В припадке туристского восторга некоторые путешественники сравнивали бомбейский порт с неаполитанским. Но оба, в сущности, столь же похожи друг на друга, как лаццарони похож на кули;^[13] всё сходство между последними в цвете кожи, а между портами – в воде. В Бомбее, как и в его гавани, всё оригинально и самобытно, ничто не напоминает даже южной Европы. Взгляните на эти каботажные суда и рыбачьи лодки: оба построены наподобие птицы, и обоим служила моделью морская птица cam, нечто вроде рыболова. Такая лодка, особенно на ходу, олицетворение грации с её длинным, совершенно наподобие птичьего, носом и тупою округлённою кормой; в движении она словно плывёт задом, а странной формы косой треугольный (латинский) парус прикреплён к высокому шесту острою вершиной вверх, словно два крыла. С широко раздутыми на обе стороны крыльями, такое туземное судно, при попутном ветре и пригнувшись носом почти в уровень с водой, летит с изумительною быстротой. Но оно не прорезает волн, как наши лодки, а ныряет по ним, как чайка, представляя собою совершенное подобие морского рыболова…

Окрестности залива перенесли в то утро наше воображение в одну из волшебных стран “Арабских сказок”^[14]. Далеко тянулась вдоль восточной стороны города горная цепь Гхат, с перемежающими её почти столь же высокими холмами. От подножия до скалистых, фантастически торчащих верхушек своих, эти холмы обросли дремучим лесом и непроходимыми джунглями, где живут хищные звери, а народное воображение одарило каждую скалу своей особенной легендой. Весь скат усеян пагодами, минаретами и храмами всевозможных сект. Там и сям, горячо обливаемая утренним солнцем, торчала древняя крепость, когда-то грозная и неприступная, теперь же полуразрушенная и обросшая непроницаемым кактусом. Что ни шаг, то чья-либо святыня. Здесь – далеко уходящая внутрь горы “вихара”, келья буддийского бикшу; там скала, осенённая символом бога Шивы; далее – капище джайнов; заросший тиной священный танк (пруд, наполненный благословлённою брамином и поэтому очищающею ото всякого греха водой), непременная принадлежность каждой пагоды. Все окрестности, вся страна усеяна символами богов и богинь; каждое из 33 миллионов божеств индийского пантеона имеет в чём-нибудь своего представителя или что-нибудь посвящённое себе: кусок камня, цветок, дерево, птицу. Вот на западной стороне Малабарского холма выглядывает “Валукешвара”, храм Владыки из песка.

Толпы индусов обоего пола, блистая на солнце золотыми кольцами на пальцах ног и рук, браслетами от кисти рук до локтей и от щиколотки до икр ног, со свеже разрисованными красною, жёлтою и белою красками священными сектантскими знаками на лбах, в ярких тюрбанах и белоснежных одеяниях, тянутся длинною вереницей к знаменитому храму. Предание гласит, что Рама на пути из Айодьи (Ауд) в Ланку (Цейлон) за женою своею Ситою, похищенною злым царём Раваной, провёл тут ночь. Брат его Лакшман, на коем лежала обязанность снабжать Раму каждый вечер новым лингамом из Бернареса, запоздал в тот день присылкой. В припадке нетерпения Рама соорудил себе лингам из песка. Когда, наконец, явился символ из Бернареса, его поставили в храм, а лингам, сооружённый Рамой, остался на берегу. Тут он пребывал в продолжение долгих столетий; но с прибытием португальцев “Владыка из песка” почувствовал такое сильное отвращение к феринге (чужестранцам), что прыгнул в море и уже не появлялся более. Далее прелестный бассейн (танк), называемый Ванатирхта или “Пруд Стрелы”. Здесь Рама (любимый герой, обоготворённый индусами) пожелал напиться и, не находя воды под рукой, выстрелил из лука в землю. И вот в этом месте тот час же появился пруд, хрустальные воды коего обнесли высокою стеной, выстроили ведущую вниз каменную лестницу, окружили рядом белокаменных пагод и обителями двиджа (дважды рождённых) браминов.

Индия – страна легенд и таинственных уголков. Нет в ней развалины, нет памятника или леска, чтобы не было у него своей истории. А главное, как обыкновенно ни опутана последняя паутиной народной фантазии, всё гуще свиваемой с каждым последующим поколением, но трудно, однако, указать хоть на одну такую, которая не была бы основана на каком-нибудь историческом факте. С терпением, а главное, с помощью учёных браминов, раз войдя в их доверие и дружбу, всегда возможно докопаться до истины. Но уж, конечно, не англичанам, с их высокомерием и явно выказываемым презрением к “побеждённой расе”, ожидать чего-либо подобного. Поэтому-то между официально расследованною Индией и (если дозволено так выразиться) подземною, настоящею Индией такая же разница, как между Россией в романах Дюма-père^[15] и настоящей русскою Россией.

Ещё далее по той же дороге стоит парсийский храм огнепоклонников. У алтаря его горит неугасаемый огонь, ежедневно пожирающий пуды ^[16] сандалового дерева и ароматических трав. Зажжённый триста лет тому назад священный огонь ещё ни разу не потухал, невзирая на беспорядки, сектантские распри, ни даже на войну. Парсы весьма гордятся этим храмом Заратушты, как они называют Зороастра. Рядом с этим – храмы индусов, разукрашены как красная писанка^[17]. То капища, чаще всего посвящённые Хануману, богу-обезьяне и верному союзнику бога Рамы, или же какому другому божеству, как, например, слоноголовому Ганеше (бог тайной мудрости), или одной из дэви. Подобные храмы встречаются на всех улицах. Пред каждым ряд столетних пипал (ficus religiosd)^[18], без которых не обойдётся ни один храм, так как эти деревья служат любимым жилищем для стихийных духов и грешных душ. Всё это перемешано, спутано и разбросано, являясь пред глазами внезапно, как картина во сне… Тридцать столетий оставили своих представителей на этих островах. Природная лень и сильно присущее Индии чувство консерватизма сохранили ещё до европейского вторжения эти памятники буддистов и других неприязненных браминам сект даже от разрушительного мщения фанатиков. По природе индус неспособен на бессмысленный вандализм, и френолог напрасно отыскивал бы на его черепе шишку разрушения. Если столько древностей и незаменимых памятников старины, пощажённых рукой времени, теперь искажены, разрушены и даже совсем попорчены, то разрушителями их постоянно являлись если не мусульмане, то португальцы, под руководством иезуитов.

Красота Бомбейского залива далеко, однако, не искупает, со стратегической точки зрения, слабостей его порта. Эта слабость, которую, впрочем, никто кроме специалиста никогда бы и не заметил, странно указывается самими же англичанами. И с чужестранцами толкуют они о ней, и рассуждают об этом в газетах, и даже горько жалуются на неё в своих “гидах”^[19]. Так, например, в “Дорожнике Индии” (Hand-Book of India, 1858, by Captain E. Eastweeck) автор пускается в длинное рассуждение об опасности, угрожающей Англии в случае неприятельского вторжения в Бомбей со стороны моря. Этот изъян, давно замеченный ревнивыми обладателями страны, словно мешает им спать. Неужели же то самое, что проделал с португальцами могульский адмирал Сиди в 1690 году, взявший у них бомбейскую крепость в несколько часов, может ещё повториться в 1880? И ей ли, великой непобедимой нации, с более чем тысячью пушками на Адмиралтейском бастионе, на Мандави-Бандарской и других батареях, пугаться вторжения? И однако, если судить по собственному сознанию её сынов и по их приёмам, то они не только горюют, но и постоянно трусят чего-то. “Что у кого болит, тот о том и говорит”. Поэтому должно полагать, что эта заноза крепко засела и таки побаливает в бедре Великобританского льва. Не угодно ли послушать, что они сами рассказывают. Не отъехали мы сто миль [185 км] от Ливерпуля, как уже были посвящены, за общим столом, во все слабости Бомбейского порта. “Форт наш со стороны материка может быть и силён, – рассуждал один капитан, – только вот со стороны моря он совсем подгулял. Беззащитнее этого форта трудно себе что и представить… К тому же, пролив своею узковатостью способен затруднить неприятельский флот разве что в самом устье; а замок форта Сент-Джорджа, построенный ещё португальцами, напоминает одностенные плоские замки на оперной сцене: на нём не имеется даже порядочного парапета. Самая же крепость (коммерческая часть города) не защищена даже простою стеною. Зато она загромождена до самого берега старыми, полусгнившими фабриками, заводами и на скорую руку построенными амбарами и частными жилищами… При первом пушечном выстреле наш знаменитый форт развалится как карточный дом” и проч.

А теперь заглянем в Hand-Book и посмотрим, что об этом говорит Иствик, посвящая книгу брату своему, капитану Бомбейской армии. “Если бы, – пишет он, – наша злополучная крепость, даже когда и изъявила претензию на защиту, то неприятелю не стоило бы обращать на неё внимания. Ему следовало бы только, совсем не заходя в гавань, обогнуть остров и высадить войска с северной, совершенно не защищённой, стороны его. Только во время монсуна (сезона дождей) Бек-бей бывает опасен своими бурями, а главное, – подводными скалами, которыми так густо усеяно всё пространство кругом Пронгского маяка (Prong). Во все же остальные восемь месяцев пароходы могут с полною безопасностью бросать якорь вне залива”.

Не правда ли, как откровенно? Поэтому и злорадное замечание одного известного англо-индийского писателя, напоминающего, что в случае либо войны, либо затеваемого вторжения, “Бек-бей представляет столь же заманчивую, сколько и коварно-опасную приманку угрожающему неприятелю” – теряет всё своё значение. Эта опасность, как нам объявляет и “Guide-Book”, существует лишь во время четырёхмесячного монсуна, а в остальные времена года – милости просим!

А между тем, описывая так подробно свои слабейшие пункты, англо-индийцы видят в каждом невинном туристе из других государств – шпиона. Проехала здесь, года два назад, русская артистка, пианистка m-lle Olga Duboin^[20], и пожелала прокатиться по Индии; двадцать сыщиков тайной полиции, как тени, следили за ней по пятам. Явился немец-живописец, уроженец Петербурга, но еле говорящий по-русски (г-н Орас фан-Руит), изучать типы Индостана; шпионы переодеваются и являются к нему, предлагая себя в модели. Приехала партия, состоящая из американского полковника, чистейшего янки, двух англичан из Лондона – ярых патриотов, но либералов, и американской гражданки, хотя и русской по рождению,^[21] и вот национальность последней подымает на ноги всю полицию! Напрасно было бы доказывать, что эти туристы единственно заняты метафизическими спекуляциями о мирах неведомых, и что они не только не интересуются политикой земного мира, но что их русская спутница даже и “аза в ней не смыслит”^[22]. “Коварство России давно вошло в пословицу”, отвечают ей. “России де мы Афганистанскою войной^[23] отрезали дорогу через Гималайские горы; вот она и пошла плясать с другой стороны… Подружилась с китайцами, а теперь науськивает их идти на Индию через Рангун. Поэтому нам и необходимо завладеть Бирмой”.^[24] Уже и китайцев стали уже бояться с их горшками со смердящей жидкостью! Ну и владейте на здоровье, коли никто не мешает – благо, что предлог нашёлся. Только зачем же нести такой сумбур про Россию?

Эта национальная черта англичан кричать “караул, режут”, когда их никто и не думает трогать, – отвратительна. Она в них особенно развилась со времён биконсфильдского премьерства^[25]. Но если эта черта замечательна даже в Англии, то с чем же сравнить её в Индии? Здесь подозрительность перешла в мономанию: англо-индийцы готовы видеть шпионов России даже в собственных сапогах, и они упиваются этой идеей до чёртиков.

– А что, – спрашивает один американский полковник у главного полицейского надзирателя одной из северо-западных провинций, – возможно ли по-Вашему повторение сипайского возмущения 1857 года?^[26] Как Вы полагаете, усмирены индусы?

– Пшоу!.. Бояться подобного возмущения было бы столько же основательно, как и падения луны нам на голову! – получает он гордо в ответ.