Дин Джобб: Джентльмен и вор: идеальные кражи драгоценностей в век джаза

Dean Jobb

A GENTLEMAN AND A THIEF: THE DARING JEWEL HEISTS OF A JAZZ AGE

Перевод с английского Глеба Григорьева

© Dean Jobb, 2024

This edition published by arrangement with Algonquin Books, an imprint of Workman Publishing Co., Inc., a subsidiary of Hachette Book Group, Inc. New York, New York, USA via Igor Korzhenevskiy of Alexander Korzhenevski Agency (Russia). All rights reserved

© Григорьев Г. Л., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025 КоЛибри®

* * *

Несколько слов к читателю

Многие преступления Артура Бэрри настолько дерзкие, что выглядят литературной выдумкой, но все именно так и было. Приведенные здесь цитаты взяты из газетных статей, из интервью Бэрри разных лет, из судебных протоколов и тюремных отчетов, из воспоминаний о 1920-х годах и из архивных документов, найденных в самых неожиданных местах, от штата Вайоминг до британского Саутгемптона. Ни одна цитата не изменена. Ничего не добавлено и не приукрашено. Все события изложены именно так, как они происходили. Сталкиваясь с противоречиями в источниках, я выбирал свидетельства того времени, а не позднейшие воспоминания Бэрри и других людей. Ведь один из главных элементов криминальной документалистики – истина.

Пролог. Принц Обаяние

Лонг-Айленд и Манхэттен. 1924

Человек в смокинге и накрахмаленной белой рубашке проплыл мимо мужчин в черных костюмах и элегантных женщин в парижских платьях и сияющих драгоценностях и остановился у компании, окружавшей чашу с пуншем. Кто-то протянул новому гостю бокал, настала пора знакомиться, и он представился: Гибсон. Доктор Гибсон. Густые черные волосы, синие глаза, точеный профиль красавца вроде тех кинозвезд, на кого с обожанием смотрели – тогда еще не слыша – толпы поклонниц. Некоторые, должно быть, задержали на нем взгляд дольше обычного – это же вылитый Рональд Колман, английский актер, ракетой влетевший в Голливуд после успеха «Белой сестры», его дуэта с легендой немого кино Лиллиан Гиш.

Один из стоявших у пунша – рыжеволосый, невысокий, худощавый, с мальчишеским лицом и застенчиво склоненной головой – в специальном представлении не нуждался. Любому американцу, открывшему в последние дни хоть одну газету, был прекрасно знаком этот по-щенячьи трогательный взгляд. Гибсон, чей интерес к светским новостям можно сравнить с дотошностью старателя, узнал его еще до того, как вошел в комнату. Уже неделю вся пресса трубила об американском вояже Эдварда, принца Уэльского. Подустав от монархических обязанностей, наследник британского престола направил стопы на «изящный по форме и славный буйным весельем остров, протянувшийся к востоку от Нью-Йорка» – как назовет Лонг-Айленд Фрэнсис Скотт Фицджеральд в еще не изданном на тот момент «Великом Гэтсби».

Визит августейшей особы в сентябре 1924 года совпал с аномальной жарой. Принц был желанным гостем местной элиты – ужины, танцы, коктейли в импозантных особняках, езда верхом, поло на ухоженных лужайках. Он скользил под парусом по волнам пролива Лонг-Айленд. Играл в гольф, плавал в бассейнах. Для него даже устроили охоту на лис с чуть ли не сотней гончих – лишь бы он чувствовал себя как дома. «В истории нашего города, – гласила колонка в утренней газете “Нью-Йорк америкен”, – вряд ли прежде случалось, чтобы гостю с дальних берегов воздавали почести столь навязчиво и в столь экстравагантной манере».

Глава «Стандарт ойл» Гарольд Ирвинг Пратт с женой Гарриет закатили для принца грандиозный пикник с парой сотен гостей в Уэлвине, своем сельском поместье, – оно смотрело на пролив и считалось «достопримечательностью Лонг-Айленда». Их тут же перещеголял финансист Кларенс Маккей, владелец крупного горнодобывающего бизнеса. Ужин с танцами и без малого тысяча видных особ в Харбор-Хилл – копии французского замка на двухстах пятидесяти гектарах. Целый взвод рабочих днями напролет завозил туда апельсиновые деревья в горшках, развешивал гирлянды с желтыми лампочками, превращал площадку для пикника в «сказочное пространство у замка», где самое место принцу. «Королевский праздник для представителя короны!» – восхищалась вашингтонская «Ивнинг Стар».

«А мы чем хуже?» – подумал металлург Джеймс Аберкомби Берден и вручил принцу ключи от Вудсайда, своего георгианского имения неподалеку от Сайосета, с виду неотличимого от аристократических домов сельской Англии – как будто его взяли и бережно перенесли в Америку. Одна нью-йоркская газета окрестила его «Берден-Палас». Хозяева предоставили в полное распоряжение принца и его свиты весь свой парк машин, включая пять пучеглазых лимузинов «роллс-ройс» с хромированными решетками.

Но главной приманкой для принца стал Сидарс в Сэндс-Пойнте, усадьба нефтяного магната из Оклахомы Джошуа Косдена и его жены Нелли. Здание в колониальном стиле, просторное и изящное, украшенное колоннами, с верандами, террасами и мансардными окнами в двухскатной остроконечной крыше, возвышалось над белопесчаным пляжем. Его хозяева дали принцу то, чего не могли предложить ни Бердены, ни Пратты и никто на Лонг-Айленде – знакомые лица. В Сидарсе тогда гостили его кузен, лорд ЛуисМаунтбаттен, с супругой, леди Эдвиной, а также его близкая приятельница Джин Нортон, жена будущего лорда Грантли.

В начале сентября Косдены закатили вечеринку, и принц со свитой, оседлав один из лимузинов Бердена, отправился на эту «камерную, но оживленную встречу друзей», как отозвалась о ней пресса. Именно там Гибсон и познакомился с принцем. И там же, вращаясь среди гостей, он положил глаз на Маунтбаттенов – по его словам, «смуглого красавца-офицера ВМС» и «очаровательную леди Маунтбаттен, жемчужину мирового светского общества».

Вечеринка выдалась негромкой, на ней царила атмосфера расслабленности – то, чего принцу так не хватало с самого приезда. Настоящий отдых, а не официальные мероприятия, в одном из которых ему все же пришлось на Лонг-Айленде поучаствовать – болеть за команду своей страны на международном чемпионате по поло. Эдвард ездил по миру в качестве британского посла доброй воли – разрезал ленточки, произносил речи и жал руки ради укрепления сложившихся во время войны союзов или поддержки торговых проектов. Принцу требовалось хоть немного перевести дух. «Он здесь, чтобы развлечься, – напомнил один из помощников принца, Томми Ласселз, репортерам и фотографам, которые фиксировали каждый его шаг. – Его королевское высочество имеет право посвятить какое-то время себе».

Принц стал первым в череде персон, составивших новую реалию двадцатого века, – «звезда королевских кровей». И его возмущению не было предела, когда он обнаружил, насколько американские журналисты агрессивнее и беспардоннее своих британских коллег. «Эти газетчики-янки просто сволочи! – раздосадованно пожаловался он личному секретарю в не подобающих царственной особе выражениях. – Их чертов шпионаж возмутителен!» Самому завидному холостяку на планете стукнуло в июне тридцать, и вся американская пресса буквально свихнулась на идее, что «принц Обаяние» прибыл на их берега в поисках невесты. «Если влюбитесь в американку, сможете взять ее в жены?» – сразу же полетел ему вопрос от нью-йоркских репортеров на трапе лайнера «Беренгария». А кандидаток была масса – все жаждали познакомиться с ним или хотя бы привлечь внимание. «ЦЕЛАЯ АРМИЯ ПРЕКРАСНЫХ ДАМ МЕЧТАЕТ ОБ УЛЫБКЕ ПРИНЦА», – вопил заголовок в «Дейли Ньюс». Сотни женщин, «позабыв о приличиях», как выразился один из журналистов, с ногами взгромоздились на сиденья ипподрома Бельмонт-Парк, лишь бы хоть мельком увидеть его высочество в будке судей.

В тот момент, когда Гибсон заприметил принца у Косденов, внимание почетного гостя было монополизировано немолодой дамой, несомненно, расхваливающей красоту и добродетели своей дочери или племянницы. Принц учтиво слушал, стоя в элегантной позе: коктейль в правой руке, согнутая левая – за спиной. Но не эта леди заинтересовала Гибсона, который увлеченно разглядывал драгоценности на шеях, запястьях и пальцах многочисленных гостей. «Я очень хорошо во всем этом разбираюсь, – сознавался он, – и не мог не восхищаться их украшениями». На долгие годы останется в его памяти увиденная тем вечером древняя китайская золотая вещица ручной ковки с крупным бриллиантом.

Кто-то из свиты принца предложил «сбежать от этих женщин» хотя бы ненадолго. Гибсон тут же вмешался в разговор, намекнув на «вылазку в места повеселее» – мол, можно съездить на Манхэттен и «посмотреть город», а сам он выступил бы гидом.

Некоторые стали возражать, и идею отвергли. Однако принц все же не желал упустить случай отведать ночной жизни Нью-Йорка. «Уэльскому свойственна спонтанность, он поступает так, как хочет и когда хочет, – отмечал один из журналистов, освещавших визит. – Это – одна из составляющих его обаяния». Принц отвел нового знакомого в сторону. Раз в кои-то веки за ним по пятам не гнались назойливые репортеры. Вот он – шанс увидеть Нью-Йорк глазами туриста, а не будущего короля.

– Ваша маленькая затея еще в силе, доктор Гибсон? – спросил он.

* * *

– Привет, паршивцы! – Это приветствие, летевшее сквозь дым и гул голосов из уст яркой, но грубоватой синеглазой блондинки, было первым, что слышали почти все клиенты, поднимаясь по ступенькам в один из самых знаменитых подпольных клубов в городе. Надпись на козырьке над входом на Западной 45-й улице гласила «Клуб “Эль Фэй”», но в Нью-Йорке все называли его «заведением Тексас Гуинан». Мэри Луиза Сесилия Гуинан раньше играла в кино и водевилях, взяв себе имя по месту рождения. Она снялась в «Женщине с пистолетом», «Кодексе Запада», «Дикой кошке» и десятках прочих вестернов, но решила начать новую жизнь в качестве менеджера ночного клуба.

В заведение, открытое всего несколько месяцев назад, Гуинан позвал хозяин, бутлегер Ларри Фэй. Она нанимала музыкантов, танцовщиц, вела конферанс на местных шоу и по-свойски приветствовала гостей своей фирменной фразой. «Впечатляющая женщина», – вынес вердикт журналист-критик Эдмунд Уилсон. «Жемчуга, пышная, ослепительная грудь, густые, очаровательно желтые крашеные волосы, крепкий капкан сияющих белизной зубов». Она принадлежала к тому же пикантному типажу, что и Мэй Уэст^[1], и правила в своем царстве, как вспоминал один заглянувший в «Эль Фэй» журналист, «напоминая красавицу-дрессировщицу, только что шагнувшую в огромную клетку с тиграми».

В узком прокуренном помещении клуба могло поместиться сотни две человек, не меньше, но на его крошечной танцевальной площадке даже пять-шесть пар толкались, как сардины в банке. Привлеченные джазовым ансамблем и присутствием «той самой» Гуинан, туда наведывались разные знаменитости вроде актера Эла Джолсона, боксера Джека Дэмпси или – как в тот вечер – будущего короля Англии. Гуинан, не чуждая беззастенчивой саморекламы, потом всем хвасталась, как однажды обслуживала самого известного на свете принца, «невысокого парня, у которого никогда не было ни заднего двора, ни чумазой мордашки».

Кое-кто из свиты поддался на уговоры принца и примкнул к вылазке. Путь лежал на Бродвей. «Великий белый путь», как называют его в Нью-Йорке, «Пояс белого света» или просто «Большая улица». Район развлечений, известный как «Ревущие сороковые»^[2], в эпицентре которых стоял «Эль Фэй», – сетка из авеню и поперечных улиц, напичканная ресторанами, ночными клубами и варьете. Именно здесь «в самые развеселые часы», писала «Дейли Ньюс», «собирался весь свет Нью-Йорка, весь городской мир театра, кино и капитала». Алкоголь лился рекой, словно о сухом законе тут никто слыхом не слыхивал. Чтобы обвести вокруг пальца федеральных агентов во время периодических рейдов, спиртное хранили в соседнем здании, откуда бутылки по мере необходимости передавали в «Эль Фэй» через дыру, которую, если нагрянут, сразу затыкали кирпичом.