– Так он сказал называть его – без имени, и все. Он создал братство жрецов, что ждут бога Рока, и приказал мне обосноваться в ставке и собирать информацию. В ставке у него свой орк-осведомитель, это шаман Урчаг, посыльный верховного шамана. Я тут не больше месяца. – Слова из уст орка текли рекой, и Чернушка поглядывала на орчанку, которая, подтверждая, что орк говорит правду, кивала головой. Кровь с разреза на шее орка текла на землю, но тот этого не замечал. Он спешил выговориться. – Урчаг получил от орка без имени яд, чтобы отравить хумана на свадьбе. Я вылил его в вино и продал рабам для подношения человеку, но тут он исчез вместе с тем, кому мы поклонялись. И я не знал, что делать дальше. Я хотел заслужить одобрение Урчага и предложил подселить вам духов, чтобы вы ссорились, и все. Потом пошел спать, и меня схватили…

– Ждите тут, – тихо проговорила Ганга и выскользнула из шатра.

Она нашла часового и приказала привезти ее к деду. Ночью никто не смел тревожить шамана и хана, если это не грозило опасностью. Орк сначала сопротивлялся, но потом неохотно вызвал старшего караула и отвез Гангу к шатру великого шамана.

Дед проснулся быстро, словно и не спал.

– Тебе чего? – спросил он Гангу.

– Есть важный разговор.

– До утра не потерпит?

– Дед, ты все равно ночью не спишь и просыпаешься после полудня, это все знают.

– Знают они, – проворчал старик и пропустил Гангу внутрь. – Заходи.

Ганга села на кошму и скрестила ноги.

– В ставке есть убийцы, дед, и один служит тебе, это агенты шаманов-жрецов.

Старый шаман насторожился.

– Откуда знаешь? – спросил он.

– Поймала шпиона и допросила.

– Он жив?

– Жив и готов дать показания. Шаманы, враги, обосновались в городе, но я думаю, что один из них не орк.

– Кто? – поднял седые брови старый шаман.

– Чигуан.

– С чего ты решила, что это не Лес? Тебе об этом рассказал орк?

– Нет, я сама догадалась. Орк не станет скрывать своего имени, оно принадлежит роду, а этот скрывает, так как рода у него нет и он может быть разоблачен. В городе ходят представители всех родов…

– Что еще тебе рассказал шпион?

– Он рассказал, что был план отравить моего мужа и твой шаман Урчаг принес в ставку яд. Его добавили в вино, но отравить не успели.

– Его не могли бы отравить, твой муж Худжгарх, внучка.

– Я знаю.

Старик молча с пониманием кивнул.

– Не ожидал я такого от бездельника Урчага, он казался таким безобидным…

– Ага, – невесело усмехнулась Ганга, – ты, наверное, забыл, что в тихом омуте большая рыба водится.

– Не забыл, – буркнул старик. – Как нашла шпиона?

– Я проследила связь духов и шамана.

– Ты и это можешь? – удивился дед. – Научилась у хумана?

– Да, я многому у него научилась, дедушка.

– В ставке сейчас все спят, – подумав, ответил старый шаман. – Ты, внучка, слишком долго жила среди людей, и тебе передалась их неуемная энергия. Ты бежишь впереди событий и стараешься везде успеть. Вспомни, что орки не суетятся. Суетятся те, кто не уверен в себе. Приходи утром, и мы сходим к твоему дяде. Великий хан сейчас спит, он устал, не стоит его тревожить мелочами. Утром он даст приказ начальнику стражи, и тот прочешет весь город, найдет заговорщиков, и, как велел Худжгарх, их казнят. А сейчас иди.

Ганга поняла, что спорить с дедом бесполезно. Она вздохнула и без всякой надежды произнесла:

– Смотри, дед, как бы утром не было поздно.

– Иди, иди, – старик добродушно улыбнулся и махнул рукой, выпроваживая ночную гостью. – У вас, у молодых, всегда спешка в голове, а у нас – мудрость прожитых лет.

– И маразм, – прошептала Ганга.

– Что? – не разобрав ее слова, переспросил старый шаман.

– Ничего, до утра, дедушка.

– До утра, внучка…

Вернувшись к себе, Ганга не могла уснуть, она металась по шатру, как раненая тигрица, приближение страшных событий не давало ей покоя.

– Что ты мечешься? – спросила ее Чернушка. Ганга прикусила губу.

– Пошли поговорим, – прошептала она. – Не надо будить остальных.

Они вышли из шатра.

– Так что случилось? – переспросила ее Чернушка.

– Я жду приближения беды, как будто знание мужа передалось мне, он всегда чувствовал неприятности… Но, правда, в самый последний момент как-то исхитрялся выходить победителем. Я так не могу, надо быть готовыми удрать отсюда.

– Ты чего-то опасаешься? – нахмурившись, спросила Чернушка.

– Да, но не знаю чего. Я переживаю…

– Странно, что я ничего не чувствую, – подумав, произнесла дзирда. – Но, как говорил наш муж, утро вечера мудренее… Я, правда, не понимаю этой поговорки, но я ему верю. Пошли спать.

Она настойчиво повлекла орчанку в шатер, и та сдалась. Они вошли в шатер и легли. Чернушка обняла Гангу и стала гладить ее по волосам. Успокоенная ее ласками, орчанка уснула.

Утро ворвалось в их сон оглушительным шумом. В лагере, служившем ставкой великого хана, царила тревожная суматоха. Пронзительные звуки боевого рога эхом разносились по лагерю, вызывая дрожь в сердцах. Ганга, словно пробуждаясь от древнего сна, выбралась из-под мягких шкур барса. Зевая и потягиваясь, она медленно вышла из шатра, где утро срывало прохладные покровы ночи. Ее шаги были тихими, но решительными, когда она направилась к охраннику, стоявшему на страже у бунчуков.

– Что случилось? – спросила она.

Тот был хмур и печален.

– Умер великий хан, – произнес он.

Глава 3

Земля. Россия. Свердловская область

Боцман, старший камеры, был человеком проницательным и обладал непререкаемым авторитетом среди заключенных. Среди нас были и те, кто в прошлом был старше его по званию, но все наши звездочки исчезли, оставив лишь клеймо зеков. Мы направлялись на красную зону, где собирались такие же бывшие сотрудники органов внутренних дел, осужденные за различные преступления. С первых минут знакомства Боцман поведал нам свою историю, словно желая зажечь искру в наших сердцах и пробудить интерес к его судьбе.

– Мне пять лет дали за непредумышленное убийство. Я был опером в Подольске, до этого служил на подводной лодке, списался на берег и устроился в милицию, всегда хотел в уголовном розыске работать. – Боцман неспешно и обстоятельно рассказывал о себе. – Брали одну банду, ну и одного я сильно головой о бордюр приложил. А он оказался сынком прокурора города. Хранил на даче краденое. Хорошее прикрытие. Кто пойдет к прокурору с обыском. Наглый он был, смеялся и говорил, что меня самого посадит, я и не сдержался. Дал ему в наглую морду. Да-а… квалифицировали как предумышленное убийство. Парень упал и затылком о бордюр приложился, а те, кто был со мной, дали показания, что я проявил агрессию… Но судья оказался справедливым и оценил мои действия как непредумышленное, сделанное в состоянии аффекта. И вот так я и оказался здесь. А ты, стало быть, за измену родине сидишь…

Он испытующе посмотрел на меня. Я посмотрел на него.

– Нет, – ответил я, – из-за женщины.

– К-как это? – немного заикаясь, удивленно вскинул густые русые брови Боцман.

– Переспал с американкой, потом через неделю попал в засаду с батальоном царандоя, я был советником командира батальона… Был ранен. Меня беспамятного вывезли в Пакистан, и там я узнал, что это сделала та самая американка.

– И что, тебя вербовали? – с интересом спросил Боцман.

– Нет, предлагали остаться за границей и подать ходатайство о политическом убежище. Я отказался. Меня привезли в наше посольство в Исламабаде. Когда прибыл в Москву, был арестован. Следак из «конторы» прямо сказал: если не сознаюсь в том, что меня завербовали, то меня расстреляют. Косвенных улик достаточно. А мне жить хотелось. Я сознался, наговорил с три короба…

– Что-то не верится, – недоверчиво посмотрел на меня Боцман. – Четыре трупа в пресс-хате – это не пальцы об асфальт.

Я пожал плечами.

– Сам не понимаю, как так получилось. Они хотели меня прессануть и опустить, но я их напугал.

– Как напугал?

– Голосом, – ответил я и рыкнул. Шиза пустила страх по воздуху, подыграла мне, и Боцман побледнел.

Он отпрянул и вытер лоб.

– Ты где этому научился, Дух? – спросил он.

– В Афгане у хазарейцев. Это местные цыгане, Боцман. Главное – нужный тембр подобрать с правильной длиной волны, тогда звук оказывает влияние на сознание и мозг. – Я врал напропалую, так как договорился об этом с Шизой, чтобы объяснить свои способности. Боцман мне поверил. С этой минуты наши отношения наладились.

В дороге нас кормили килькой, черным хлебом и водой. Боцман предупредил, чтобы рыбу не ели, иначе сильно пить захочется, а конвой, бывает, вредничает, не дает воду. «Смотря какой прапор-начкар попадется, – пояснял он. – Если хохол, то нормально, с ним можно договориться, но если прибалт-чухонец, то труба, эти самые вредные. Требуют неукоснительно соблюдать правила. Прибалты они наполовину немцы – любят порядок, и наполовину русские – пьют, как мы… – Он рассмеялся. – Но бывает, что зеки вагоны раскачивают, если им не дают воды, – просвещал нас Боцман. – Вообще мы не урки. У нас нет блатных и фраеров, и фени нет. Нет и пахана зоны. Есть бригадиры и старшие отрядов, но ты это и без меня, наверное, знаешь…»

Доехали мы без приключений, по дороге караул сдавал и принимал новых зеков, но наша камера осталась полной, и все мы ехали на одну зону. По прибытии нас снова выгрузили в тупичке, посчитали и повели к машинам-автозакам.

В колонии меня отвели отдельно. Офицер администрации в звании лейтенанта внутренней службы вместе с контролером, старшим прапорщиком, приняли меня последним. Заставили раздеться догола, приказали раздвинуть булки ягодиц и, не найдя ничего подозрительного, приказали одеться.

– Где твои личные вещи? – спросил офицер, разворачивая дело, которое передали конвойные с автозака.

– У меня их нет, гражданин лейтенант, – осветил я.

– В личном деле написано, что ты особо опасен, – произнес он, разглядывая меня.

– От меня проблем не будет, гражданин лейтенант, – пояснил я и замолчал.

– Называй меня гражданин начальник, – с усмешкой произнес немолодой лейтенант и передал дело прапорщику. – Отконвоируешь заключенного к заму по безопасности и оперативной работе, – приказал офицер и ушел.

Меня под конвоем двух контролеров повели в здание администрации. Я шел и осматривался. Зона как зона, по типовому проекту: жилая зона, огороженная забором и колючкой, отдельно стояли производственная зона и здание администрации. На вышках солдатики с автоматами, по периметру инженерные средства охраны. Перед высоким каменным забором – забор из проволочного заграждения, за ним КСП – контрольно-следовая полоса, хорошо вскопанная и програбленная.

– Что озираешься? – спросил меня прапор. – Думаешь в бега податься?

– Нет, гражданин прапорщик, – ответил я, – просто интересно. Я же смотрел на зону с другой стороны.

– У тебя родственники есть? – спросил тот же прапор.

– Есть, но они от меня отказались.

– Жаль, – скривился тот, – мог бы передачи получать. – И он многозначительно на меня посмотрел.

Меня привели к высоким, древним дверям кабинета, и прапорщик, постучавшись, доложил:

– Осужденный Глухов доставлен.

За дверью раздался строгий, но усталый голос:

– Введите осужденного.

Меня подтолкнули в спину, и я вошел. Выпрямившись и чеканя каждое слово, доложил:

– Осужденный Глухов. Статья 64 УК РСФСР, пункт «А».

На столе майора, заместителя по режиму, лежало мое дело. Он читал его, хмурясь все сильнее. Его взгляд, тяжелый и пронизывающий, остановился на мне.

– Ты, Глухов, особо опасен, – начал он, голос его был холодным, но в нем сквозил интерес. – Изменник родине… И не раскаялся… Что ты думаешь делать?

Я подумал, что мне плевать на всех вас, но ответил то, что он ожидал услышать:

– Буду честным трудом искуплять свои грехи, гражданин начальник.

Майор лишь усмехнулся, его глаза сверкнули холодным блеском.

– Это правильно, – сказал он, – но я тебе не верю, Глухов. Пока свободен, но я за тобой буду приглядывать.

Он крикнул:

– Конвой, зайди!

Вошли два прапора, те самые, что привели меня сюда. Старший кивнул и приказал:

– Осужденный, лицом к стене.