О Гальте своего детства. О войне с Эймоном, о сборе черники, о зимних праздничных кострах, куда приносят на сожжение свои грехи. Юноша внимательно слушал, понимающе кивал. Вполне возможно, он просто заискивал, но делал это умело. Вскоре Марчата охватила тоска по полузабытому. Когда-то он жил в собственном мире – до того, как дядя отправил его сюда.

Дорога, которой они шли, и днем была малолюдной, не говоря о глухой ночи. В темноте щербатая брусчатка, а потом неровная земля стали еще менее пригодны для ходьбы – того и гляди споткнешься, – а мошкара и ночные осы тучами роились вокруг, радуясь относительной прохладе. В древесных кронах звенели цикады. Пахло дождем и луноцветами. Ни в одном из домов, освещенных свечами и фонарями, на путников как будто не обращали внимания. Спустя некоторое время пропали и эти последние следы сарайкетской окраины. Здесь город заканчивался. Поля вплотную подступали к дороге. По пути дважды попадались группки людей – просто проходили мимо, даже не взглянув. Один раз в траве зашуршало что-то крупное, но с дороги ничего не было видно.

Приближаясь к предместью, Марчат почувствовал, как юноша замедлил шаг, словно робея: то ли заразился его страхом, то ли по какой другой причине. Когда впереди замерцали первые огни поселения, Итани заговорил:

– Марчат-тя, я тут подумал…

Вилсин попытался изобразить внимание соответствующей позой, но посох помешал. Тогда он просто спросил:

– О чем же?

– Скоро истекает срок моего договора.

– Правда? А сколько тебе лет?

– Двадцать. Просто я рано его заключил.

– Да уж. Сколько же тебе было? Пятнадцать?

– Есть одна девушка, – произнес Итани, смущенно подбирая слова. – Она… в общем, она не из рабочих. Кажется, мое положение ее стесняет. Я не ученый и не переводчик, хотя знаю и счет, и азбуку. Вот и подумал: вдруг у вас есть на примете место…

Даже в темноте Марчат увидел, как руки парня сложились в позе уважения. Так вот оно что…

– Думаешь, если устроишься повыше, она станет любить сильнее?

– Тогда ей будет со мной полегче, – ответил Итани.

– А тебе самому?

Он улыбнулся и пожал плечами:

– Моя работа – таскать тяжести. Бывает утомительно, но не сложно.

– Сейчас не припомню ничего подходящего. Хотя постараюсь поискать.

– Спасибо, Вилсин-тя.

Они прошли еще с десяток шагов. Свет как будто сгустился. Залаяла собака, но не настолько близко, чтобы внушить опасение. К тому же на лай никто не отозвался.

– Это подруга подговорила тебя ко мне обратиться? – спросил Марчат.

– Она, – согласился Итани.

Стеснение в его тоне исчезло.

– Ты влюблен в нее?

– Да, – ответил парень. – Хочу, чтобы она была счастлива.

«Это не одно и то же», – подумал Марчат, но вслух говорить не стал. Когда-то и он был в таком возрасте и не настолько выжил из памяти, чтобы знать: стариковское занудство ничего не даст. Ко всему прочему, они уже пришли по назначению.

Улочки предместья были грязны и пахли больше отхожей ямой, нежели цветами. Домики с полусгнившими кровлями и грубыми каменными стенами стояли наискось к дороге. Пройдя два перекрестка до середины поселения, путники очутились перед приземистой длинной постройкой, стоящей у въезда на местную площадь. На крюке у двери висел фонарь. Марчат поднял руку:

– Жди меня здесь. Вернусь, как только смогу.

Итани понимающе кивнул. Насколько Марчат смог разглядеть, в позе юноши не было ни возражений, ни колебания. Сам он едва ли ответил бы тем же, попроси его кто стоять в этой дыре посреди ночи невесть сколько времени. «Да пребудут с тобой боги, бедняга, – подумал Марчат. – И со мной, раз уж я тебя сюда привел».

Внутри было темно. Потолок нависал над головой, а стены давили, хотя комната была довольно просторной. Ощущение было как в пещере. Сходство усиливали запах плесени и застоявшейся воды, черные дыры дверных проемов и арочные переходы в соседние комнаты. У стены стоял низкий стол, возле него – двое мужчин. Один – дюжий увалень с кинжалом за поясом – сразу впился в Марчата глазами. Второй, с лицом круглым как луна, приятный на вид, приветственно кивнул.

– Ошай, – произнес Марчат в ответ.

– Добро пожаловать в наше скромное обиталище, – произнес лунолицый и улыбнулся.

«С такой вот вежливой улыбкой, верно, сажают на тонущий корабль», – подумал Марчат.

– Мне сюда? – спросил он.

Ошай кивнул на грубо сколоченную дверь в глубине полутемной комнаты, еле заметную в свете свечи.

– Он ждет, – сказал Ошай.

Марчат проворчал что-то под нос и побрел в темноту. Дверная створка прогнила от сырости, кожаные петли отвисли. Пришлось приподнять дверь за ручку, чтобы закрыть за собой. Комната для встреч оказалась меньше, светлей и уединеннее. В стенной нише стояла оплывшая до половины ночная свеча. Еще несколько горело на столике, а сидел за ним не кто иной, как андат. Бессемянный. У Марчата мурашки поползли по спине, когда существо стало его разглядывать черными глазищами. Даже в наилучшей обстановке встреча с андатом выбивала из колеи.

Марчат принял позу приветствия. Бессемянный ответил тем же, после чего придвинул к собеседнику табурет и предложил садиться. Марчат так и сделал.

– А поэт не догадывается, что ты здесь? – спросил он.

– Великий поэт Сарайкета весь вечер пьет как лошадь. По своему обыкновению, – ответил андат тоном будничным и ровным, словно зеркало. – Ему безразлично, где я и что делаю.

– Женщина, я слышал, уже здесь?

– Да. Ошай сказал, она отлично нам подходит. Покладистая, доверчивая и бесконечно наивная. Едва ли испугается и сбежит, как та. Вдобавок она с Ниппу.

– Ниппу? – переспросил Марчат и усмехнулся. – Это же на краю океана! Не боишься навлечь подозрения? С какой стати простой крестьянке с полудикарского острова плыть в такую даль, чтобы избавиться от младенца?

– Повод сам придумаешь, – отмел возражения Бессемянный. – Главное, она говорит только на островных языках. Если бы рядом с ее деревней был порт, она наверняка выучила бы одно из цивилизованных наречий. А так ты сможешь использовать Ошая как переводчика. Все просто.

– Моя распорядительница может знать ее язык.

– А нельзя ли переложить это на кого-нибудь, кто не знает? – спросил андат. – Или у тебя в Доме все полиглоты?

– Кто отец, известно? – сменил тему Марчат.

Бессемянный повел рукой. Жест не относился ни к одной из принятых поз и, судя по движению тонких пальцев, означал целый мир и все внутри его.

– Кто знает? Какой-нибудь заезжий рыбак. Или купец. Мало ли кому случилось побывать в тех местах и залезть к ней под юбку. В любом случае нам до него дела нет. А как твоя часть плана, выполняется?

– У нас все готово. Дары уже собраны. В основном жемчуг да сотня полос серебра – то, чем обычно платят островитяне. Хай не придерется, а потом будет поздно.

– Вот и славно, – отозвался Бессемянный. – Устрой аудиенцию при дворе. Если все пройдет без заминки, больше не встретимся.

Марчат хотел было выразить облегчение по этому поводу, но на полупозе спохватился, что его неправильно поймут. Бессемянный, однако, заметил эти метания. Бледные губы изогнулись в усмешке. Марчат оставил позу, чувствуя, что багровеет от досады.

– Это точно подействует? – спросил он.

– Я и прежде исторгал младенцев до срока. Меня для того и создали.

– В твоих силах сомнений не было. Я хотел узнать, точно ли это его сломит? Хешая то есть. Он годами терпел твои худшие выходки. И если наша маленькая трагедия не подействует… Если существует хоть малейшая вероятность провала, если хай выяснит, что гальты замышляют уничтожить его драгоценного андата, последствия будут ужасными.

Бессемянный сместился на край стула, глядя в никуда. Марчат как-то слышал, что андаты дышат, лишь когда говорят. В затянувшемся молчании он наблюдал за собеседником. Слух оправдался: грудь под одеянием не двигалась, пока андат не набрал воздуха и не произнес:

– Хешай вот-вот убьет нерожденное дитя. Любимое. Нет ничего хуже этого – по крайней мере, для него. Представь себе. А эта островитянка… Он увидит, как свет померкнет в ее глазах, и будет знать, что во всем виноват он сам. Ты желаешь знать, сломит ли его это? Я отвечу: раздавит.

На миг оба замолкли. Лицо андата сделалось таким кровожадным, что Марчат заерзал на стуле. И тут же, словно они обсуждали какое-нибудь невинное мероприятие вроде сбора тростника, Бессемянный откинулся на стуле и усмехнулся.

– Когда поэт ослабеет, вы от меня избавитесь, – произнес он, – а мне уже будет все равно. Так что мы оба останемся в выигрыше.

– Звучит как записка самоубийцы, – заметил Марчат. – Ищешь смерти?

– В некотором смысле – да, – согласился Бессемянный. – Хотя я смотрю на это иначе. Мы ведь разного рода создания – ты и я.

– Согласен.

– Хочешь посмотреть на островитянку? Она спит в соседней комнате. Если не шуметь…

– Нет, спасибо, – ответил Марчат и встал. – Как только я узнаю дату аудиенции, мы с Ошаем все подготовим к назначенному сроку. Чем позже мы с ней встретимся, тем лучше.

– Если можно сказать «лучше», – сказал Бессемянный, принимая позу согласия и прощания.

Снаружи похолодало. Марчат постучал посохом о землю, словно сбивая засохшую грязь, а на самом деле – чтобы вызвать боль в пальцах. На сердце навалилась тяжесть. Дрянное ему предстоит дело. Дрянное, опасное и преступное. А если препятствовать этому, что тогда? Высокий Совет Гальта наверняка его уничтожит. Назад уже не повернуть. Нельзя даже откланяться и спихнуть ношу другому.

Нет иного пути, кроме того, что ведет вперед. Хорошо хоть Амат не придется в этом участвовать.

– Ну как, удачно сходили? – спросил Итани.

– Удачно, – солгал Марчат и быстрым шагом направился в темноту.

Амат Кяан надеялась выйти еще утром, до того как наступит жара. Лиат, как и обещала, пришла пораньше – рассказать о ночной прогулке Итани. Правда, рассказ получился коротким, почти в двух словах. Марчат и его спутник вернулись в гальтский Дом, когда от ночной свечи осталась лишь четверть, и отчет Итани вышел совсем не таким, каким стал бы, знай парень об истинной цели своего задания. Удалось выяснить только то, в каком из предместий они побывали и какой дом навестили.

С помощью этих сведений оказалось нетрудно разыскать здание, согласно договору снятое внаем на частные средства Вилсина, а не самого Дома. Нашлись и письма, где вскользь упоминалось о некоей девушке и ее путешествии в Сарайкет. Правда, Амат пришлось потратить пол-утра, чтобы это узнать. Теперь, когда она шагала по дороге на восток из города, а пограничная арка съеживалась за спиной, ею овладевала досада. По спине струился пот, больную ногу уже начало ломить.

В предрассветной прохладе, когда в траве поют цикады, а в деревьях шуршит ветерок, путешествие еще могло быть приятным; Амат взмокла насквозь, будто только что из бани. Солнце давило на плечи, как чья-то тяжелая рука. Обратная дорога обещала быть еще хуже.

Встречные жители предместий принимали позы приветствия и уважения. Большинство направлялось в Сарайкет. Они толкали перед собой тележки с зерном, плодами и птицей, рассчитывая продать все это в богатых кварталах, на рынках или близ дворцов. Кто-то тащил ношу на плечах. На особенно запруженном отрезке дороги Амат прошла мимо воловьей телеги, увязшей в грязи на обочине. Одно из колес совсем покорежилось. Молодой погонщик со слезами на глазах охаживал кнутом быка, который не обращал на это внимания. Амат сметливым глазом оценила, что погнутое колесо стоит вдвое, а то и втрое дороже содержимого телеги. Едва ли отец юноши или дядя, а может, хозяин – состоятельный земледелец – обрадуется происшествию. Амат обошла это место, с осторожностью выбирая, куда ставить трость, и двинулась дальше.