Невилл улыбался, ожидая ответа, но вместо «спасибо» Ханна быстро развернулась, толкнула дверь с такой силой, что она стукнула об стену, и выскочила на холодный вечерний воздух с горящими щеками, ощущая злости и растерянность одновременно.

Потом, во время ужина рассказав Эмили и Райану о происшествии, она сама поразилась, насколько подробно разговор с консьержем отпечатался в ее памяти.

– Он так и сказал? – не поверила своим ушам Эмили. – Что ему нравятся вежливые девочки?

– Я вполне уверена, – ответила Ханна. – Жуть, правда? Я ведь не слишком эмоционально реагирую?

– Черт, еще какая жуть. Вульгарщина! Тебе надо на него пожаловаться.

– Слушай, ему уже лет пятьдесят, если не шестьдесят, – сказал Райан. – Как моему дедушке. Они все такие в этом возрасте. Старичье. Другое поколение. Надо делать для них скидку. Он, скорее всего, не хотел тебя обидеть.

– Возможно, и не хотел, но держался охренительно высокомерно. Обещай, Хан, что ты на него пожалуешься.

– За что? За то, что он вел себя несколько старомодно? – возразил Райан. – Выходит, мне тоже надо подать жалобу на смотрительницу за то, что она называет меня «голубчик»?

– Это не то же самое! – вспыхнула Эмили.

Они продолжали спорить, Эмили яростно поносила сексизм и патриархальные замашки, Райан дразнил ее, делая вид, будто не понимает аргументов, а Ханна тем временем размышляла над словами Райана. Вообще-то он был прав. Джон Невилл скорее всего действительно не хотел ее обидеть. Подать жалобу – мол, консьерж сделал вид, что не хочет отдавать письмо, и ей стало не по себе?

По сути, Невилл не сказал и не сделал ничего особенного. Хотя ремарка насчет вежливых девочек звучала странно, больше придраться было не к чему. Но в то же время он заставил ее ощутить дискомфорт, выпрашивая письмо, которое ей принадлежало по праву. От всей сцены попахивало демонстрацией силы, вгонявшей Ханну в дрожь. Она поймала себя на том, что незаметно обтирает письмо о колено, полностью сознавая, насколько это глупо.

После ужина Райан и Эмили ушли поболтать с друзьями из другого колледжа. Ханна допила остатки заказанного ими вина с девушками из «Клоудс», которые хорошо знали друг друга. Когда те перекочевали в бар по соседству, Ханна осталась в зале в относительном одиночестве, только с группой преподавателей, пивших кофе за стойкой, и убиравшей посуду обслугой.

Стоя на пороге, она бросила тревожный взгляд на золотистый свет в окнах служебки консьержа, пытаясь вспомнить, когда у них бывает вечерняя пересменка. На месте ли еще Джон Невилл или уже ушел? Увидит ли он, как она идет через Старый двор? Из столовой не было другого выхода, и пересечь Старый двор так, чтобы ее не заметили из швейцарской, не представлялось возможным. Консьержей для того там и разместили – чтобы они не теряли из виду посетителей, разгуливающих по территории колледжа.

Ханна понимала, что выглядит смешно, и все же не могла отвязаться от мыслей о Невилле, сидящем в засаде, готовом выскочить и перехватить ее, отчего по коже бежали мурашки, вызванные страхом и отвращением. Действительно ли он собирался положить ее письмо в ячейку? Разве почту доставляют не утром? Или же нарочно ждал, когда она придет за письмом, чтобы поиграть с ней в свою странную диковатую игру?

Ханна никак не могла решиться шагнуть за порог столовой, медлила, как вдруг сзади ее окликнули:

– Все в порядке?

Обернувшись, Ханна увидела Хью, друга Уилла. На юноше был галстук-бабочка и академическая мантия. Очки немного съехали набок, что придавало ему слегка комичный вид. К тому же Хью был, похоже, немного навеселе.

– Ой, Хью! – вырвался у Ханны полный благодарности возглас. – Да, все хорошо. Просто я… собиралась идти спать. Ты обратно в «Клоудс»?

– Вообще-то я собирался пойти в библиотеку. – Хью поправил очки, сдул волосы со лба и покаянно улыбнулся. – Надо добить задание, которое я должен был сдать еще сегодня. Мне продлили срок до завтра. Сказал старику Бейтсу, что работа готова, но принтер вышел из строя, хотя, если честно, я еще не приступал. Тебя проводить?

Ханна замялась. Новый двор был довольно далеко от библиотеки, Хью пришлось бы сделать немалый крюк. Однако мысль о надежном, добром провожатом в роговых очках была слишком уж соблазнительна.

– А ты не против? – спросила она наконец и рассмеялась. – Извини! Глупо это спрашивать. Разве ты сможешь сказать «нет»? Честно говоря, меня любой ответ устроит, клянусь.

Возможно, Хью был не настолько пьян, как казалось, или отличался большей проницательностью, но, как бы то ни было, он покачал головой.

– Ничего, ничего. Мне полезен свежий воздух. Вообще-то мне не мешало бы протрезветь. – Он взял Ханну за руку. – Пошли, голубушка. «Долина в две мили – редут недалече…»^[3] Ту-ту, ту-ту!

Хью изобразил сигнал охотничьего рожка, отчего вороны, сидевшие на деревьях вокруг двора, с недовольным карканьем взвились в воздух.

Ханна рассмеялась, и они шагнули в ночь, держась за руки.

После

«Произошла ошибка».

Слова Эмили все еще звучат в ушах Ханны. Она бросает на стол банкноту в десять фунтов и, ничего не видя перед собой, почти вслепую пробирается к выходу из кафе. На улице прислоняется спиной к стене, ощущая капли дождя на лице. Дыхание частое и тяжелое.

«Произошла ошибка».

Эмили тщательно подобрала слова, смягчила смысл, использовав безличную форму. Потому что ошибку совершила не полиция, не судмедэксперты, не судья, не жюри присяжных и не кто-то еще, причастный к приговору Джона Невилла за убийство Эйприл. Ошибку совершил всего один человек – Ханна.

Именно ее показания отправили Джона Невилла в тюремный ад.

Это она рассказала сначала полиции, а потом суду о его поведении. Это ее подпись стояла под направленной администрации колледжа Пелэм жалобой на домогательства, которую попросту замяли, позднее лицемерно извинившись за халатное отношение перед Ханной и семьей Эйприл.

Одна Ханна видела в тот вечер, как Джон Невилл, наклонив голову, выходил в темноте из подъезда номер 7.

Ошибка не просто «произошла» – ее совершила Ханна. Это она отправила в тюрьму невиновного человека.

Ей внезапно изменяют силы. Она больше не в состоянии выдерживать давящие воспоминания, выносить взгляды любопытствующих людей в толпе. Ханна закрывает лицо руками и подавляет рвущийся из самого нутра крик.

До нее доходит, что она издает странные звуки – что-то вроде стонущих всхлипов. К ее плечу с озабоченным видом прикасается какая-то женщина:

– Что с вами, дорогуша? Это из-за ребенка?

– Нет, – выдавливает Ханна. Ответ получается протяжным, как стон. – Нет, со мной все в порядке. Оставьте меня в покое.

– Может, вам нужна помощь? – участливо предлагает женщина.

Ханне мучительно трудно переносить ее внимание, ведь она не может поделиться своими мыслями ни с кем.

– Нет, прошу, оставьте меня, – давясь словами, произносит она. – У меня все хорошо!

Ханна отталкивает женщину и, спотыкаясь, бежит под дождем.

Где там хорошо! Ей очень и очень плохо.

Но не потому, что ее шокировали слова Эмили.

Эмили лишь высказала вслух то, что внутренний голос нашептывал Ханне десять лет без перерыва каждый день и каждую ночь.

Неужели это правда? Неужели она ошиблась?

До

К концу осеннего триместра, длившегося всего полтора месяца, Ханна с большим трудом вспоминала, какой была до поступления в Пелэм. Лабиринты коридоров и галереи из золотистого песчаника стали для нее таким же привычными, как школьные классы в Додсуорте, а здания Оксфорда, покрытые действующей на нервы зеленоватой патиной, воспринимались почти как родные. Она привыкла называть экзамены податями, Темзу – Исидой, а студентов, изучающих классическую литературу, – корифеями. Ханна научилась различать ректоров, проректоров и менторов, а также осознала, какую роль в этой хитрой иерархии играл глава колледжа. У нее появились любимые пабы и рестораны, где готовили карри, она разобралась с короткими маршрутами и замысловатыми окольными путями, по которым студенты шныряли из колледжа в колледж или ходили в Бодлианскую библиотеку, когда не могли найти нужную книгу на месте.

Эмили как-то в субботу утром притащила Ханну на блошиный рынок, она также ходила с Хью в Музей истории науки. Посещала заседания студенческого профсоюза с Райаном и после их окончания участвовала в яростных политических баталиях в пабе. У нее выработалось вымученно-терпеливое отношение бывалой студентки к вездесущим туристам с их айфонами и бесконечными селфи.

Ханна даже привыкла к Эйприл, к ее вечным снимкам в «Инстаграме», ее фотографиям на странице сплетен в «Татлере», полупустым бутылкам «Вдовы Клико» в мини-холодильнике, к странному, тяжелому аромату ее духов. Спустя несколько недель Ханну уже не удивлял вид пальто от Вивьен Вествуд под диваном или скомканной кофточки от Веры Вонг в корзине с грязным бельем. Кроссовки Ханны стояли под кофейным столиком рядом с туфлями от Джимми Чу.

Непривычными оставались только два момента.

Во-первых, постоянное, раздражающее присутствие Джона Невилла где-то в ее мыслях. Ханна ловила себя на том, что по пути в библиотеку далеко обходит служебку консьержа, забирает почту, когда, по ее расчетам, Невилла нет на работе, и заходит в колледж не через главные ворота, а исключительно с черного входа.

Во-вторых, Уилл.

Ко всеобщему удивлению, Эйприл и Уилл действительно были вместе. Вслух никто не называл Эйприл формально «девушка Уилла», но с того первого вечера, когда они вместе играли в покер на раздевание, Уилл частенько оставался на ночь на половине Эйприл. Ханна не раз просыпалась, услышав низкий мужской голос за стеной, или, выходя из своей комнаты рано утром, еще до того, как проснулась Эйприл, видела Уилла с чашкой кофе на диване перед покрытым каплями росы окном.

Когда Ханна впервые застала Уилла там одного, он вскочил с виноватым видом, точно его застукали за каким-то постыдным занятием.

– Извини, – поспешно воскликнул он и поднялся, скрестив руки на обнаженной груди. На нем были одни джинсы, и Ханне стоило большого усилия отвести взгляд от мускулистого тела и полоски черных волос, спускавшейся к пряжке поясного ремня. – Я не знал, что ты так рано встаешь. Не хотел будить Эйприл. Я сейчас уйду.

– Эй, все норм, – успокоила его Ханна, сосредоточив взгляд на точке возле правого уха Уилла. – Тебе необязательно так спешить. Допей кофе.

– Точно? – Уилл посмотрел на нее с сомнением. – Я не хочу наглеть. Это ведь и твоя квартира. Не знаю, как отреагировал бы, если бы в моей комнате без приглашения появился кто-то посторонний.

Ханна невольно рассмеялась и впервые осмелилась посмотреть Уиллу в глаза, так ее обезоружила его неловкость.

– Во-первых, тебя трудно назвать посторонним. Во-вторых, ты не заявился сюда без приглашения. Тебя пригласила Эйприл.

– Но не ты.

Ханна улыбнулась:

– Хорошо, я приглашаю тебя, Уилл де Шастэнь. Так лучше?

– Класс. – На его лице расцвела улыбка. – Правило вампиров гласит: если пустили за порог, обратно уже не выгонят.

– А ты не пей мою кровь, – подхватила шутливый тон Ханна.

Возникла напряженная пауза. Уилл кашлянул.

– Надену-ка я рубашку. Вряд ли кодекс вампиров позволяет разгуливать полуголым.

– Не волнуйся. Я собиралась на пробежку, пока на дорожках не так много народу.

– Неплохая идея.

Уилл улыбнулся. Ханна больше не пялилась на его грудь, ее внимание было теперь приковано к его лицу, морщинкам в уголках раздвинутых губ, их форме, искривленному носу.

– Когда ты вернешься, меня скорее всего здесь уже не будет, – добавил он.

Ханна кивнула, заставив себя отвернуться.

– Хорошо. Потом увидимся. На завтрак придешь?

– Возможно, приду.

Она завязала тесемки тренировочных брюк и выбежала, без остановки преодолев четыре лестничных пролета.