Опять дельфины

Прежде всего – все ранее написанное мною прошу считать полным бредом. Да ведь это и был бред, потому что я был болен. Нет-нет, товарищи, я на самом деле был болен, да, клянусь вам честью! Ну почему вы мне не верите? Уверяю вас! Чистая правда! Вот вам крест! Ну чем вам поклясться? Хотите – здоровьем главврача. А что? Очень славная женщина! Спокойная и – что самое чрезвычайное – умная и, как это принято у нас говорить, домашняя. Нет, уютная… Нет-нет, опять!.. Ах вот! Нашел синоним – хозяйственная. Да, именно! Очень и очень хозяйственная. У нас в столовой, например, нет тараканов! Им вкололи аминазин, и они все спят как миленькие. А я не сплю – я работаю, мне еще не вкололи, потому что я здоров, т[о] е[сть] абсолютно, по-бычьи здоров.

М-да! К чему же я это? А-а-а-а! Итак, все прежде написанное мною – это плод больного моего воображения, а оно в свою очередь – плод больного моего рассудка, который так же является (нет – являлся) плодом моего же удивительного больного организма.

Начнем сначала. Все! И жизнь и творчество. Предупреждаю: то, что я напишу сейчас, – и в самом деле творчество, тогда как раньше было графоманство, и то, что я начну сейчас, будет настоящая жизнь, а раньше – что это была за жизнь? Раньше была «борьба с безумием». Хотя борьба и есть жизнь, как утверждает Горький (это ведь у него: «Если враг не сдается – его сажают»). Но борьба с безумием – не есть жизнь, дорогой Алексей Максимович. Борьба с безумием – это просто борьба с безумием! Так-то, дорогой основоположник! Так-то! Да-с!.. Только что ко мне подошел человек, говорит:

– Здравствуйте, батенька! Ну наконец-то! Слыхали! Дельфины-то опять что затеяли? А? Каково?

Подождите, погодите, постойте! Да ведь это же он! Помните? Профессор-ихтиолог-лингвист, который спасал мир да так и не спас? Господи, как я рад!.. Стоп! Он ведь тоже плод моего больного воображения! Ведь верно? Только не надо волноваться, не надо волноваться! Надо вот что – закрыть глаза, плюнуть перед собой три раза и сказать: «Сгинь!» Теперь открыть…

А-а-а-а! Сидит, сидит с тремя плевками – на лице, на лысине и где-то на брюках. Сидит, таращит глаза! Кажется, полезет драться! Еще не хватало – драться с плодом моего больного воображения, да еще с прошлым плодом!

Доктор! Доктор! У меня вернулись галлюцинации! Спасите, доктор, доктор!.. Никого нет! Как назло, ни души – ни нянечкиной, ни хотя бы какого-нибудь алкоголика! Эй, кто-нибудь!.. Тьфу ты! Есть такое кино! Там так никто и не пришел, и ко мне не придут! Эй! Люди! Такого кино нет!.. Но ведь все равно никто не придет. Потому что здесь нет людей – здесь больные! Эй, больные!.. Больных повели прогуливаться! Все! Это конец. Помощи не будет ни от людей, ни от больных, ни от… эй, кто-нибудь! Только не оборачиваться… Не могу! Обернусь!

– Почему вы улыбаетесь, профессор?

– Да потому что вы очень забавны! Вы, например, крикнули: «Начались галлюцинации!» А почему, собственно, только начались? Они у вас и не кончались! Вы ведь, батенька, в психиатрической клинике, а не…

(Ага, замешкался, скотина, трудно слова подбирать! Еще бы – шизофрения и склероз! Ха-ха! Посмотрим, однако, что он выдумает.)

– …а не в Рио-де-Жанейро…

(Ну! Как банально! Фи! Прочитал одну книжку небось – и цитирует. Нет, он даже и эту книжку не читал – юмора нет.)

– …или, скажем, не в ООН!

(Ого! Загнул! ООН! Что же это такое? Я ведь помню, что это что-то очень и очень. По-моему, это ОТДЕЛЕНИЕ ОХРАНЫ НЕВМЕНЯЕМЫХ! Нет! Вспомнил! Это же ОТДЕЛ ОТДЫХА НЕНОРМАЛЬНЫХ, а может, это просто ОТТОРИНОЛЯРИНГОЛОГ! Черт! Чушь какая-то! Ну что же! Примем бой.)

– А не кажется ли вам, что это не лечебница, а полигон, военный полигон в штате Невада? Причем секретный! И вас сюда не звали. Сейчас придет сержант! И сержант проверит, как вы здесь очутились. А? Кто вас подослал, кому это на руку! А? Вот видите – вы уже побледнели! А когда придет сержант – вы еще больше побледнеете. А?..

Кто это там еще зовет меня! Я занят! У меня дискуссия, переходящая в проверку документов!

– Так вот!..

Где же он? Исчез!.. Господи! Какое счастье, что кончились галлюцинации.

Правда, начались галлюцинации обоняния. Я чувствую, что пахнет гусем, а сегодня дают яблоки!

1968

Плоты

Однажды (начало довольно банальное, но все равно – однажды) ночью… Я пошел купаться на реку. Один. Не потому, что было не с кем, а просто захотелось одному, вот и все.

На реке (опять банально, но тем не менее – на реке) никого не было. Была лунная дорожка, в которой очень красиво плавать, была тихая вода и было тепло. Только в метрах в восьми от берега плавала полоса плотов. Буксир притащил их и оставил, а буксировщик пошел пьянствовать с товарищами с пристани. Ему бы надо дальше, план ведь – и чем быстрее, тем больше заработает, а он пошел пьянствовать: то ли товарищей давно не видел, то ли время пришло. Вот! Пошел он пьянствовать, а плоты колыхались на тихой воде, метрах в восьми от берега.

Я, конечно, разделся (догола, конечно, разделся), попробовал воду пальцами ног и думаю: «Плоты какие-то! Поднырну под них и выплыву на чистое место, поплаваю, поотдуваюсь, пофыркаю, а потом обратно поднырну – и домой». Сказано – сделано. Хлюп! Несколько гребков, сильных таких, нервных: ночь, темно, страшно. Иду наверх – бум! – ударяюсь в бревно головой. Значит, мало! Еще несколько гребков, снова – бум! Хуже дело. Гребу еще, воздуху нет, и потихоньку голос какой-то гнусный говорит:

– Гибнешь! Ой гибнешь!

– Хрена с два! Чтоб мне сгинуть, надо еще смочь!

А кровь в висках стучит – наверное, кислородное голодание.

Я – наверх: опять бревна. Все! Смерть! На фига дома не сидел, пошел на реку за смертью?! А дома дожидаются, и коньяк стоит о трех звездочках… А я тут гибну – и не за грош, а по глупости гибну!

Но вдруг в самый-самый последний момент перед смертью подумал: «Правой-то я сильней греб, вот и выгреб». Повернулся я, оттолкнулся, да и выскочил наверх, как летучая рыба, воздуху хватил и назад, а потом опять – и так раза четыре…

Выжил я, значит.

С тех пор купаться ночью не хожу, а буксировщиков ненавижу лютой ненавистью и пьянство тоже. А жизнь нашу и неудовлетворенность, из-за которой по ночам на реку хочется, а не в постель, – проклинаю. Вот!

1968

Удивительная история, которая произошла с очень молодым человеком из Ленинграда и девушкой из Шербурга

Эта история началась в Ленинграде. [Вернее даже – ] эта история началась в Париже, а еще вернее – эта история началась в Шербурге, на одной из улиц, в маленьком магазине «Зонтики».

Вот она:

Один очень молодой человек смотрел в Ленинграде фильм «Шербургские зонтики»… Человек этот, хоть и очень молодой, успел уже закончить мореходное училище и в должности 3-го механика зачислен был на одно небольшое торговое судно. И судно именно сегодня уходило в рейс к берегам Франции с грузом елочных игрушек в трюмах. Именно сегодня, когда молодой человек смотрел фильм «Шербургские зонтики», он очень нервничал, он опаздывал на корабль, а на экране проходили ужасно простые истории о любви, о верности, и очень милые люди были на экране, и особенно одна – девушка с белыми волосами и грустными голубыми глазами, и уезжал ее парень в армию. И она обещала ждать, и пришел другой симпатичный парень и стал петь про то, как он ее любит, звучала прекрасная музыка, но… время, время бежать в порт. Он шел по темному залу, не отрываясь от экрана, а в зале злобно шикали, а девушка на экране тоже пела, и, даже когда он бежал по вечернему городу, он слышал ее голос и музыку и видел ее лицо. А потом в порту склянки отбили восемь раз, буксиры вывели судно на рейд, а мелодия все звучала, только уже другая, больше русская – наверное, музыка об уплывающем назад городе, который таял в сумерках и казался сказочным, призрачным и таинственным… Какие там будут впереди порты и города – кто знает? Очень молодой человек стоял у борта и смотрел на исчезающий город и о чем-то думал – наверное, немного грустил, наверное, жалел, что так и не досмотрел фильм до конца, наверное, думал о незнакомых портах, которые скоро увидит, и уже наверняка о девушке из магазина «Зонтики».

А потом было море. Сегодня – серое, а потом – незнакомое, но тоже из ртути и черни.

И наконец, порт. И вот брошены сходни и моряки сходят на берег, притихшие, строгие, с ощущением важности момента. Судно будет в порту два дня – есть сегодняшний вечер и весь день завтра. А порт называется Шербург, и очень молодой человек снова услышал музыку, и снова вспомнил музыку, и снова вспомнил лицо девушки.

Он шел по неизвестному городу, читал вывески и рекламы и, казалось, знал куда идет. Вот улица. Возникло ощущение, что он уже был здесь – вот маленькое бистро, магазин автомобилей, и вот… В витрине – зонтики разных цветов. В магазине уже никого нет. Как все-таки ему везло: за прилавком стояла девушка с белыми волосами и грустными голубыми глазами. И когда он вошел, она спросила его вежливо и просто:

– Что вам угодно, мсье? – А он молчал. – Почему месье молчит? Он не говорит по-французски?

Нет, месье говорил, но молчал. Может быть, он просто стеснялся своего произношения, а может быть, онемел, потому что ему так невероятно повезло.

– Я вас давно знаю! Я шел сюда, чтобы увидеть вас! Я очень многое знаю о вас, но… к сожалению, не до конца. Просто не было времени, я торопился на корабль!

Девушка молчала.

– Я знаю, почему у вас грустные глаза.

Девушка молчала.

– Потому что он уехал надолго! Верно?

Девушка молчала и удивленно смотрела на очень молодого человека, который ее давно знал и у которого был такой скверный французский.

– Почему вы молчите? К вам, наверное, многие приходят и вот так пристают с вопросами.

И тут она поняла. Она ведь тоже смотрела фильм и, как тысячи девушек во Франции, да и не только во Франции, стала так же причесывать волосы, как девушка на экране, к тому же она была очень похожа на ту из фильма и к тому же считала, что картина немного про нее. Она ведь тоже в магазине «Зонтики», и у нее, наверное, тоже проблемы, даже посложнее, чем у той девушки из фильма. И она решила принять игру – ведь этот странный молодой человек, наверное, придумал такую игру – нельзя ведь на самом деле так верить в то, что увидел в кино! Но если ему так хочется, что же – она тоже не против стать на время актрисой.

– Дома ли ваша мать? Мне бы очень хотелось ее увидеть!

– Ее сегодня нет! Я одна!

– Почему так печально? Я знаю – он уехал, и вы ждете его! Это так редко сейчас! Я понимаю! Но ведь вы умеете улыбаться!

Потом было еще много вопросов и ответов, улыбок и смеха, и она узнала, что он из России. Она просила его рассказывать еще и еще о Ленинграде, а он хотел разговаривать только о ней и совсем не скрывал этого и все время думал, как ему сказочно повезло, и снова просил:

– Улыбнитесь.

И она улыбалась. Только почему-то ей вдруг показалось, что он вовсе не играет ни в какую игру, что он в самом деле верит, что все его слова и такие милые смешные жесты, когда не хватало слов, это все не ей, вернее, совсем не ей. Но она не могла уже остановиться, уж очень ей нравились ее новая роль и ее новый знакомый.

В магазин иногда заходили, иногда покупали. И он очень удивлялся, что все разговаривают с ней как с обыкновенной девушкой, а она необыкновенная, и очень беспокоился, что вот сейчас выйдет тот второй парень из фильма и будет петь о любви, и еще хуже, – что [она] вдруг возьмет да уйдет с ним. И потому, когда они опять оказались вдвоем, он сказал ей, что у него мало времени, что он так не хочет уходить и еще, и еще… А когда не хватило слов и жестов, он незаметно начал петь какие-то красивые слова на мелодию уплывающего города, и она иногда вступала вместе с ним, и у них удивительно хорошо получалось вдвоем. Печальная и романтическая русская мелодия во французском городе в магазине «Зонтики». И когда песни кончились, она сказала:

– Я провожу вас в порт! Можно? Мне тоже очень жаль, что вы должны уходить.

А он начал что-то объяснять: что, наверное, к ней должны прийти – тот обаятельный парень с усами. Что он понимает, конечно, долг вежливости, но она, наверное, все время думает про того парня без усов, который уехал, и что это так редко бывает в наше время.

А она вдруг резко сказала:

– Идемте! Вы опоздаете на корабль! Идемте.