно, на эти дурацкие обои, на Натаху – человека, которого я ни капли не люблю, на себя, на свои руки… Я смотрю на все это и не могу ответить на вопрос. А потом вдруг приходит понимание, что я ведь и не спал вовсе, что я сам сюда пришел и все, что меня окружает, – все это я выбрал сам. Что я здесь делаю, Фил? Ведь только вчера моя жизнь начиналась, я строил какие-то планы на будущее, о чем-то мечтал, к чему-то стремился. Где это все? Почему я оказался здесь? Будто бы в какой-то момент я перестал жить и начал смотреть на свою жизнь со стороны. Может, мы все уже умерли, а? И просто не осознаем этого?

Мне было жалко смотреть на Колю. Он был трезв и, судя по всему, действительно говорил то, что думал. Я отложил надкушенный пирожок и протер ладонью глаза. Что я мог посоветовать этому человеку? В моей голове не было ни одной идеи, а произнести вслух это идиотское: «Все будет хорошо» – у меня бы язык не повернулся.

– Коль, я-то чем могу тебе помочь?

– Да я понимаю, что ничем. Просто сил уже нет никаких в себе это держать. Решил с тобой поделиться.

– Что думаешь делать?

Перед тем как ответить, Коля долго смотрел в окно, поглаживая пальцем фаянсовую ручку кружки. За стеной заплакала Вера. Коля вздрогнул и резко выдохнул, будто бы вынырнув из каких-то темных вод и снова очнувшись в нашей реальности, сделал глоток чая, поморщился – чай был еще слишком горячим, и громко поставил кружку на стол.

– Не знаю. Может, продам комнату, ипотеку возьму, куплю маленькую двушку в хрущевке. Я уже присмотрел – есть недорогие.

– А Наташа с Верой?

– В смысле?

– Им же тоже нужно будет где-то жить.

– Ну и? У них там своя комната будет.

Я промолчал, но Коля заметил мое удивление. Он бросил на меня ироничный взгляд и усмехнулся.

– Это все из-за отсутствия пространства, Фил. Каждому человеку нужно свое местечко, своя территория. Здесь ее ни у кого нет – ни у меня, ни у Натахи, ни у Верки. А когда мы в двушечку переедем, все сразу и наладится.

Он поднялся и вышел из комнаты. А вечером того же дня он вместе с Наташей прогуливался вокруг общежития, неловко обнимая жену, которая катила перед собой коляску. Выглядел он вполне счастливо и беззаботно. Коля рассказывал Наташе какие-то веселые истории, над которыми они вместе смеялись, не забывая заботливо поправлять легкое покрывало, которым была прикрыта Верка. Наверное, он прав и я действительно ничего не понимаю. Впрочем, я и не хочу этого понимать. Мне бы не хотелось когда-нибудь оказаться на его месте, ведь он действительно живет в двух мирах одновременно, но ни в одном из них не может зацепиться за реальность и остаться навсегда. В первом Коля – человек, доведенный до крайности обоюдным отсутствием любви, который срывает с себя оковы и становится свободным от всего, что его тяготит, – от пилящей жены и шестнадцатиметровой комнаты в общежитии, от ненавистной низкооплачиваемой работы, от никотина и вечных криков и скандалов. В другом же он – глава семейства, любящий муж и любимый отец, который всеми силами старается сделать жизнь своей семьи лучше. Но оба мира являются лишь плодом его фантазии, ни одного из них на самом деле не существует. Коля – человек-призрак, и мне искренне его жаль, но это его личный выбор, который никак не влияет на мое отношение ни к нему, ни к его семье. Наверное, Романовы – несчастные люди, но при этом каким-то образом сумевшие не озлобиться на весь окружающий мир и сохранить в себе множество положительных качеств. Они не смогли стать хорошими супругами, поэтому теперь изо всех сил стараются быть хотя бы неплохими родителями.

Сейчас Коля сидел за моим столом, привычно раскачиваясь на ножках стула, и отчаянно зевал, добавляя к каждому зевку какое-нибудь невнятное междометие. По выходным, когда его жена укладывала дочь для дневного сна, Коле становилось скучно, и он приходил ко мне, чтобы покачаться на стуле и позевать.

– Рот порвешь, – предупредил я Колю, наблюдая, как его человеческое лицо превращается в оскал бабуина.

– Да чего-то не выспался ни фига. Верка всю ночь кочевряжилась.

– Я и не слышал даже. Наверное, крепко спал.

– А я, наоборот, думал, что не спишь – часа в три ночи слышал, как ты с кем-то разговариваешь, – оскал бабуина расплылся в хитрую морду енота. – Что, кадрил кого-то по телефону?

Только сейчас я вспомнил, что ночью зачем-то решил поговорить с Темным. Сейчас мне показалось это глупостью. Впрочем, никак иначе это и нельзя было назвать.

– В полицию звонил.

– А что случилось? – оживился Коля.

– Да человеку нос оторвали.

– Серьезно? Где?

– На базаре.

– На центральном? – глаза Коли по-детски распахнулись и морда енота трансформировалась в удивленную физиономию сурка.

– Ага, на центральном. Девушке одной. Варваре.

– И что, и что?

Одно из самых отвратительных чувств в мире – это когда пытаешься пошутить, но собеседник принимает все за чистую монету и дальше приходится либо просто сказать, что это была шутка, либо продолжать накидывать, пока он не дойдет до осознания юмора своим умом. Оба варианта заведомо провальны, так как в конце концов он все равно цокнет языком и недовольно буркнет что-нибудь вроде: «Я думал, ты серьезно». Я решил сэкономить время и сказал, что пошутил и на самом деле просто разговаривал во сне. Коля цокнул языком и сказал:

– Я думал, ты серьезно.

Когда мне надоело рассматривать эту зоопантомиму в лице одного актера, я поднялся с кровати и щелкнул выключателем электрического чайника.

– Чай будешь? – спросил я у гостя.

– Может… – Коля сделал большие глаза и характерный жест, означающий, что чай – напиток для слабаков, а для настоящих мужиков есть напитки покрепче.

– Вечером. Может быть, – отрезал я, а Коля грустно вздохнул.

Я не планировал вечером пить с ним, просто однажды заметил: если на предложение Коли отвечать прямолинейным отказом, то это порождает миллион вопросов и увещеваний с его стороны, а если туманно согласиться без указания времени, то он тут же грустнеет, но лишних вопросов больше не задает. После этого открытия я понял, что Коля если и страдает алкоголизмом, то очень специфической его формой – ментальной. Другими словами, для него не так важен алкоголь, как осознание того, что он когда-нибудь обязательно его употребит. Эдакий латентный алкоголик.

– Как у вас там с Наташкой?

Этот вопрос я задавал, когда хотел, чтобы Коля побыстрее ушел. Он очень не любил расспросов на эту тему, если только сам не начинал рассказывать о своих переживаниях. В такие моменты его уже сложно было остановить.