Макс Гордон: АД Номер 425

Ад номер четыреста двадцать пять

Роман очнулся в операционной палате. Яркий свет ударил в глаза, а в уши вгрызались посторонние звуки, многие из которых он слышал впервые в жизни. Шуршание, сопение, скрежет пилы и хруст разрываемых сухожилий сопровождал монотонный стрекот сверчков, надрывающихся громкой трелью.

Иногда к этим звукам примешивались тихие стоны, издаваемые людьми, состоящие из одной гласной буквы, – «А! О! У! Ы»». В стонах не было боли, или мольбы, в них угадывалось неподдельное удивление, как будто человек, открывающий рот, заново постигал искусство произношения.

Через несколько минут свет начал резать глаза, в голове поселилось неприятное жжение. Роман попробовал моргнуть, или закрыть веки, но не получилось ни первого, ни второго. Все, что он мог – неподвижно лежать, рассматривая потолок, сияющий ослепительно белым светом.

Позади послышалось шуршание и топот ног – множества ног, перебирающих по полу. Крепкая рука ухватила плечо, другая уткнулась в область поясницы. Рывок, и тело Романа оказалось на боку, операционная палата поменяла ориентацию. Теперь, вместо белого потолка, появилась стена, окрашенная омерзительной бурой краской.

Посередине стены пролегала неровная алая полоса, отдаленно напоминающая кровавый сгусток. От этого вида к горлу подкатила тошнота, мужчина снова попытался моргнуть, и снова не смог этого сделать. Оставалось одно – прикрыть лицо рукой, но руки не слушались, вернее не ощущались.

Толчок и его тело проехало вперед, преодолев не менее двух-трех метров. Картина перед глазами поменялась. Унылый интерьер операционной комнаты сменило нечто странное и живое. Впереди, на расстоянии вытянутой руки, которые у Романа, судя по ощущениям, отсутствовали, стояла металлическая каталка, накрытая простыней.

В грязное полотно въелось множество ржавых пятен, а под ним – под нестиранной простыней – проступали очертания человеческого тела. Тело двигалось бесцельно и вяло. Последнее наводило на тревожную мысль, что пациент под простыней начинает просыпаться, отходя от наркоза. «Но, в таком случае, где же врачи?», – подумал Роман, и попытался поднять голову.

Шейные позвонки, как руки и глаза, отказывались подчиняться импульсам мозга. «Что произошло и как я здесь оказался?», – хотел крикнуть Ерёмин, но и язык ему более не повиновался. Между тем, в поле зрения показались врачи – двое широкоплечих верзил, втиснутых в узкие больничные халаты.

Одинаковые горбатые спины медленно склонились над соседней каталкой, в ушах снова появились шуршание и стрёкот сверчков. Взмах руки, и грязная простыня скользнула на пол, обнажив отвратительное и нелепое зрелище. «Ыыыыыы», – услышал Роман, и лишь потом осознал, что сам издает неприличные звуки.

Голое тело, извивающееся под простыней, судя по физиологии, принадлежало женщине. Ее большие и упругие груди оканчивались выпирающими коричневыми сосками, ниже проступал плоский живот, а под ним виднелся маленький треугольник. На этом заканчивалась женская красота, остальное тело было повреждено, или вовсе отсутствовало.

Голова была, но вместо лица рваными краями зияла рана. У блондинки уцелел единственный глаз, на месте второго образовался пустой и темный колодец. Вместо носа также оказалась пустота, под которой скрежетали окровавленные зубы.

Руки и ноги лежали рядом с изуродованной головой, среди них Роман разглядел свою правую руку. Широкий бицепс пересекал тонкий шрам, а выше красовалась старая татуировка – трёхгранные якорь и массивная цепь, затертая временем, с выцветшими чернилами.

Единственно уцелевший голубой глаз со скорбью и ужасом взирал на оторванные руки. «Ааааа», – издал женский голос, звук получился низким и гортанным. «Ааааа», – повторила блондинка и дернула шеей, чтобы ухватить зубами собственную руку.

«Цик-цик-цик», – проскрежетал один из врачей, другой дернулся и наклонился к блондинке. В этот момент Ерёмину удалось поднять голову и оглядеть собственное тело. В отличии от женщины, он не был укрыт простыней, но выглядел не на много лучше блондинки.

Грудная клетка смялась и вдавилась в внутрь, по центру образовалось сквозное отверстие. Сквозь свою грудь Роман видел очертания простыни и металлический торец больничной каталки. Все было на месте, кроме правой руки, которая оказалась рядом с блондинкой. «Ыййй», – проскрежетал Роман, вложив в этот стон всю боль и отчаяние.

На этот раз врачи обернулись к нему, и глядя на них, мужчина застыл от ужаса. Вместо ожидаемых человеческих лиц, на шеях гримасничали паучьи морды. Налитые кровью огромные глаза с пониманием и осуждением смотрели на Ерёмина, а внизу, где полагалось находиться губам, выпирали отвратительные клыкастые жвала.

«Цык», – прострекотало второе существо, и оставив женщину, двинулось на Романа. Две пары ног, обутых в ботинки – последнее вызывало особое отвращение – быстро пересекли узкий коридор, и три пары рук, покрытых шерстью, перевернули Ерёмина на левый бок. Он попытался загородиться единственной рукою, но ее грубо отпихнули назад, и существо в медицинском халате, смрадно дыша, склонилось над ним.

«Эээээ», – протянул Роман, не в силах пошевелиться, чувствуя, как в шею вонзаются острые клыки, а рану наполняет жгучая влага. Через минуту паукообразный доктор отстранился, по шее Ерёмина прокатилась горячая волна, но жар тут же стих, превращаясь в холод. В пальцы ног – хвала проведению, ноги у Романа оказались на месте – вонзился миллион тонких игл, покалывание быстро перешло в онемение. Обездвиженный мужчина молча наблюдал, как оба существа вернулись к блондинке.

Ее ожидала такая же судьба. Клыкастое жвало впилось в бледную кожу, из пасти паукообразного закапала слюна, тягучая, бледно-зеленого цвета. Женщина всхлипнула и неподвижно замерла, лишь единственный глаз, с отчаянным страхом, продолжал метаться по фигурам существ, иногда фокусируясь на застывшем Романе.

Второе существо, не принимавшее участие в омерзительных укусах, достало из кармана хирургическую иглу, оканчивающуюся острым и изогнутым носом. Одну из конечностей оно запустило себе в рот, рука скрылась до локтевого сустава. Послышался неприятный, булькающий звук, и рука вернулась, вытягивая паутину.

Оба монстра повернулись к мужчине спиной и, склонившись, принялись за блондинку. Шестирукий, державший нитку и иглу, быстро и сноровисто пришил левую руку. Из двух правых, лежавших возле покалеченной головы, он взял руку с татуировкой морского флота. «Ыыыыы», – протестующе завыл Роман, но на его мычание не обратили внимания.

Другое существо тоже не стояло без дела. Одна из его нижних рук, оказавшаяся тоньше и короче верхних, потянулась к женской голове и скрылась в отверстии отсутствующего глаза. «Цык-цык», – проскрежетал врач-паук, пытаясь что-то нащупать внутри живого черепа. Из уцелевшего глаза блондинки скатилась крупная слеза, когда конечность врача вынырнула из глазницы с тошнотворным хлюпающим звуком.

На это Роман смотреть не мог, точно также, как не мог отвернуться. Он попытался сфокусироваться на спинах врачей – если паукообразные существа поддавались такой человеческой формулировке. Под белыми халатами (в отличии от грязной простыни) прокатывались живые, колышущиеся волны.

Иногда от волн отделялись куски и под тканью выделялись очертания длинных сороконожек. Ничего омерзительнее Ерёмин в жизни не видел, но не мог заставить себя отвести взгляд. Тем временем паукообразные закончили с блондинкой, и тот, что орудовал иглой, склонился над ней.

На этот раз укус подействовал оживляюще. Вздрогнув всем телом, женщина выгнулась дугой, и медленно приняла сидячее положение. Стройные ноги свесились с каталки, и Роман заметил, что левая пришита в обратную сторону. Лицо женщины также претерпело изменения. Вместо рваной дыры появился нос и маленький рот, окруженный тонкими синими губами.

Пришитые конечности и части лица окаймляли болтающиеся полоски кожи, во всем остальном – если бы не перевернутая нога – блондинка выглядела весьма сексуально. Женщина попыталась сделать шаг, но оступилась и едва не упала. Рука Романа – его правая рука – с хрустом оперлась на опустевшую каталку.

На простыне появился окровавленный отпечаток ладони, но ни женщина, ни врачи на это не обратили внимание. Сделав два пробных шага по направлению к двери, на негнущихся ногах девушка покинула операционную палату. «Цык-цык-цык», – к Ерёмину подошли врачи, один из них держал правую руку блондинки.

Боли не было, хоть слышался омерзительный хруст, с которым грудная клетка встала на место. Следом за этим появилась правая рука – изящная, с длинными и тонкими пальцами. «Цык», – услышал Роман, и понял, что это приказ подниматься. Пошатываясь, как пьяный, он вышел в коридор и медленно побрел в поисках выход.

…

Прошло не меньше двенадцати часов, пока мужчина не увидел выход. «Больница скорби и отчаяния. Выход № 425» – гласила надпись на отполированной медной табличке. Дверь отворилась медленно и с огромным трудом, и сразу нахлынули звуки с улицы: скрипы, громыхание и шум дождя заглушились душераздирающим, тоскливым воем. Кто-то кричал на одной ноте, – «Ааааааа», – надрывая горло и разрывая легкие.

Не чувствуя страха, Роман шагнул вперед, оказавшись на крыльце, с пологой лестницей. Дождь не шел, хотя монотонный гул, с которым разбиваются дождевые капли, окружал мужчину со всех сторон, мешая думать и ориентироваться. Ерёмин медленно пошел вперед, пока не оказался перед широким спуском. И ступени, и перила напоминали гранит, а межэтажные балюстрады имели форму надгробий.

«Аааааааа», – снова повторился душераздирающий крик, который, казалось, исходил отовсюду. Роман повернулся и посмотрел на выход номер четыреста двадцать пять – снаружи вместо него висела иная табличка: «страдай телом, скорби душой», красовалась непонятная и пугающая надпись. Глянув на ступени, уходящие вниз, мужчина взялся за перила и начал спускаться.

Чужая и тонкая женская рука временами взмывала в воздух и принималась жестикулировать. Не обращая внимание, Ерёмин шел вниз, рассматривая родной и незнакомый город. Перед ним, вне сомнения, раскинулся Санкт-Петербург, но дома и улицы поменяли очертания.

Внизу послышался городской шум, но ни людей, ни машин Роман не видел. Свинцовые облака упирались в крыши домов, казалось, что небо опустилось на город. «Аааааа», – вновь послышался крик, а следом за ним равномерные, скребущие звуки.

Повернувшись на шум, Ерёмин увидел одинокого дворника, который неуклюже ковылял к нему. Походка дворника и раскачивания при ходьбе напоминали неровные движения пингвина, а дерганье головы и хаотичная жестикуляция рук походили на конвульсии ожившего манекена.

Вблизи, с расстояния в несколько шагов, Роман разглядел, из чего состоит манекен в фартуке дворника. Выпирающий пивной живот, который держали слишком тонкие ноги, и почти незаметная маленькая голова, очень похожая на голову младенца. Обе крохотные, детские руки, сжимали метлу и совковую лопату. Ни то, ни другое дворник поднять не мог, и лопата, волочась по асфальту, издавала неприятные скрежещущие звуки.

Дворник остановился напротив него, улыбнулся искренней детской улыбкой, а потом, запрокинув голову вверх, громко завыл – тоскливо и отчаянно. «Аааааа», – этот крик, как игла, пронзил мозг, воздух вокруг Ерёмина начал твердеть и стремительно сгущаться.

«Ыра», – послышался новый звук, обернувшись, Роман увидел приближающуюся блондинку. Женщина, хромающая на ходу, неуклюже подволакивала правую ногу, но быстро пересекла пустынный двор и остановилась в шаге возле Ерёмина. «Ты…ра», – заикаясь произнесла она, и увесистый правый кулак – его же собственный, если вдаваться в подробности – сильно и больно ударил в лицо.