Измучив себя в ожидании Вана, еще до рассвета Ынсо за короткий промежуток времени, совершенно незаметно для себя и вовсе не имея привычки делать что-то заранее, вдруг написала в раздел «Музыкальная прогулка» такую статью о сонате Бетховена «Буря»:

«История названия сонаты для фортепиано № 17 ре минор.

Антон Шиндлер, ученик Бетховена, попросил дать ему ключ к пониманию этой сонаты. И Бетховен посоветовал прочитать трагедию Шекспира ″Буря″. Этим ответом Бетховен раскрыл замысел этой сонаты. Мрачная тень крайнего напряжения от начала до конца сопровождает все три части сонаты. Первая часть с многочисленными вариациями является прекрасной гармонией фантазии и реальности. Вторая часть сонаты, хотя и исполняется в спокойных тонах, создает атмосферу напряжения перед бурей. Сегодня вы услышите третью часть. Когда будете ее слушать, обязательно заметите, что звук льется с напором не переставая. Эта часть, словно наполненная обжигающим ветром, прекрасна силой исполнения. Среди всех сонат Бетховена для фортепиано соната № 17 ре минор отличается своей особенной силой и напором. Попытайтесь прочувствовать ураганный ветер в игре фортепиано».

Завтра по радио будет передаваться третья часть сонаты – как раз та часть, которую она слушала чаще всего. Почему-то, когда Ынсо представляла себе руки пианиста, ни на мгновенье не останавливающиеся и взлетающие над клавишами, как от бури, ее душевный вихрь, поднимающийся от мысли о Ване, утихал.

Когда Ынсо слушала «Бурю» Бетховена, она соглашалась с тем, что идея катарсиса, основы теории в современной музыке, здесь как никогда уместна. В грусть нужно вложить еще большую грусть, только тогда она изольется через край и освободит душу, это как в переполненный стакан налить еще воды. Ежеминутную сердечную боль может вытеснить только боль еще мощнее, а бурю может погасить только ураган.

Ынсо встала, чтобы умыться. Ей захотелось окунуть лицо в холодную воду. В комнате без освещения было темно. Только от включенного проигрывателя лучики – красный и синий – падали на ее хлопчатобумажную пижаму. Хотя в темноте было трудно нащупать тазик с водой, она не включила освещения. Если в комнате включить свет, в зеркале появится ее отражение – по привычке она посмотрит на себя и вновь столкнется со своим взглядом, горящим в долгом ожидании.

«Порой кажется, что если бы мы только умели ждать, то смогли бы познать уже полжизни. – Ынсо усмехнулась. – Да, это так. Мы с самого рождения чего-то ждем. Чтобы получить что-то, мы готовы ждать вплоть до самой своей смерти. Когда кто-то покидает нас, мы ждем его возвращения. Сегодня ждем завтра, а когда упадем, ждем, когда встанем. А я жду тебя».

Каждый раз, когда ночью ей приходилось видеть свое отражение в зеркале, она не могла узнать себя. Сравнивая лицо в зеркале со своим истинным лицом, Ынсо словно задавалась вопросом: «Кто ты, человек?» И в такой момент ощущала острую боль, как будто ее, как ветку гранатового дерева, ломали, – эту боль она испытывала всегда в ожидании Вана. «А я не хочу!» Ынсо решительно встряхнула головой, пошатнулась и наступила на что-то. Это и был гранат.

Хотя она очень осторожно ступала в темноте, гранат все-таки попал ей под ногу. Хрясть – и раздавился. Хрустнув, он испустил свой особый нежнейший аромат. Гранатовые бусинки стали скользить, просачиваться между пальцами ног, щекотать ступни. От неожиданности Ынсо на мгновение замерла, продолжая стоять на раздавленном гранате. Жесткая кожура ягоды впивалась между пальцами, и казалось, что вот-вот пронзит до крови, но Ынсо не шевельнулась. Кисло-сладкий аромат раздавленных гранатовых бусинок мгновенно разнесся по всей комнате. Он был повсюду: за шторами, между рабочим столом и настольной лампой, на стуле и между кипой газет, в тапочках и в обувном шкафу.

Несколько дней назад Ынсо машинально взяла гранат со стола в мастерской Сэ. Она не собиралась его забирать, но все-таки принесла домой. В тот день разговор между ними никак не клеился, чтобы хоть чем-то заполнить неловкую паузу, она взяла со стола гранат. Когда Сэ увидел, что Ынсо забрала ягоду из композиции, расставленной для его учеников, он поведал, что в конце прошлой осени специально ездил домой в Исырочжи за гранатами и привез сюда. Он попросил положить ягоду на место и оставить его одного. Хотя Сэ и просил вернуть гранат, Ынсо специально, как бы выражая протест, продолжала держать его. Сэ грустно улыбнулся, словно почувствовал, что в тот момент творилось в душе Ынсо.

Грустная улыбка Сэ… Так улыбался не только он. Точно так же и Ынсо улыбалась как-то Вану.

Она не могла больше оставаться здесь, зная, что означает вот эта улыбка. Сэ еще не погасил ее, как Ынсо проговорила: «Я ухожу» – и сбежала по лестнице.

Держа в руке гранат, она села в автобус. По пути домой неотрывно, задумчиво смотрела на шершавую кожуру ягоды. Вспомнились дни ее детства, когда они играли во дворе дома Сэ под гранатовыми деревьями, которые в деревне были редкостью, не как хурма. Но у дома Сэ их было столько, сколько хурмы у других.

В те дни, когда гранатовые яблоки поспевали и начинали трескаться, Ван, Ынсо и Сэ расстилали под деревьями соломенную подстилку и играли до тех пор, пока не валились от усталости, тогда Ынсо ложилась на руку Вана, а Сэ – на ее руку. А когда начинал дуть ветер, им на лица сыпались зерна поспевших гранатов.

От внезапно нахлынувших воспоминаний Ынсо заново ощутила, как гранатовые зерна падают и щекочут лицо, и закрыла его руками.

Но, к сожалению, те дни ушли, как вода морского отлива, только воспоминания приливом настигали ее. Теперь, когда Ынсо приезжала в Исырочжи, где родилась, она не смотрела в сторону дома Сэ. Там по-прежнему густо росли гранатовые деревья. Они цвели, поспевали, затем опадали плоды, но взгляд Ынсо пробегал мимо и останавливался только на доме Вана.

Дом Вана стоял у дороги, ведущей в горы и к селу Исырочжи.

После того как семья Вана переехала в город, опустевший дом густо зарос сорняками, осыпался и слился с горами. Однажды, еще до его полного разрушения, Ынсо и Сэ пришли туда и долго стояли во дворе. Сорняки выросли в рост человека, издали было невозможно увидеть, кто там находится. Они не смогли открыть дверь в комнаты, испугавшись густой растительности, пробившейся через дыры в полу и дотянувшейся до самого потолка.

Каждый раз, когда Ынсо приезжала в Исырочжи, она садилась на корточки напротив заброшенного места, где раньше стоял дом Вана. Трогала ладонями то одно, то другое место и вспоминала. Вот здесь жили утки и кролики, которых выращивал Ван. Здесь, около родника, на полянке росли цветы портулака и мирабилиса. Здесь были бирюзовые ворота с калиткой. Она продолжала сидеть перед бесследно исчезающим домом Вана, а когда в ее памяти всплывало безрадостное прошлое его семьи, Ынсо хотелось плакать.

И в автобусе, разглядывая потерявшую блеск кожуру граната, ей захотелось плакать. Но лишь на какое-то мгновение подступившие слезы защипали глаза, лишь на миг они увлажнились, но она не заплакала. Видимо, не всякий раз, когда хочется плакать, можно это сделать.

Ынсо принесла гранат домой, положила под изголовье кровати и забыла о нем, но когда ждала Вана, когда ее душа была похожа на сломанную ветку гранатового дерева, в порыве отчаяния схватила ни в чем не повинный гранат и швырнула. Ягода покатилась по полу и закатилась, как ей показалось, под таз для умывания, там на него Ынсо и наступила.

После этого пришлось везде зажечь свет и ползать на коленях по комнате, собирая семечки. Повезло, что не все они раздавились под ее ногами и отчетливо были видны повсюду на полу. Она повытаскивала семечки, застрявшие между пальцами ног, вытерла место, где раздавила гранат, налила воду в таз для мытья ног, и в тот момент, когда она в задумчивости вдыхала аромат граната, исходящий от ног, в дверь постучали.

Ынсо прекратила мыть ноги и посмотрела на входную дверь. «Кто бы это мог быть в такое время?» Часы на стене показывали три часа утра. Проигрыватель в тот момент начинал играть третью часть «Бури». «Может, это Ван?» Не вытирая ноги, она на цыпочках подбежала к двери:

– Кто там?

– Это…

За дверью прозвучал дрожащий от неуверенности женский голос.

Ынсо сквозь глазок посмотрела на лестничную площадку, но темнота в коридоре мешала разглядеть говорившую.

– Откройте дверь, откройте дверь, пожалуйста.

– Да кто же вы?

На ее вопрос опять не последовало ответа. Казалось, стоявший за дверью человек сам не знал, что ответить, и поэтому молчал. Закрытая створка с минуту разделяла Ынсо и женщину на лестничной площадке.

Первой заговорила женщина:

– Я не буду вам мешать. Просто побуду у вас немного и уйду.

– А вы знаете, который сейчас час? Неужели вы думаете, что я открою совершенно незнакомому человеку в такое позднее время?

– Я ваша соседка… Услышала музыку… И подумала, что вы не спите… Я не буду вам мешать. Просто посижу немного и уйду.

– Но почему?

За дверью опять молчали.

Промолчали оттого, что не знали, зачем оставили свою квартиру, пришли к совершенно незнакомой соседке, не понимали, что делают и к чему вообще все это.

– Потому что не хочу оставаться одна.

Подумав, Ынсо взялась за дверную ручку и уже начала поворачивать, чтобы открыть, но остановилась. Предчувствие предостерегало: впускать гостя, полагаясь на чувства, просто глупо.

– Как я могу проверить, что вы моя соседка?

– Я вас знаю. Вы же иногда носите очки? Каштановая роговая оправа. Часто надеваете широкую юбку со складками. Сегодня вы были в голубой юбке, низ которой вышит рисунком из желтых ниток, и в синем жакете. Через плечо у вас была коричневая сумка на длинной ручке. Я даже помню ваши туфли. Они в клеточку, на низком каблуке, и сегодня вы вернулись домой с букетом китайской гвоздики.

Женщина за дверью описала все с точностью до мелочей.

В одежде, о которой рассказала гостья, Ынсо сегодня ходила на радио. На обратном пути она купила букет китайской гвоздики, поставила его в вазу на столе, для Вана, когда он придет ужинать.

– Откуда вы так хорошо меня знаете?

– Я видела вас в окно, когда вы стояли у светофора на перекрестке. Знаете парикмахерскую «У госпожи Су», которая находится под мостом напротив нашего дома? Я хозяйка этой парикмахерской, частенько вижу вас оттуда, когда вы проходите мимо. Вы все время ходите с опущенной головой, да так низко, что видна вся ваша шея. Недавно видела, как вы чуть не столкнулись с какой-то женщиной, идущей с рынка.

Ынсо промолчала, а потом спросила:

– Вам плохо, да?

Женщина за дверью дала понять, что она уйдет, если Ынсо не откроет дверь.

– Извините. Я и правда просто так зашла. Просто хотела побыть с кем-то до рассвета, даже можно и без разговоров. Хочется побыть с кем-нибудь рядом.

«С кем-нибудь рядом? Рядом?» – эхом отдалось в ушах Ынсо.

– Извините, пожалуйста. Я пойду.

– Подождите.

Почувствовав, что женщина сейчас уйдет, Ынсо торопливо открыла дверь, закрытую на ключ.

– Входите.

Яркий свет комнаты осветил женщину, стоявшую в темном коридоре. Длинные волосы с химической завивкой забраны заколкой, длинная тонкая футболка белого цвета, похожая на пижаму, надета поверх плотно облегающих джинсов. Бледное лицо.

– Входите!

Женщина, которую Ынсо не могла видеть и которая несколько минут назад так настойчиво пыталась войти в комнату, казалось, совершенно забыла о своей недавней просьбе и теперь, когда ей разрешили войти, неподвижно стояла в коридоре.

Лицо ее выражало полное недоумение. И зачем только она так хотела войти в чужой дом? Они молча стояли, разглядывая друг друга. Одна – в коридоре, другая – в квартире.

Но тут взгляд женщины упал на ноги Ынсо, и она усмехнулась. Усмешка удивила Ынсо, но, проследив за ее взглядом, хозяйка квартиры увидела семечки граната между пальцами ног, которые не успела вытащить, и улыбнулась.