– Ладно, неважно, чудачка, – пожимает плечами Тэмми в ответ на мое долгое молчание, а затем снова машет клочком бумаги у меня перед носом. – Позвони ему, Алиса. Позвони мистеру Джеееексону. Ты ведь больше не его ученица, а он не твой учитель. К тому же, – она протягивает руку и убирает непослушную прядь волос с моих глаз, ее глаза озорно блестят, – он очень даже горячий. Кипяток прям! И давай будем честны. Это самые легкие деньги, которые ты когда-либо сможешь здесь заработать. Черт возьми, будь я хоть вполовину такой же красивой, как ты, не стала бы и раздумывать. Но никому неинтересно на меня смотреть.

Тэмми вкладывает листок бумаги мне в руку и сжимает мои пальцы.

– Позвони ему. Сделай это. Что ты потеряешь? – не дожидаясь, пока я отвечу, она продолжает: – Если спросишь меня, Алиса Ли, ответом на этот вопрос будет всего одно слово – «ничего».

– Тебе удобно, Алиса?

– Угу.

Я лгу. У меня уже болят ноги, а мышца на левой руке дрожит не переставая. Когда он впервые показал, какую позу мне нужно занять, и попросил оставаться неподвижной, я подумала, что нет ничего проще. Удобно устроившись на маленьком диване в своих джинсовых шортах и белой майке, я действительно решила, что это самые легкие деньги, которые я когда-либо зарабатывала. Двести долларов за то, чтобы замереть и позволить мужчине себя нарисовать. Запросто. Но уже буквально через минуту все мое тело начало болеть.

– Пока что мы только тренируемся, Алиса, – сказал мистер Джексон, поднимая мои руки над головой. – Чтобы я мог решить, в какой именно позе запечатлеть тебя. Каждое тело уникально, так что мне нужно познакомиться с твоим. Понимаешь?

Он наклонился так близко, что я почувствовала смешанный запах травки и виски, а также заметила, что кончики его пальцев испачканы чем-то черным. Я уставилась на его короткие грязные ногти, пока он, преклонив одно колено, осторожно раздвинул мои ноги еще шире. От близости этих пальцев у меня свело живот, а нервное напряжение грозило выразиться в глупом, девичьем хихиканье. Я не хотела сделать что-то не так. Не только из-за пачки двадцатидолларовых банкнот, которые он положил на стол рядом со мной. Я хотела угодить ему.

Мистер Джексон.

Все хотели ему угодить.

Однажды, в начале обучения, он подошел к моей парте. Даже тогда я почувствовала пьянящую смесь травки и виски. Я затаила дыхание, когда он уставился на мой набросок балерины у станка, на напряжение, которое я пыталась уловить в ее мышцах. Не говоря ни слова, мистер Джексон легко провел пальцами между начерченными угольно-черным ногами моей танцовщицы. Всего на секунду, жест такой быстрый, что никто другой в классе его не заметил. Но я это почувствовала. Почувствовала так отчетливо, как если бы он провел этими пальцами между моих собственных бедер. Когда мистер Джексон отошел, я силилась понять, означали ли бабочки, роящиеся в моем животе, удовольствие или желание выбежать из комнаты.

В последнем семестре он говорил с классом о рисовании с натуры, о том, что нельзя хорошо нарисовать человека без понимания того, как устроены его тело, кожа, кости и изгибы. Он сказал, что лучшие художники-портретисты всегда начинали с обнаженной фигуры. Он даже хотел привести на урок живую модель, но школьный совет не разрешил, так что нам пришлось поверить ему на слово – или убедиться в этом самим, как только закончим школу.

– Может, кто-то из вас даже попробует стать моделью, – дразнил класс мистер Джексон, при этом глядя прямо на меня.

– Зови меня Джейми, а не мистер Джексон, – упрекнул он меня сегодня, когда помогал снять пальто. – Я же больше не твой учитель.

Я автоматически ответила:

– Извините, мистер Джексон.

Он рассмеялся и легонько коснулся моей щеки, а после добавил, что был рад моему звонку.

– В этом городе нелегко…

Мистер Джексон не договорил, а только махнул рукой – заканчивать фразу не было нужды. Он понимал: я как никто знала, насколько нелегка бывает жизнь.

Объявление, которое дала мне Тэмми, гласило: «Требуются натурщицы. 200 долларов наличными. Возможно долгосрочное сотрудничество».

Мои руки дрожали, когда я набирала его номер.

– Да, мне уже исполнилось восемнадцать. Да, я делала это раньше. Да, я все еще рисую, и да, я тоже буду рада вас видеть, – сказала я по телефону.

Я солгала во всем, кроме последней части. Хотя и тут я была не вполне искренней. Меня подкупал не мистер Джексон, а двести долларов и то, насколько далеко я могла сбежать, будь они у меня в кармане.

Теперь я впервые осталась наедине с мистером Джексоном. Он смотрит то на меня, то в свой альбом и прикусывает язык зубами, пока рисует. Он не похож на других живущих в этом городе мужчин. Мистер Джексон худощавый и загорелый, а вместо пышной бороды, которую в наши дни, кажется, отращивает каждый, у него щетина. На нем нет обуви, а потертые на лодыжках джинсы туго облегают бедра. В школе он обычно носил брюки. В джинсах же мистер Джексон выглядит худощавым и гибким, и тут я понимаю, что тоже рисую его, прорабатывая изгибы и линии его тела.

Кожа, кости и изгибы.

– Какое серьезное выражение отразилось только что на твоем лице, – говорит он, выходя из-за своего мольберта. – Когда я начинаю думать, что поймал тебя, ты меняешься, Алиса.

– Оу, извините. Наверное, я… пыталась сконцентрироваться. И, эм, у меня немного болит рука.

Я опускаю руку и сажусь прямо на диване.

– Это сложнее, чем я думала.

Ошибка. Моя вторая ложь раскрывается так легко, и мистер Джексон сразу же все понимает. Он видит то, что, должно быть, уже подозревал. Я никогда не позировала.

– Хочешь передохнуть, расслабиться? Уже за два… – он смотрит на часы, – перевалило.

Я киваю, и мистер Джексон – Джейми – скручивает тугую сигарету, затем садится рядом со мной. Диван накрыт белой простыней. Наши бедра соприкасаются, но он пытается отодвинуться.

Он протягивает мне косяк, и я делаю глубокую затяжку, чувствуя жжение в горле и носу. Эта травка лучше, чем та, что я пробовала, и от второй затяжки я начинаю кашлять – так сильно, что сгибаюсь пополам.

– Боже, Алиса. Ты так невинна, – с нежностью говорит мистер Джексон, а затем тихо смеется и похлопывает меня по спине. Моя голова спрятана у меня между ног, а на моей спине покоится рука мистера Джексона, и я боюсь выпрямиться. Комната кажется слишком маленькой и вращается вокруг меня, стремительно сужаясь. Причиной тому могут быть его пальцы, или дым, или причина, по которой я вообще тут оказалась.

С моим учителем рисования, который раньше видел меня только в классе, а теперь тянется, проводит рукой по моему животу и помогает мне снова выпрямиться.

– Могу я это снять?

Возможно, это вопрос. Позже я буду размышлять, а спрашивал ли он моего разрешения на самом деле? И я буду размышлять, могла ли я сказать «нет» травке и этим испачканным пальцам, что прикасались к моей коже, стягивая бретельки майки. Я буду удивляться, почему просто не отказалась, почему даже не попыталась противиться ему. Но сейчас я просто закрываю глаза и киваю. Я не вижу выражения его лица, когда он снимает с меня майку, а затем и шорты. Не подозреваю о мелькнувшей вспышке, когда мистер Джексон тянется за лежащей рядом со стопкой двадцатидолларовых банкнот камерой и наводит ее объектив на мое тело.

Имеет ли значение то, что я никогда не говорила ему «да»? Я знала, чего от меня хотят. Требуются натурщицы. 200 долларов наличными – мистер Джексон достаточно ясно дал понять, чего хочет. Не думаю, что у меня было право удивляться камере или тому, чем все в конечном итоге закончилось. Должно быть, ему это казалось вполне логичным. Он мог бы даже сказать, что я сама этого хотела.

Еще в Мельбурне Руби показывает своей сестре рекламу однокомнатной студии, сдающейся на длительный срок в Верхнем Вест-Сайде, которую она уже забронировала.

– Довольно маленькая, – говорит она, делая глоток вина, которое Кэсси налила ей, – но в ней есть все необходимое. – После чего они проверяют по карте, что интересного есть в окрестностях. – Здесь я смогу бегать, – говорит Руби, обводя пальцем синеву водохранилища Жаклин Кеннеди Онассис в Центральном парке, – а еще, может быть, здесь, – ее палец перемещается к западной границе карты, к толстой зеленой линии, что змеится вдоль реки Гудзон. – Риверсайд-парк. Я читала, что там не так многолюдно. Место более… уединенное.

– Там безопасно? – спрашивает Кэсси, и Руби закатывает глаза.

– Считается, что Нью-Йорк – один из самых безопасных городов в мире.

– Да, но ты поедешь туда одна, – говорит Кэсси. – Когда путешествуешь одна, следует быть осторожнее.

– Я всегда одна, – отвечает Руби, и наступает очередь Кэсси закатывать глаза.

– Да-да, и мы обе знаем, почему это так, верно? Надеюсь, сестренка, что в Нью-Йорке ты собираешься не только бегать. Или, – Кэсси прищурившись указывает на Руби своим бокалом с вином, – надеюсь, что ты будешь бегать так долго, чтобы наконец сбежать от этого человека и от той власти, что он, похоже, над тобой имеет.

Я переехала. Если так можно назвать то, что в тот день я просто не пошла домой. Точнее, в ту ночь. Мы ничего не делали. Почти. И продолжаем в том же духе. Хотя с тех пор, как он снял с меня майку, прошла уже неделя. Неделя, с тех пор, как его пальцы прижались к моей коже, пока он стягивал мои шорты с бедер. Во время нашего первого телефонного разговора, когда мистер Джексон сообщил мне, во сколько прийти к нему домой, он добавил:

– Без нижнего белья. И надень что-нибудь мягкое. Никаких линий, мне не нужны линии, Алиса.

Я тщательно следовала инструкциям мистера Джексона и оделась так, словно на улице было тридцать градусов жары, а не четыре. Так что я шла и дрожала под своим толстым зимним пальто. В тот день ему оставалось снять не так уж много. Чтобы оставить меня полностью обнаженной на его маленьком, накрытом простыней диване, не потребовалось много усилий.

Прошла неделя, а мой желудок все еще закручивается в узел при воспоминании об этом. Раньше ни один мужчина не видел меня обнаженной. Никогда не рассматривал меня так пристально. О, у меня был секс, если так можно назвать шарящие пальцы и толчки под простынями на разных вечеринках. Только подобного со мной никогда не происходило. Меня никогда по-настоящему не видели до того момента, когда мистер Джексон соскользнул на пол и посмотрел на меня снизу вверх. То, как он, все еще стоя на коленях, сказал «Вот так», протянул руку, пробежался пальцами по внутренней стороне моих бедер и раздвинул мои ноги еще шире.

– Я хочу сфотографировать тебя, Алиса.

Комната накренилась. Обычно, когда он наблюдал за мной в классе, у меня возникало точно такое же ощущение в животе, будто я одновременно тону и плыву, хочу, чтобы он продолжал прикасаться ко мне, но в то же время хочу прикрыться, вскочить на ноги и убежать. Вместо этого, загнав дрожь поглубже, я не сдвинулась с места. В конце концов, это то, что, по его словам, от меня требовалось.

– Мне нужно, чтобы ты оставалась совершенно неподвижной.

Я ответила:

– Да, конечно. Я уже делала это раньше.

Теперь он знает, что это неправда, хотя я еще не сказала ему, сколько мне на самом деле лет. То, что я скрываю от него свой возраст, больше похоже на недомолвку, а не на настоящую ложь. Особенно по сравнению с тем, что я сказала Глории, когда вернулась, чтобы забрать кое-какую одежду. Я сказала, что еду на озеро с Тэмми. Кое о чем лучше никогда не рассказывать, потому что это ничего не изменит. Достаточно того, что он знает, что я солгала, будто у меня есть опыт работы моделью. Он бы и так догадался: я вздрагиваю каждый раз, когда щелкает камера.