Ее крик слышат только коровы, они глядят на нее со страхом, который передается и ей. Харпер тоже паникует: в его улыбке сквозит отчаяние, а в глазах – испуг. Не придумав ничего лучше, он зажимает ей рот ладонью. Смотрит в сторону трассы. Машин нет. Кругом ни души. Она кричит ему в ладонь, но выходит только сдавленный писк. Он зажимает ей рот все крепче, до боли в челюсти.

Потом бьет по ногам, под колени; она валится на землю.

– Ты ничем не лучше меня, – говорит он, не переставая стискивать ее губы. – Я тебе докажу, – он наваливается на нее всем своим весом и нащупывает пуговицу на ее джинсах.

И в этот миг ее страх сгущается в ярость. Она пихает его, вцепляется ему в волосы и изо всех сил кусает за ладонь.

Вкус крови. Она вгрызается сильнее.

– Ай! Ах ты сука! А-а-а-а!!!

Внезапно что-то меняется.

В голове наступает ясность.

Страх мгновенно уходит.

А с ним – и боль.

И слабость.

Остается только кровь, восхитительный вкус человеческой крови.

И жажда, которой она никогда прежде не осознавала, вдруг утоляется, принося облегчение, которое испытывает пересохшая пустыня при первых каплях дождя. Она полностью отдается этому вкусу, не слыша крика, с которым Харпер отдергивает руку. На его ладони – что-то темное и блестящее. Это – распахнутая зияющая рана в том месте, где должны быть мышцы кисти, а сквозь нее местами проглядывает кость. Он в полном ужасе смотрит на Клару, и она не спрашивает почему. У нее вообще нет никаких вопросов.

Ее с головой накрывает чистая, неуправляемая ярость, и Клара с неожиданной силой бросается на Харпера, валит его на землю и с упоением возвращается к тому самому вкусу.

Его сдавленный вопль затихает, а с ним – и невыразимая боль, которой она щедро одарила его, и теперь она остается наедине с этим мощным чувством наслаждения его кровью. Она вливается в эту слабенькую девушку, какой она себя считала до этого, и из глубин ее существа на поверхность всплывает некто новый – могущественный и настоящий.

В этот миг она сильнее тысячи воинов. Из мира уходит страх, а из ее тела – боль и тошнота.

Она замирает в этом моменте. Она чувствует полноту настоящего, свободного от прошлого и будущего, и продолжает насыщаться, а над ней раскидывается уютное темное и беззвездное небо.

Кровь, кровь

Хелен встает к телефону, но не успевает даже выйти из комнаты, как он замолкает. Странно, думает она с внезапно нарастающим ощущением, будто что-то не так. Она возвращается к гостям и видит, как Марк Фелт отправляет в рот огромный кусок летнего пудинга ^[4].

– Вкуснотища, Хелен. Дай Лорне рецепт, пожалуйста.

Лорна зыркает на мужа, перехватив этот камень в свой огород. Она открывает было рот, потом закрывает, потом опять открывает, но так ничего и не говорит.

– По-моему, – дипломатично отвечает Хелен, – я переборщила со смородиной. Лучше бы купила уже готовый пирог.

С верхнего этажа, из комнаты Роуэна, едва слышно доносится музыка, суицидальный мотив поверх гитарных риффов – та самая песня, которую Питер и Хелен в последний раз слышали много лет назад, еще в Лондоне, на самом первом свидании. Хелен почти разобрала слова – «Хочу тонуть в тебе, в сладкой твоей крови» – и невольно улыбается, вспомнив, как здорово провела ту ночь.

– Вообще-то ты мне нужен, – говорит Лорна Питеру, мурлыкая, как трущаяся о батарею кошка.

– Да? – удивляется он.

Лорна не сводит с него глаз.

– В профессиональном смысле. Я даже собиралась записаться к тебе на прием.

– На прием к старомодному традиционному врачу? – переспрашивает Питер. – Не слишком ли простовато для рефлексотерапевта?

Лорна улыбается:

– Ну надо же услышать все мнения, правда?

– Да, полагаю, ты…

Питера перебивает телефонный звонок.

– Опять? – восклицает Хелен, отодвигает стул и выходит из комнаты.

Возле телефона стоят часы, Хелен бросает на них быстрый взгляд. Пять минут одиннадцатого.

Она снимает трубку и слышит прерывистое дыхание дочери. Та будто запыхалась от быстрого бега.

– Клара?

Клара отвечает не сразу. Сперва неразборчиво мямлит, будто учится разговаривать заново.

– Клара, что случилось?

Потом речь Клары становится внятной, и Хелен чувствует, как рушится мир.

– Это кровь виновата. Я не могла остановиться. Это все кровь, кровь.

Тихо

Роуэн весь вечер просидел у себя в комнате, сочиняя стихотворение для Евы, но безрезультатно.

Он замечает, что в доме стало как-то слишком тихо. Вежливые и напряженные голоса родителей и гостей больше не слышны. Вместо них раздается другой звук.

Это шум двигателя во дворе. Он выглядывает из-за занавесок и успевает заметить машину, быстро выезжающую из их дома прочь по Садовой аллее.

Странно.

Его родители никогда не ездят на большой скорости. Уж не угон ли это. Он надевает футболку, снятую ради мучительных попыток отжаться хотя бы три раза, и спускается вниз.

Бела Лугоши ^[5]

Хелен выезжает на трассу, мимо в темноте проносятся деревья. Она сама села за руль, понимая, что Питер осатанеет, когда узнает о случившемся, но даже усадив его на пассажирское сиденье, она решила ничего не сообщать, пока они не выедут из деревни. Вдали от домов и улиц, ставших их новой реальностью, будет как-то легче. И вот она говорит ему, что случилось неизбежное, муж орет на нее, а она пытается собраться и смотреть на пустую дорогу, по которой едет.

– Вот дерьмо, Хелен! – психует он. – Она уже в курсе?

– Нет.

– Тогда что, по ее мнению, произошло?

Она делает глубокий вдох и пытается спокойно все объяснить.

– Мальчик пытался ее обидеть, и она на него напала. Укусила. Почувствовала кровь. Распробовала. И потеряла над собой контроль.

– А она не сказала, что…

– Нет.

Питер произносит ровно то, что она ожидает услышать, причем прекрасно понимая, что ей придется согласиться:

– Мы обязаны ей сказать. Им обоим. Они должны знать.

– Я понимаю.

Питер качает головой и свирепо смотрит на жену, но она старается не замечать его взгляда. Она сосредоточена на дороге, чтобы не пропустить поворот. Но его голос она прекрасно слышит, потому что он орет прямо ей в ухо.

– Семнадцать лет! Теперь ты наконец понимаешь, что надо было им рассказать. Отлично. Прекрасно! – Питер достает из кармана телефон и набирает номер.

Он глубоко вдыхает, готовясь к разговору, но замирает. Автоответчик.

– Это я, – дождавшись сигнала, говорит он. – Я знаю, мы давно не общались, – о нет. Не может быть. – Но нам, похоже, нужна помощь. У Клары случилась беда, и сами мы не разрулим, – так и есть. Он звонит брату. – Пожалуйста, при первой же возможности…

Хелен отвлекается от дороги и отпускает руль, пытаясь выхватить у Питера телефон. Они чуть не вылетают с трассы.

– Какого черта? – Хелен нажимает «отбой». – Ты обещал никогда ему не звонить!

– Кому?

– Ты звонил Уиллу.

– Хелен, там труп. Мы не справимся с этим сами.

– Я взяла лопату, – отвечает она, понимая, как нелепо это звучит. – Без твоего братца обойдемся.

Несколько секунд они молчат, пока не доезжают до поворота.

Уилл! Он позвонил Уиллу!

А самое противное – она знает, что Питер считает это правильным. Дорога сужается, и деревья склоняются к ним, как гости в безумных шляпах на полуночной свадьбе.

Или на похоронах.

– Он бы мигом унес тело, – говорит Питер спустя пару минут. – Через десять минут приехал бы. И все решил.

Хелен отчаянно сжимает руль.

– Ты же обещал, – напоминает она.

– Я помню, – кивает Питер. – Мы много чего обещали. Но это было до того, как в нашу дочь вселился Бела Лугоши на какой-то вечеринке у черта на рогах. Я вообще не понимаю, как ты ее отпустила.

– Она у тебя спрашивала, но разве ты слушал?

Питер продолжает развивать мысль:

– Он еще практикует. Он в Манчестере. Писал мне в прошлое Рождество.

Хелен передергивает:

– Писал? Ты мне не говорил.

– Интересно почему? – ехидничает он.

Хелен сбавляет скорость. Клара не очень внятно объяснила, куда ехать, мягко говоря.

– Она может быть где угодно на этой дороге, – говорит Хелен.

Питер указывает куда-то пальцем:

– Смотри.

Вдалеке виден костер и фигуры людей. Клара не могла уйти очень далеко. Лишь бы только никто не додумался пойти искать ее или того парня.

– Если ты запрещаешь просить его о помощи, то я все сделаю сам, – говорит Питер. – Слетаю и уберу тело.

Хелен обрывает его:

– Не смеши меня. Ты не сможешь. Уже не получится. Семнадцать лет прошло.

– Смогу, если глотну крови. Мне много не надо.

Хелен ошарашенно смотрит на мужа.

– Я только ради Клары, – он не сводит глаз с обочины. – Ты же помнишь, как это бывает. И что происходит. Ей светит не тюрьма. Ее просто…

– Нет, – твердо говорит Хелен. – Нет. Мы сами уберем тело. И похороним. Доберемся до пустоши и похороним. По-человечески.

– По-человечески! – чуть ли не смеется он. – О боже!

– Питер, мы должны быть сильными. Попробуешь кровь – и все рассыплется.

Он задумывается.

– Ладно. Хорошо. Ты права. Только для начала можно мне задать один вопрос, кое-что уточнить?

– Что? – спрашивает она.

Даже в такую ночь – особенно в такую ночь – Хелен не может не насторожиться.

– Я хочу знать… любишь ли ты меня.

Хелен ушам своим не верит – так нелепо это звучит в их ситуации.

– Питер, это неподходящий…

– Хелен, мне надо знать.

Она не отвечает. Странно. Так легко врать о том, что есть, и так сложно – о том, чего нет.

– Питер, я не готова сейчас играть в игры с твоим эгоизмом.

Муж молча проглатывает реплику, считая ее ответом. И вдруг впереди видит что-то – вернее, кого-то. Некто шуршит в кустах.

– Это она.

Клара выходит на свет, и реальность безжалостно обрушивается на них. Чистые вещи, в которых она ушла из дома, насквозь пропитаны кровью. Свитер, жакет – все блестит от крови, как и ее очки, и лицо. Она щурится в свете фар.

– Боже мой, Клара, – говорит Хелен.

– Хелен, фары. Прямо в глаза же.

Она выключает свет и чуть сдает назад, дочь стоит на месте, медленно опуская руку. Секунда – и Хелен выскакивает из машины, вглядываясь в темноту в попытке разглядеть труп. Холодно. Сырой ветер с моря беспрепятственно дует через все поле. Порывы развевают волосы Клары во все стороны, отчего ее лицо кажется совсем детским.

Я ее убила, думает Хелен, заметив одеревеневшее лицо дочери, которое больше, чем кровь, придает ужас ее облику. Я убила всю нашу семью.

Темные поля

Парень лежит на земле у ног Питера. Состояние тела не вызывает сомнений в том, что он мертв. Руки за головой, словно защищался. Она выгрызла его горло, грудь и даже часть живота. Разорванная глянцевая плоть кажется почти черной, органы обозначены более темными пятнами. Кишки вывалены наружу, словно расползающиеся из ямы угри.

Даже в прежние времена, после самых отвязных попоек, мало кто оставлял трупы в таком ужасном состоянии. Но кое в чем он должен себе признаться: увиденное шокирует его не настолько сильно, как должно бы. Он прекрасно знает: начав, Клара ни за что не смогла бы остановиться, и вина за случившееся лежит исключительно на них, так извративших ее природу. Но сам вид крови завораживает и действует на него как древнейшие из гипнотических техник.

Сладкая, сладкая кровь…

Он берет себя в руки и вспоминает, что должен сделать. Его задача – оттащить тело в машину, как велела Хелен. Точно, вот что нужно. Он встает на колени, подхватывает тело юноши под спину и пытается сдвинуть его с места. Ничего не выходит. Он слишком слаб. А пацан сложен как взрослый мужик. Причем весьма крупный мужик, качок и регбист.