Первые шеренги дали залп. Передние нападающие рухнули, но из-за угла высыпали новые, с печатью безумия на лицах, размахивая ятаганами и старыми мушкетами.

– Штыки! Вперед!

Стычка превратилась в кровавую рубку. Полковник лично всадил штык в огромного башибузука с седыми усами, но тот, умирая, успел схватить его за горло костлявыми пальцами. Только точный выстрел Елисея в висок спас командира.

– Спасибо, казак, – полковник откашлялся, вытирая кровь с шеи.

– Не за что, ваше превосходительство, – Елисей перезаряжал винтовку, его пальцы дрожали не от страха, а от ярости. – Только вот спасать-то уже некого…

Когда они ворвались на центральную площадь Фенера, там уже валялись сотни трупов. Посреди, у фонтана, распростертый в неестественной позе, лежал греческий священник с перерезанным горлом, все еще сжимающий в руках серебряный крест.

– Господи помилуй… – кто-то из солдат перекрестился.

Маскальков не стал креститься. Он лишь сжал эфес сабли и скомандовал:

– Дальше. К Айя-Софии. Там еще могут быть живые.

Великий храм, тысячу лет назад превращенный в мечеть, теперь стал ареной последнего отчаянного боя. У его стен, на древней площади Августеон, стояли янычары – не регулярные войска, а фанатики из старой гвардии, готовые умереть, но не сдаться. Их белые чалмы уже почернели от дыма, но глаза горели фанатичным огнем.

– Орудия! Картечь! – скомандовал полковник.

Шабаринки, с трудом втащенные по узким улочкам, ударили почти в упор. Первые ряды янычар буквально исчезли в кровавом тумане, но оставшиеся, вместо того чтобы бежать, с дикими криками бросились в контратаку.

– В штыки! За мной!

Маскальков рванул вперед, чувствуя, как пуля пробивает его рукав, оставляя на мундире кровавую полосу. В следующее мгновение он схватился с янычарским офицером – высоким черкесом с седыми усами, который бился как дьявол, размахивая кривой саблей. Удар эфесом по зубам положил конец схватке.

– В храм! Быстро!

Когда массивные бронзовые двери Айя-Софии распахнулись, оттуда хлынула толпа – не турок, христиан. Греки, армянские женщины с детьми на руках, болгарские купцы – все они кричали, плакали, целовали русские мундиры, падали на колени перед иконами, некоторые солдаты несли их перед собой.

– Спасли! Спасли! Христос воскресе! – кричали они на смеси языков.

Но полковник знал – это только начало. Где-то в городе еще гремели выстрелы. Где-то лилась кровь. И где-то, в глубине султанского дворца Долмабахче, ждал своего часа Абдул-Меджид…

Глава 3

Карета с гробом двигалась со скоростью пешехода. Я шел следом, в толпе придворных, чувствуя, как ледяной ветер проникает под новенький иголочки мундир вице-канцлера. По обе стороны процессии – сплошная стена лиц. Но что странно – ни слез, ни стонов. Лишь молчание, прерываемое скрипом полозьев по снегу.

Вдруг где-то впереди раздался женский крик:

– Освободитель! Сгинул наш батюшка!

Шувалов, что шагал рядом со мною, вздрогнул. Я мысленно усмехнулся… Освободитель? Николай? Как же… Процессия двигалась дальше. На углу Морской улицы ветер донес до меня обрывки разговора:

– Слышал, сам себя отравил из-за любовницы…

– Врешь! Англичане подкупили лейб-медика…

Видать – не только до меня, потому что краем глаза я заметил, как Александр стиснул зубы. Да, ему каждая такая сплетня – как нож в спину.

Наконец, траурный кортеж – будто черная змея, растянувшаяся на две версты – достиг Петропавловской крепости. У самых ее ворот процессию встретило неожиданное препятствие. Старый солдат в поношенном мундире, времен Отечественной войны, бросился под колеса. Крикнул:

– Батюшка! Возьми меня с собой!

Его вырвали из-под копыт лошадей, но крики долго еще раздавались сзади:

– Кому ж ты нас оставил? Кому?

Я увидел, как Александр II побледнел еще больше. Вот оно – наследство.

Февральский ветер выл в шпилях Петропавловского собора, будто сама смерть оплакивала своего верного слугу. Санкт-Петербург, словно закованный в панцирь горя и страха, хоронил Николая I.

Двенадцать гренадеров в парадной форме подняли гроб с лафета. Свинцовый. Непомерно тяжелый. Казалось, сам покойный не желал, чтобы его внесли в династическую усыпальницу.

Промозглый ветер дунул с такой силой, что сорвал парадную треуголку с одного из караульных. Толпа замерла. Тысячи людей в черном – чиновники, военные, простолюдины – стояли, не смея шелохнуться. Лишь где-то в караулке завыла собака.

Когда гроб вносили в Петропавловский собор, из толпы вырвалась женщина в черном – фрейлина, бывшая любовница покойного. Она бросилась к нему с криком:

– Прости меня, мой лев!

Ее быстро увели, но этот вопль разбудил что-то в толпе. Послышались рыдания. Кто-то запел «Со святыми упокой». Пение подхватили сотни голосов.

Внутрь пустили только семью и первых сановников Империи, включая меня. Гроб стоял у аналоя. Николай Павлович лежал в нем в парадном мундире Преображенского полка, его восковое лицо казалось спокойным, но в уголках губ застыла та же жесткая складка, что и при жизни. До меня донесся шепот Начальника Третьего отделения, графа Шувалова, поправлявшего траурную ленту:

– Даже смерть не смягчила тебя… – почувствовав мой взгляд, осекся, громко произнес, обращаясь уже к Александру, крестившемуся у иконы Богородицы. – Все готово, ваше величество.

Новый император повернулся. Его лицо было бледнее мраморных колонн. Глаза – красные от бессонницы, но сухие. Неужели не проронил ни слезинки?

– Прикажите начинать заупокойную, – голос Александра звучал глухо, но эхо подхватило его в полупустом соборе.

***

Александр стоял у катафалка, глядя на лицо отца. Вдруг ему показалось, что губы покойного дрогнули в усмешке.

«Даже сейчас ты издеваешься?» – мелькнула у нового императора безумная мысль.

Отпевание завершилось. Когда гроб опускали в мраморный саркофаг, раздался пушечный салют. Одно из орудий дало осечку. Потом второе. Только третье выстрелило. Дурное предзнаменование. Александр II вышел из собора. Толпа в едином порыве опустилась на колени – не понять – перед погребенным уже императором или – перед ныне царствующим?

И в этот момент где-то в толпе чей-то молодой голос отчетливо произнес:

– Ну и слава Богу, что этот сдох…

Александр вздрогнул, будто его хлестнули по лицу. Фраза оборвалась. В толпе началась возня. Кого-то лупили. Вероятно – наглеца, посмевшего порочить усопшего, но сказанное им уже повисло в морозном воздухе.

Когда императорская карета, все еще увитая траурными лентами, возвращалась в Зимний, на Дворцовой площади уже не было ни души. Лишь вороны клевали оставленные венки. Вдруг лошади шарахнулись в сторону – прямо перед ними валялся кем-то подброшенный заледеневший труп дворняги.

«Вот и вся скорбь», – подумал Александр, когда жандарм охраны, наклонившись к приоткрытой дверце кареты объяснил случившееся.

Император молчал всю дорогу. Лишь у самого дворца он неожиданно сказал сопровождавшему его Шувалову:

– Знаешь, граф, мне кажется, мы сегодня похоронили не только отца. Мы похоронили нечто большее.

Шувалов хотел что-то ответить, но в этот момент часы на колокольне пробили полдень. Один из колоколов дал трещину и издал пронзительный, почти человеческий стон.

***

Рассвет подкрадывался к Константинополю, как вор. Над Босфором висел густой, соленый туман, скрывая движение русских шлюпок. Вода была черной, маслянистой, лишь изредка вспыхивая отблесками первых лучей, пробивавшихся сквозь дымку.

Полковник Маскальков стоял на носу головного катера, и каждый мускул его тела был напряжен, как тетива перед выстрелом. Пальцы в белых перчатках судорожно сжимали эфес сабли – той самой, подаренной ему лично князем Меншиковым после Синопской битвы.

Гребцы, закутанные в темные бурки, работали веслами почти беззвучно. Лишь редкие всплески нарушали зловещую тишину. Впереди, на высоком берегу, высился дворец Долмабахче – ослепительно белый, с резными арками, позолоченными решетками и высокими башенками-минаретами, упиравшимися в низкое свинцовое небо.

– Готовы? – прошептал Маскальков, не отрывая глаз от дворца.

Поручик Гринев, его заместитель, молча кивнул. Лицо молодого офицера было бледным, но решительным. Он уже видел смерть под Севастополем и здесь – в Константинополе, но сейчас в его глазах читалось нечто большее – предвкушение.

Первая пуля просвистела над головами десантников, когда до берега оставалось не больше ста шагов.

– С крыши! – крикнул кто-то сзади.

Следом раздалась короткая очередь – турецкий стрелок с крыши старого здания открыл огонь из митральезы Реффи. Одна пуля ударила в борт лодки, вырвав щепку. Остальные прошли чуть выше голов пригнувшихся матросов и солдат.

– В воду! – скомандовал Маскальков, и в следующее мгновение тридцать человек бесшумно соскользнули за борт.

Ледяная вода обожгла тела, словно раскаленное железо. Кто-то сдержанно крякнул от холода, но ни один не закричал. Они плыли, держа винтовки над головой, держась в тени причальных свай.

Где-то впереди, на берегу, замерцали огоньки – зажглись факелы.

– Стража. – прошипел Гринев, плывя рядом с полковником.

Маскальков лишь стиснул зубы.

***

Первая шеренга русских солдат вынырнула из темноты, как призраки.

Часовые у главных ворот – двое турок в красных фесках – даже не успели вскинуть ружья. Два глухих удара, два коротких хрипа – и они рухнули на мраморные плиты, обливая их черной кровью.

– Ворота! – Маскальков рванул вперед, и группа гренадеров бросилась к тяжелым дубовым створкам.

Раздался первый удар тарана – глухой, как удар грома. Дерево треснуло.

– Еще!

Второй удар – и створки с грохотом распахнулись.

И тут из-за колонн внутреннего двора хлынули янычары. Их крики – дикие, словно нечеловеческие – смешались с залпами русских винтовок. Пули звенели о мраморные плиты, рикошетили от позолоченных решеток, выбивали снопы искр из каменных стен.

Полковник рванул вперед, увлекая за собой солдат. Он видел, как падает молодой прапорщик – пуля ударила ему прямо в грудь, и алый фонтан хлынул из его рта. Видел, как турок в зеленом халате замахивается ятаганом на раненого сержанта. Маскальков выстрелил почти в упор – враг рухнул, обливая кровью розовые плиты дворца.

Где-то в глубине дворца раздался женский крик – высокий, пронзительный. Потом еще один.

Из резных дверей выбежали перепуганные наложницы – тонкие, как тростинки, в шелковых покрывалах, расшитых золотом. Их глаза – огромные, полные ужаса – метались по сторонам.

– Не трогать! – рявкнул Маскальков.

Но один из солдат, ошалевший от боя, уже занес над ними штык. Полковник успел ударить его по руке.

– Это не враги! Всего лишь – бабы.

Турки отступали к центральному залу, стреляя на ходу. Русские преследовали их, шаг за шагом, комната за комнатой.

Золото. Море золота. Гигантские люстры, парча, инкрустированный драгоценными камнями трон. И – пустота. Султан бежал. Но в тот момент, когда Маскальков сделал шаг вперед, из-за колонн ударили три залпа.

Полковник почувствовал, как горячая струя крови потекла по виску.

– Залечь!

Бой продолжался. Где-то в глубине дворца раздался взрыв – турки что-то подорвали. Стены содрогнулись, с потолка посыпалась штукатурка.

– Ваше благородие! – Гринев схватил его за руку. – Надо отходить!

Но Маскальков уже видел их – десятки янычар, высыпавших из боковых коридоров. И тогда он понял – это ловушка. Но отступать было уже поздно…

Взрыв прогремел как удар судьбы. Казалось, само небо обрушилось на мраморные залы султанского дворца. Полковник, пригнувшись за позолоченной колонной, почувствовал, как горячая волна воздуха опалила ему лицо. Из развороченного взрывом коридора повалил едкий дым, перемешанный с клочьями парчи и обрывками человеческих тел.