Внезапно с того конца провода послышалось, как Ису заволновался. Одна фраза сливалась с другой, он задавал вопросы и сам же отвечал на них. Его речь стала отрывистой, как вспыхивающие одна за другой звезды. Слушая эту болтовню, Ынсо встрепенулась. Да что же это? Она поняла, что Ису находится в депрессии. Он всегда был бодрый и радостный, и если начинал тосковать, то до полного восстановления ему требовалось время: неделя, десять дней и даже пара недель. Из-за этого он оставил идею учиться в колледже и в конце концов вернулся к матери.

«Наверное, он выехал на велосипеде. И теперь ему приходится одной рукой держать руль велосипеда, который он не поставил хорошо, а другой – держать телефонную трубку».

– Сестра!

– М-м?

– Ты забыла нас… Почему от тебя нет никаких вестей? Мы не виделись уже так…

Послышался звук падающего велосипеда. Видимо, Ису хотел подхватить велосипед, и его голос прозвучал издалека. «Мы не виделись уже так…» – одинокий и расстроенный голос все еще звенел в ее ушах. «А когда мы на самом деле виделись в последний раз? Мы виделись в Чхусок^[4], и после этого прошло уже целых два сезона».

Тут Ынсо вспомнила про Вана: «Прошла зима, пришла весна с того времени, как ты меня бросил».

– Сестра!

– М-м?

– Когда ты приедешь? Похоже, что ты совсем нас забыла… Приезжай, ну хоть разок? Сейчас и цветы цветут. А? Кстати, как твой друг Сэ? Часто встречаетесь? Я часто вспоминаю гранатовые деревья во дворе его дома. Вчера я пошел к ним домой наточить серп, а там гранатовые деревья все расцвели… Так густо и так красиво! Сестра?

– М-м? – Ынсо, не отнимая от уха трубки, закрыла глаза.

– Сестра!

Только она знает, что стоит за тем, когда Ису так зовет ее. «Но почему это слово не придает мне сил, чтобы утешить брата? Если у меня не возникает желания утешить, так не лучше просто не придавать значения тому, что хочет сказать Ису?» – Мучаясь от этого еще сильнее, она снова прижала к себе трубку.

– Сестра!

– М-м?

Когда Ису было плохо, он без конца автоматически звал ее: «Сестра! Сестра». Словно все, что он хотел сказать, заключалось в этом одном слове. Ынсо прикусила губу. На этот призыв о помощи она больше ничего не могла придумать в ответ, как только промычать.

Она знала это наверняка: Ису специально взял велосипед, чтобы выехать в центр, так как для него разговор был важнее покупки овощей. Ынсо, которая могла только мычать в ответ, почувствовала такую пустоту внутри, что закрыла глаза.

Ису любил проводить время со своей старшей сестрой больше, чем с ровесниками. Он ходил за ней по пятам по огороду, на речку, на кухню, ходил и звал: «Сестра, сестра!» А она на каждый его зов отвечала: «М-м?» Иногда, когда Ису и рядом не было, ей казалось, что его голос звучит сзади. Бывали дни, когда он не звал ее, но она по привычке говорила «м-м», а потом смеялась над собой. Так и звучало в ее ушах: «Сестра!» И на улице, каждый раз, когда ее начинал преследовать этот зов, она с трепетом оборачивалась, но Ису не было рядом.

Повзрослев, Ису стал звать ее так только тогда, когда ему было очень тоскливо.

– Ису!

– М-м? А какие семена ты купил?

– Семена салата, хризантем, мальвы, лука… Сестра?

– М-м?

– Приезжай хоть разок?

– Хорошо.

– Сестра?

– М-м?

– Сестра… мы не виделись так…

Снова послышался звук падающего велосипеда.

– Мы не виделись так… – Ису хотел что-то сказать, но, видимо, велосипед начал падать, и он выпустил из рук телефон. Раздался звук упавшей трубки, разговор оборвался.

– Алло, алло? – Она несколько раз позвала Ису в беззвучную трубку, потом положила ее, еще некоторое время подождала следующего звонка. Но телефон молчал.

Весь день в ожидании

«Пятьдесят пять или пятьдесят шесть лет, но не шестьдесят же?» – подумала Ынсо.

Чуть ли не каждый день какая-то пожилая женщина, придя к западным воротам телерадиостанции, распевала там песни. На нее, скучая, смотрел вахтер с рацией на ремне. Видимо, уже никто не запрещал ей это делать.

«Может, она мечтала раньше стать певицей?» – наблюдая за ней, думала Ынсо.

С прошлой осени эта женщина начала появляться на одном и том же месте после обеда и петь: «Как развевается нежно-розовая юбка на весеннем ветру!»

Вот и сегодня женщина взяла в руки микрофон, с достоинством развернулась в сторону телерадиостанции и запела: «Сегодня по дороге в Сонхвандан, где летают горные ласточки, мы идем, держа в зубах края одежды…»

Если иногда рассерженный вахтер ее и прогонял, она спокойно отходила, а потом снова возвращалась на прежнее место и продолжала петь: «Когда расцветают цветы, мы вместе смеемся. Когда цветы опадают, мы вместе грустим».

В конце концов этой женщине удалось устроить себе сцену перед телерадиостанцией. На это раз она пела: «С этой скромной клятвой протекают весенние дни».

Единственное, что смог сделать вахтер, чтобы неожиданно возникшая сцена с поющей женщиной не приблизилась вплотную к зданию телерадиостанции, – это установить черно-желтый горизонтальный шлагбаум.

Поначалу проходящие мимо люди с удивлением останавливались, заслышав песни. А женщина, по всей видимости, принимая случайных прохожих за своих слушателей, оживлялась на своей сцене. Порой она приходила в шляпке и солнечных очках, а однажды попыталась даже сменить свой сценический наряд на разорванные на коленях джинсы. Но вскоре эти песни уже никто не слушал, и она пела их для себя: «В те весенние дни…»

– Когда же успели проклюнуться листья гинкго? – удивилась Ынсо, глядя в окно.

Листья гинкго красивы в любое время года. С момента своего появления и вплоть до самого листопада они привлекают к себе внимание. Когда они еще в желто-зеленых малюсеньких почках размером всего с ноготок, они так изящны. А когда распускаются, их густой ярко-зеленый блеск ослепляет глаза. Осенью же они приобретают прозрачно-золотистый свет, а когда опадут, лежат пушистым покрывалом.

За спиной поющей женщины буйствовала весна. Зеленью окрасились уже не только деревья гинкго в парке, но и все деревья вокруг. А женщина пела не жалея сил. Микрофон в ее руке взлетал высоко в небо и не думал опускаться.

Хотя Ынсо, попивая кофе у себя на третьем этаже, не могла слышать голоса поющей, она знала, какую песню та поет. Всю зиму напролет женщина пела хит прошедших лет: «Весь день на улице мокрый снег…» Когда настала весна, стала петь: «Тихо идет весенний дождь. На улицах зеленые листья гинкго, кружат и кружат… Что она делает сейчас?.. Дождь, дождь, дождь…» Женщина изменила слова песни.

Наблюдая за движениями поющей, Ынсо поднесла ко рту чашку кофе и усмехнулась. Казалось, что эта пожилая певица представляла себя на сцене перед тысячной толпой зрителей. Она опустила микрофон и в низком поклоне поблагодарила слушателей, но аплодисменты, видимо, не прекращались. Как будто в знак благодарности поклонникам, она повторно раскланялась. Потом встала на колени и, прикладывая руку ко рту, стала посылать воздушные поцелуи в толпу.

Мимолетная усмешка быстро сошла с лица Ынсо.

Старушку, видимо, всё не отпускали зрители – рука снова и снова взлетала к пустому весеннему небу. Никому не нужный жест.

– На что это вы так смотрите? – спросил продюсер Ким, видимо, только что спустившийся из студии, – в его руке была кассета с записью, и добавил: – Какой хороший весенний день!

– Вот, решила кофе попить.

– Вы куда-то собрались?

– Да нет, просто хотела позвонить кое-кому.

– Поторопитесь, а то я очень занят.

Ынсо улыбнулась продюсеру, прошла сквозь просторное кафе и остановилась около телефонной будки. «Нельзя все время себя так накручивать?! Если он не звонит, я сама могу это сделать. – Она набрала номер офиса Вана. – Я же не увижу его глаз, всего лишь позвоню ему по телефону», – успокаивала себя Ынсо. Но уверенность мгновенно исчезла – опять паника.

Трубку взяла женщина с властным уверенным голосом. Коллега Вана – старшая по проектному бюро.

– А он уехал в командировку.

– В командировку? Когда?

– Сегодня утром.

«Сегодня утром? Вчера, значит, он был дома». Ынсо с трудом стояла на подгибающихся от волнения коленях, но спросила:

– А когда он вернется?

– Через пару дней, вероятно. А с кем я говорю?

Внезапно Ынсо потеряла дар речи: «А кто я для него?»

– Может, вы хотите ему что-то передать? Говорите, я запишу.

Когда-то они виделись. Женщина по ту сторону трубки, видимо, узнала Ынсо, но не подала вида. Окончательно расстроившись, так ничего и не ответив, Ынсо повесила трубку и вернулась в кафе.

Продюсер Ким с удивлением посмотрел на Ынсо:

– Ходили звонить, и, кажется, что-то случилось?

– А что?

– Отчего вы так бледны?

Молчание.

– Вы белы как мел… Посмотрите-ка на себя в зеркало. Кажется, вот-вот вам понадобится скорая помощь.

Ынсо усмехнулась в ответ и, стараясь избежать взгляда продюсера, взяла свою кружку и отпила глоток остывшего кофе. Напиток застрял где-то в пищеводе и не хотел спускаться в желудок.

– Зря позвонила… – непроизвольно вырвались ее тайные мысли. – Ой! – Ынсо смутилась, а Ким, не расслышав, переспросил:

– Что вы сказали?

– Да ничего.

Почувствовав пронизывающую боль, Ынсо опустила кружку и быстро перевела взгляд на окно. Пожилая женщина сидела на ограждении, глядя на весеннее небо, отдыхала в лучах солнечного света.

– Не лучше ли вам во всем признаться?

– В чем?

– Я вижу, у вас на душе не все в порядке. Что случилось?

– У меня? На душе?

– Не из-за этого ли человека? – Ким достал из верхнего кармана записку и протянул ей. – Говорит, что обязательно хочет созвониться с вами в три часа. Я правильно записал его имя?

В записке стоял рабочий телефон школы Сэ, три часа, но имя было записано неправильно, как «Се».

«Се?» – Ынсо равнодушно посмотрела на неправильно записанное имя, задержалась на нем, исправила «Се» на «Сэ» и показала записку Киму.

– А, ну да! Когда я писал, думал, а вдруг не так, оказалось действительно с ошибкой. Кто это? Голос очень уж серьезный. Просил обязательно позвонить ему.

– Друг детства.

– И все?

Ким, шутливо улыбаясь, достал из блокнота два билета на скрипичный концерт и протянул их Ынсо. Билет согнули пополам в том месте, где был напечатан портрет японского скрипача Мидори.

– Если встретитесь с другом по имени Сэ, сходите вместе.

– Но вы же так ждали приезда Мидори, почему же теперь отдаете билеты мне?! Они же такие дорогие?!

– Да, правда, я очень хотел пойти… Но есть одно дело… Вот вы и сходите вместо меня, порадуйтесь. Неплохо, да? Ну ладно, об этом потом, а сейчас о работе. До перестановки кадров осталось всего лишь десять дней, а у нас нет ни одной новой идеи… Завтра надо будет представить план. Да такой план, чтоб у руководства глаза заблестели. У вас нет ничего новенького?

– Сколько бы ни была свежа идея, все равно скоро устареет. Более того, наша передача посвящена классической музыке, поэтому будет естественнее оставить все как есть…

– Нет! – оборвал ее на полуслове продюсер, как будто уже зная заранее, что она скажет, и замахал рукой.

Ынсо опустила голову, поправила лежащие на столе билеты на сольный концерт для скрипки. Ей стало неприятно от внезапного мимолетного раздражения Кима.

– Может, между первой и второй частью передачи прочитать стихи?

– Можно ли стихами внести новшество? В передачах – и утренней, и вечерней – уже вставлено по одной части со стихами. А мы же днем…

– Вот именно, что днем! Чтобы разделить промежутки между музыкальными частями, сделаем перерыв, словами создадим естественный переход к восприятию новой мелодии. Разве это не подходит?

– Но мы уже делали до этого так. В новом проекте от нас ждут иных предложений. Мы не можем повторять то, что уже было…

Молчание.