– Знаю: у меня нет права так говорить с вами. Я обуздываю себя, сколько хватает сил. К сожалению, в определенный момент прорывается моя истинная натура, и тогда я пренебрегаю любыми условностями. У меня пылкая натура, из-за которой невозможно исполнять роль бездушного механизма, и больше я этим заниматься не намерена. Не моя вина, что в меня влюбляются. Я не ищу ничьей любви. Мне нужно только, чтобы меня оставили в покое; я не понимаю, за что меня мучают. Я не обладаю ни красотой, ни богатством, ни титулом – и, однако, каждый глупый мальчишка принимает мое дружеское внимание за нечто большее и делает меня несчастной. Это мой рок. Думайте обо мне что хотите – но бойтесь меня, ибо против собственной воли я способна причинить вам вред.

Чем-то очень близким к ярости была пропитана эта речь. Подкрепив свое предупреждение действием, мисс Мьюр выбежала вон, оставив впечатление, будто в доме разразилась гроза. Джеральд сел на стул, на котором мисс Мьюр тянулась за книгой, и несколько минут провел в глубокой задумчивости. Затем встал, прошел в комнату сестры и сказал в своей обычной добродушно-вальяжной манере:

– Если не ошибаюсь, Белла, Нед просил тебя быть ласковой с мисс Мьюр?

– Да, и я стараюсь. В последнее время она такая странная…

– И в чем же проявляется странность?

– Джин то спокойна и холодна, будто изваяние, то места себе не находит. По ночам она плачет – это совершенно точно; а еще горестно вздыхает украдкой. Джеральд, у нее случилась какая-то беда.

– Не иначе, по Неду тоскует…

– Ничего подобного! Для нее большое облегчение, что Нед уехал. По-моему, она влюблена, только безответно. Может, ее любовь – мистер Сидней, как думаешь?

– Однажды она назвала его титулованным болваном; хотя это, пожалуй, ничего не значит. А ты сама не спрашивала ее о мистере Сиднее? – произнес Ковентри, стыдясь собственного любопытства и не имея сил противиться искушению выведать что-нибудь у наивной Беллы.

– Спрашивала один раз, но она посмотрела на меня взглядом, полным трагизма. «Мой маленький друг, надеюсь, вам никогда не придется пережить то, что вынесла я. Надеюсь, ваш сердечный покой не будет нарушен», – вот что она мне ответила, Джеральд. Такая боль была в голосе! Больше я вопросов не задавала. Она такая милая, мне хочется утешить ее, а как – я не знаю. Может, ты знаешь?

– Я вот что хотел предложить: теперь, когда Нед уехал, пусть она проводит больше времени с нами, ведь ей тоскливо одной. Дело во мне, я совершенно уверен. Пусть не дичится меня. Она прекрасно музицирует, я бы с удовольствием ее слушал. Да и матушке на пользу вечерние развлечения. Так что позаботься, милая Белла, о благе всей семьи.

– Ах, если бы вышло по-твоему! Я и сама сколько раз говорила мисс Мьюр то же самое, но все мои планы расстраивает Люсия. Вообрази: она боится, как бы ты не влюбился в мисс Мьюр, подобно Неду. Нелепые страхи, верно?

– Люсия у нас… нет, я не назову ее глупой, ведь в нужные моменты она проявляет достаточно здравого смысла. А ты вот что сделай, Белла: заручись в этом вопросе маминой поддержкой – и Люсия будет вынуждена подчиниться, – сердито сказал Джеральд.

– Попробую. Да вот еще что: у дядюшки обострилась подагра, и Джин по вечерам допоздна ему читает, поэтому я ее почти не вижу. Вон она, кстати, пошла в Холл. И знаешь, что я думаю? Перед нею и дядюшка не устоит, как Нед не устоял. Всякий, к кому девушка так внимательна, поневоле потеряет голову.

Ковентри проследил за хрупкой фигуркой в черном платье, что как раз исчезла в воротах, – и к нему закралось подозрение, подстегнутое необдуманными словами Беллы. Ковентри вышел; ему удалось выбраться из дому, не столкнувшись с Люсией, которая искала его повсюду. Он направился к Холлу, говоря себе: «Надо проверить, что там делается. Такие случаи нередки. Дядюшка на диво простодушен, и молодая особа веревки из него сможет вить, если поставит себе такую цель».

На полпути Джеральда догнал слуга и передал ему письмо; невскрытое, оно отправилось в карман сюртука. В Холле Джеральд сразу прошел к дядюшкиному кабинету. Дверь была распахнута, и Джеральду предстала прелестная картина: сэр Джон расслабился в кресле, поместив больную ногу на подушку. Одетый с присущим ему вкусом, несмотря на подагрические боли, он выглядел великолепно. «Красивый мужчина, – сказал бы о нем всякий, – такого и возраст не портит». Сэр Джон улыбался; его благодушный взгляд обволакивал молодую чтицу, на чьих косах и щечках играл вечерний свет, золотя волосы и разрумянивая кожу. Джин Мьюр читала прекрасно, однако Ковентри показалось, что мыслями она витает далеко от книги, ибо, когда сэр Джон заговорил, прервав чтение, глаза Джин Мьюр затуманились, и с выражением терпеливой усталости она подперла рукою щеку.

«Бедная девушка! Как несправедлив я был к ней! Она и не думает обольщать старика, она развлекает его по доброте душевной. И она устала. Сейчас я положу конец этому занятию!» – подумал Ковентри и решительно, без стука, шагнул в кабинет.

Сэр Джон приветствовал его учтиво, мисс Мьюр – с непроницаемым лицом.

– Матушка вам кланяется. Как ваше здоровье, сэр? – сказал Ковентри.

– Вполне сносно; только я что-то заскучал. Приводи-ка, Джеральд, нынче вечером сестренку и кузину – пусть развлекут престарелого дядюшку. Миссис Кинг привезла костюмы минувших эпох и соответствующий реквизит, а я обещал Белле вечер живых картин. Мы устраивали такие вечера, бывает очень весело.

– Хорошо, сэр, я приведу Беллу с Люсией; это вы чудесно придумали. Мы скучаем без Неда, нам не повредит немного развлечься. Вы сейчас идете домой, мисс Мьюр?

– Нет, прежде пусть она заварит чай и приготовит все для вечера. Довольно читать, милочка, ступайте пока в галерею или куда вам будет угодно. Осмотрите мою коллекцию живописных полотен или займитесь чем-нибудь другим – словом, отдохните, – сказал сэр Джон, и мисс Мьюр повиновалась, как послушная дочь, которая рада, что ее отпустили.

– Очаровательная девушка! – заговорил сэр Джон, едва мисс Мьюр вышла. – Она меня очень заинтересовала – как сама по себе, так и в связи со своей матерью.

– В связи с матерью? Что вам известно о ее матери? – удивленно спросил Джеральд.

– Ее мать – леди Грейс Говард; та самая, которая двадцать лет назад сбежала с бедным шотландским священником. Семья отреклась от нее, и она жила тихо и скромно. Сведений о ней почти нет, известно лишь, что, умирая, она оставила сиротку-дочь во французском пансионе. Мисс Мьюр и есть эта девочка; точнее, уже прекрасная девушка. Удивляюсь, как это ты не знал о ее происхождении.

– Я и сам удивлен. Вполне в духе мисс Мьюр утаить подобный факт. Она вообще странное создание; странное и гордое. Подумать только – дочь леди Говард! Вот так открытие!

Ковентри почувствовал, что его интерес к гувернантке изрядно возрос. Как и всякий английский аристократ, он ценил титулы и благородство происхождения куда выше, нежели готов был признать.

– Бедная сиротка настрадалась. Ничего, она сильна духом и уж точно многого добьется в жизни, – восторженно продолжил сэр Джон.

– А Нед об этом знал? – вдруг спросил Джеральд.

– Едва ли; она и мне-то поведала свою историю не далее как вчера. Я листал Книгу пэров и совершенно случайно заговорил о Говардах. Тогда она, забывшись, назвала леди Грейс матушкой. Я вытянул из нее историю, хотя мисс Мьюр и не отпиралась – ей одиноко и хотелось кому-нибудь открыться.

– Теперь я понимаю, почему она отвергла Сиднея и Неда. Она им ровня, и ей претит получение титула посредством тайного венчания, ведь она с титулом родилась. О нет, она не меркантильна и не амбициозна.

– Что-что? – переспросил сэр Джон, ибо последнюю фразу Ковентри адресовал не столько дядюшке, сколько себе самому.

– Интересно, знала ли об этом леди Сидней? – отвечал Джеральд, не повторяя насчет меркантильности и амбиций.

– По словам Джин, она ничего не сказала леди Сидней, не желая вызывать жалость. Что до молодого Сиднея – полагаю, он был посвящен в эту тайну. Однако сам я не рискнул расспрашивать – очень уж дело деликатное.

– Я ему напишу, как только выясню адрес. Мы ведь близкие друзья; стало быть, мне позволительно навести справки о мисс Мьюр и подтвердить правдивость ее истории.

– Неужели у тебя остаются сомнения? – возмутился сэр Джон.

– Извините, дядюшка, вынужден признаться, что до сих пор, как ни старался, я не сумел преодолеть инстинктивного недоверия к мисс Мьюр.

– Не раздражай меня подобными словами, будь любезен! Я – человек, имеющий как проницательность, так и жизненный опыт, уважаю мисс Мьюр и от всего сердца ей сочувствую. В последнее время она меланхолична; не этим ли вызвана твоя неприязнь, а, Джеральд? – И сэр Джон подозрительно взглянул на племянника.

«Гроза надвигается», – понял Ковентри. Желая избегнуть ссоры с дядюшкой, он поспешно направился к двери.

– Сейчас мне недосуг обсуждать мисс Мьюр, да и желания такого нет. Однако впредь я обещаю, сэр, избегать слов, которые вы можете счесть обидными. Я передам Белле насчет живых картин. Встретимся через час, дядюшка.

Возвращаясь домой через парк, Ковентри думал: «Добродушный и легковерный старик уже в сетях мисс Мьюр, совсем как мой незадачливый брат… Дочь леди Говард – а нам ни слова не сказала. Нет, я решительно ее не понимаю!»

Глава V
Как ей это удалось

Дома Ковентри обнаружил целую компанию девиц и юношей; все они пришли в восторг от затеи сэра Джона. Час спустя компания проследовала в Холл, где все уже было готово для представления живых картин.

Добрый сэр Джон находился в своей стихии, ведь самое большое удовольствие он получал, когда в доме у него развлекалась молодежь. Несколько человек удалились за импровизированные кулисы. По прошествии недолгого времени занавес подняли, и зрителям предстала первая картина. Смуглый человек с черной бородой крепко спал на тигриной шкуре, в шатре, интерьер которого составляли занавеси и восточное оружие. Помигивало пламя старинной серебряной лампы; на низеньком столе красовались дорогие блюда с фруктами, и рубиновым оттенком мерцало в кубках недопитое вино. Над спящим склонилась женщина, одетая в соответствии с европейскими представлениями о варварской роскоши. Пальцы ее сжимали рукоять ятагана, причем изгиб кисти позволял разглядеть вышивку на рукаве. Изящная ножка, обутая в алую сандалию, виднелась из-под белой туники. Пурпурная накидка не скрывала снежной белизны плеч, в волосах поблескивали золотые нити, на шее и запястьях сверкали драгоценные камни. Изогнувшись, красавица повернула голову ко входу в шатер. Взгляд являл полную решимость свершить свое дело и одновременно страх, что этому могут помешать; он был столь выразителен, что на секунду зрители затаили дыхание, словно и до них донеслись звуки чьих-то шагов.

– Кто это? – прошептала Люсия, не узнавая актрисы.

– Джин Мьюр, – отвечал Ковентри, поглощенный сценой.

– Не может быть! Ведь она мала ростом и волосы у нее светлые… – начала Люсия, однако нетерпеливое «Тише! Не мешай смотреть!» из уст Джеральда оборвало ее речь на полуслове.

Джеральд не ошибся: в живой картине действительно блистала Джин Мьюр, как ни сложно было в это поверить. Она нанесла темный грим, подвела брови, приколола к собственным белокурым волосам несколько буйных черных локонов, а во взгляде бушевало столько чувств, что зрачки расширились, и глаза стали казаться черными и яростными – не хуже, чем у самой неистовой из дщерей Востока. Глубочайшую и горчайшую ненависть выражало ее лицо, прекрасное в гневе. Взор сверкал отвагой, манера держать оружие выдавала мощь, удивительную для столь тонкой руки, и неукротимая воля женщины читалась во всем – даже в том, как стояла на тигриной шкуре полускрытая туникой маленькая ножка.

– Разве она не восхитительна! – вырвалось у Беллы.

– Такая не заробеет – применит меч по назначению, когда время настанет, – восторженно произнес чей-то голос.

– Спи спокойно, Олоферн^[6], твоя судьба предрешена, – отозвались сзади. – Кстати, с этой бородой он просто вылитый Сидней.

– Поглядеть на нее – и поверишь, что она действительно ненавидит его, не правда ли?

– Может, так и есть.