Конечно, сотовые телефоны были у подростков еще с конца 1990-х, но это были обычные кнопочные модели без доступа в интернет: так называемые раскладушки, известные из-за популярной конструкции, которая открывалась одним движением. Они использовались в основном для прямого общения с семьей и друзьями. Можно было звонить, можно было отправлять сообщения, неловко тыкая большим пальцем по кнопкам. Со смартфонами ситуация иная. Они предоставляют круглосуточный доступ в интернет, запускают миллионы приложений, и в них проживают социальные сети, которые постоянно дергают своих пользователей, побуждая их проверять, что говорят и делают другие. В таком виде связи нет преимуществ прямого общения с друзьями. Более того, для многих молодых людей он стал настоящей отравой^[62].

Существует несколько источников данных о ранней эре смартфонов. В 2012 году сотрудники исследовательского центра Pew Research провели опрос, показавший, что в 2011 году телефоны были у 77 % американских подростков, но только у 23 % был смартфон^[63]. Большинству приходилось пользоваться соцсетями с компьютера – зачастую родительского или семейного, что ограничивало приватность и возможности доступа, а зайти на платформы вне дома было непросто. В тот же период в США стали широко распространяться ноутбуки и высокоскоростной интернет, поэтому некоторые подростки получили облегченный доступ к Сети еще тогда.

Но только с появлением смартфонов они смогли быть онлайн постоянно, даже вне дома. Согласно опросу родителей в США, проведенному некоммерческой организацией Common Sense Media, к 2016 году смартфоны были у 79 % подростков и у 28 % детей в возрасте от 8 до 12 лет^[64].

С тех пор подростки начали проводить в виртуальном мире все больше времени. По данным исследования Common Sense за 2015 год, молодые люди с аккаунтами в социальных сетях тратили на них около двух часов в день. В целом подростки сообщили, что проводят за видеоиграми и просмотром видео на нетфликсе, ютьюбе или порнографических сайтах почти семь часов свободного времени (без учета школьных занятий) в день^[65]. Отчет Pew Research за 2015 год^[66] подтвердил эти высокие цифры: каждый четвертый подросток заявил, что находится в Сети «почти постоянно». К 2022 году этот показатель почти удвоился, достигнув 46 %^[67].

Такие цифры поражают и могут стать разгадкой внезапного кризиса психического здоровья подростков. Получается, даже когда представители поколения Z не сидят в телефонах и на первый взгляд занимаются реальными делами – например, слушают учителя, едят или разговаривают с вами, – значительная часть их внимания сосредоточена на событиях в социальной метавселенной, что и вызывает тревогу. Как писала в 2015 году профессор Массачусетского технологического института Шерри Теркл о жизни со смартфонами: «Мы вечно где-то в другом месте»^[68]. Фундаментальная трансформация человеческого сознания и отношений произошла среди американских подростков в период между 2010 и 2015 годами. Так родилось детство, проведенное в телефоне. Так закончилось детство, основанное на игре.

Важной деталью в этой истории является то, что iPhone 4 был представлен в июне 2010 года^[69]. Это был первый айфон с фронтальной камерой, что позволило с легкостью снимать себя на видео и делать селфи. Несколько недель спустя компания Samsung добавила аналогичную функцию в Galaxy S. В том же году появился Instagram – приложение, доступное исключительно на смартфонах. В первые несколько лет у него не было версии для компьютеров или ноутбуков^[70]. До 2012 года инстаграм насчитывал небольшую пользовательскую базу, но после его приобретения компанией Facebook число пользователей стремительно увеличилось: с 10 миллионов в конце 2011 года^[71] до 90 миллионов к началу 2013-го^[72]. Таким образом, знакомая нам экосистема социальных сетей, основанная на смартфонах и селфи, сформировалась в 2012 году после покупки Instagram компанией Facebook и появления фронтальных камер. К 2012 году у многих девочек-подростков сложилось впечатление, что смартфоны и аккаунты в инстаграме появились «у всех», и они начали сравнивать себя с другими.

В последующие годы экосистема социальных сетей стала еще более заманчивой. В инстаграме появились новые мощные фильтры, в Сети – Facetune и прочие приложения для редактирования. С фильтрами или без, отражение, которое девушки видели в зеркале, становилось все менее и менее привлекательным по сравнению с изображениями в телефоне.

И если жизнь девочек переместилась в социальные сети, мальчики все глубже погружались в виртуальный мир через многопользовательские онлайн-игры, ютьюб, реддит и откровенную порнографию, которые были доступны в любое время, в любом месте и бесплатно – прямо на их смартфонах.

Столкнувшись с таким количеством новых виртуальных увлечений, многие подростки (и взрослые) разучились полноценно возвращаться в реальность, что изменило социальную жизнь даже для незначительного меньшинства людей, которые не пользовались этими платформами. Вот почему я называю период с 2010 по 2015 год Великим подключением детства. Всего за пять лет социальные и ролевые модели, эмоции, физическая активность и даже режим сна подростков претерпели фундаментальные изменения. Повседневная жизнь, сознание и социальные отношения детей 2000 года рождения, у которых в 2013 году появился смартфон, кардинально отличались от таковых у детей 1994 года, которые в 2007-м начали ходить с раскладушкой.

Разве у них нет поводов для тревоги?

Когда я представляю эти результаты публично, то часто слышу возражения: «Конечно, поколение Z в депрессии; только посмотрите, что творится в XXI веке! Сначала атаки 11 сентября, потом войны в Афганистане и Ираке, мировой финансовый кризис. Их детство омрачено глобальным потеплением, перестрелками в школах, политической поляризацией, неравенством и постоянно растущей стоимостью обучения. Вы считаете 2012 год поворотным? А ведь это год перестрелки в начальной школе Сэнди Хук!»^[73]

Именно так книга 2021 года «Поколение катастроф»^[74] объясняет проблемы с психическим здоровьем у поколения Z^[75]. И хотя я согласен, что XXI век начался неудачно, совпадающие временные рамки не означают, что поколение Z испытывает тревогу и депрессию из-за объективных угроз на национальном или глобальном уровне.

Даже если предположить, что события с 11 сентября до мирового финансового кризиса действительно повлияли на психическое здоровье подростков, то сильнее всего должны были пострадать миллениалы, родившиеся с 1981 по 1995 год: их счастливый мир детства оказался разрушен, а перспективы социального роста сократились. Однако этого не произошло: уровень психических заболеваний среди подростков их поколения не вырос. Помимо того, если бы финансовый кризис и другие экономические проблемы были основными факторами, психическое здоровье подростков в США резко ухудшилось бы в 2009 году, в самый тяжелый период кризиса, и улучшилось в 2010-х годах, когда уровень безработицы упал, фондовый рынок вырос, а экономика восстановилась. Однако мы не наблюдаем подобных тенденций. На рисунке 1.7 я сопоставил данные о подростковой депрессии (рисунок 1.1) с графиком уровня безработицы в США. Сильный скачок приходится на 2008–2009 годы, начало кризиса, когда компании массово увольняли сотрудников. С 2010 по 2019 год безработица начинает устойчиво снижаться, а в начале 2019-го достигает исторического минимума в 3,6 %.

Рис. 1.7. Подростковая депрессия и безработица среди взрослых. Уровень безработицы в США (процент взрослого безработного населения) непрерывно снижался параллельно с усугублением кризиса психического здоровья подростков. (Источники: Бюро статистики труда США и Национальное исследование употребления наркотиков и здоровья в США.)^[76]

Невозможно связать всплеск подростковой тревожности и депрессии с конкретными экономическими событиями или тенденциями. Более того, непонятно, почему экономический кризис навредил бы девочкам – особенно самым юным подросткам – больше, чем мальчикам.

Депрессии и тревоге поколения Z есть и другое распространенное объяснение: изменение климата, которое затронет их жизнь сильнее, чем жизнь старших поколений. Я не оспариваю обоснованность беспокойства, но хочу отметить, что в историческом контексте угрозы, нависшие над нацией или поколением (в отличие от проблем отдельных людей) не приводят к росту уровня психических заболеваний. Когда страны сталкиваются с угрозами – будь то военные действия или терроризм, – граждане обычно объединяются на почве патриотизма. У них появляется общая цель, и уровень самоубийств снижается^[77]. Исследователи обнаружили, что люди, заставшие начало войны в подростковом возрасте, многие годы спустя демонстрируют более высокий уровень доверия и сотрудничества в лабораторных экспериментах^[78].

Когда молодые люди объединяются по политическим причинам, будь то протесты против войны во Вьетнаме в 1960-х годах или пик раннего климатического активизма в 1970-х и 1990-х, они рвутся в бой, а не унывают, подавленные. Проблемы присущи любому поколению: Великая депрессия, Вторая мировая война, ядерная угроза, ухудшение экологической обстановки, перенаселение, огромный государственный долг. Люди не впадают в депрессию, когда сталкиваются с угрозами сообща; они впадают в депрессию, когда чувствуют себя изолированными, одинокими и беспомощными. В последующих главах я докажу, что именно это и стало результатом Великого подключения поколения Z.

Коллективная тревога объединяет людей и мотивирует к действию, а совместные действия пробуждают эмоции, особенно когда происходят в реальном мире. Исследования показывают, что среди представителей предыдущих поколений те, кто занимался политическим активизмом, зачастую были счастливее и энергичнее сверстников. «В самом активизме есть что-то полезное для благополучия», – сказал Тим Кассер, соавтор исследования 2009 года о студентах колледжей, активизме и процветании^[79]. Однако более поздние исследования молодых активистов, включая климатических, показывают обратное: у тех, кто сейчас занимается политической деятельностью, психическое здоровье обычно хуже^[80]. Риски и угрозы существовали всегда, однако способы, которыми современные молодые люди реализуют свой активизм – преимущественно в Сети, – влияют на них иначе, чем на предыдущие поколения, чей активизм осуществлялся в реальности.

Гипотеза изменения климата также не объясняет демографические особенности. Почему наибольший рост тревожности и депрессии наблюдается среди девочек-подростков? Разве осведомленность о климатических проблемах не должна сильнее влиять на подростков старшего возраста и студентов, которые лучше разбираются в глобальных и политических событиях? Гипотеза не укладывается и во временные рамки: почему всплеск психических заболеваний во многих странах произошел именно в начале 2010-х? Шведская климатическая активистка Грета Тунберг (2003 года рождения) побудила молодежь всего мира к действию, но только после выступления на конференции ООН по изменению климата в 2018 году.

Может казаться, что мир рушится, но то же самое происходило в 1970-е годы, когда рос я, и в 1930-е, когда росли мои родители. Такова история человечества. Если мировые события и сыграли роль в текущем кризисе психического здоровья, то не потому, что в 2012 году ситуация внезапно ухудшилась, а потому, что они стали активно проникать в сознание подростков через их телефоны в виде постов других молодых людей, где те выражали свои эмоции по поводу рушащегося мира; эмоции, которые заразны в социальных сетях.