Кёичиро остановился. Туман, влажной дымкой стелющийся по асфальту, выглядел точь-в-точь как тот, что застилал мысли в его собственной голове. Нет, не мысли – воспоминания. Не так давно ему исполнилось двадцать девять. Он провел детские годы в одиночестве, в крошечном покосившемся домике, где острые углы крыш с вызовом обращались к небесам. Запах трухлявого дерева ввинчивался в ноздри каждую ночь, когда жар от тлеющих углей проникал под одеяло. Он помнил множество лиц, целый водоворот глаз и ртов, раскрытых в изумлении и ужасе, но, как ни силился, не мог вспомнить ни одного указателя, ни единой отметки на карте. Его прошлое поросло мхом, укрылось водной гладью, угрожая превратиться в болото.

Он остановился и обнаружил, что за его спиной неторопливо притормаживает «крайслер». Свет фар освещал в тумане фигуру Кёичиро с ног до головы, как софит.

– Подбросить? – достиг его ушей женский голос, и сердце, пропустив удар, оборвалось.

Из окна высунулась женская голова; в глаза Кёичиро бросилась смуглая кожа и черные прищуренные глаза. Это была не она. Он застыл перед капотом в молчаливом смятении, еще не решив, стоит ему испытывать разочарование или облегчение. Чем-то неуловимым, вроде улыбки уголками губ или дугой пересеченной шрамом брови, она напоминала ее, и все же это была не она.

– Чего застыл, дружище? Посмотри на себя, ты весь продрог! Давай подкину, раз уж нам по пути. – В ее глазах плясали живые огоньки.

Кёичиро растерялся:

– Да, я… Спасибо.

Он и сам удивился тому, как быстро оказался у пассажирской двери. Забравшись внутрь, он свернулся калачиком на переднем сиденье.

– Я Сэнко, – не переставая жевать, сообщила девушка. – Садиться в машину к незнакомцам нехорошо, ага? А так – так можно.

– Уэда Кёичиро, – безжизненно отозвался он.

«Крайслер» тронулся.

– Приятно, – она усмехнулась и принялась тыкать кнопки магнитолы. – Ну, давай же! Черт бы тебя побрал! Куда идешь?

– Все равно.

Нечто в ее голосе невольно согревало его. Быть может, эта странно мягкая «р», которую она проглатывала, ругаясь с упрямой машиной.

Его ответ, кажется, пришелся ей по душе. Она широко улыбнулась, показывая острые зубы, и кивнула в его сторону:

– Помоги, а? Никак не могу справиться с этой штукой. Вчера ее зачем-то купила, ох, будь она проклята! Вечером работала как надо, а сейчас заупрямилась.

Кёичиро склонился к магнитоле, внимательно оглядел ее экран и кнопки, затем повертел ручку громкости и попробовал ее отсоединить. Заклинило. Странно. Он перевел взгляд на Сэнко, та молча открыла бардачок. В нем обнаружился маленький кухонный нож.

– Не осуждай женщину за самооборону, – усмехнулась она, не сводя глаз с дороги.

Кёичиро с необъяснимой брезгливостью взялся за рукоять ножа и торопливо подцепил край магнитолы. Отсоединив устройство, он заглянул в разъем для дисков.

– Их там два, – наконец сказал он.

Нахмурившись, он потянул за один из дисков.

– Правда? Во дела, – ответила Сэнко, однако ее голос не выражал никакого удивления.

– Если ты хочешь вставить новый диск, сначала нужно вытащить старый.

– Ну, это очевидно, да. А ты умный парень, – она улыбнулась ему, и он неловко улыбнулся в ответ. – Поставь что-нибудь зажигательное, а? Терпеть не могу всякую нудятину.

«Это заметно», – подумал Кёичиро, перебирая старенькие записи Hide with Spread Beaver, между которыми скромно устроилась еще пара дисков с красноречивой надписью «Элвис». Он поставил один из них наугад. На мгновение в машине повисла тишина, пока первые ноты Rocket Dive не разорвали ее, а вместе с ней и последние остатки тревоги Кёичиро.

Сэнко не подпевала, однако ее тело двигалось – Кёичиро даже удивлялся, как она умудрялась танцевать, сидя за рулем, – точно в ритм, с невероятным мастерством. Ее искренние размашистые движения вызвали у него улыбку, он совсем позабыл о дороге, страшных сказках и Сэншу, который в его воображении все еще плутал среди деревьев. «Кё-кун!» – должно быть, кричал он своим низким ласковым голосом, пока Кёичиро завороженно наблюдал за своей случайной знакомой. Кончики волос то и дело падали на ее лицо, щекоча нос и щеки, взгляд был устремлен на дорогу, а пальцы сновали по рулю туда-сюда в особенном танце. Все ее существо растворилось в зажигательной музыке.

Кёичиро пристально смотрел на девушку, и чем больше она завладевала его вниманием, тем больше он понимал, что в ней есть нечто необычное. Странное. Быть может, даже потустороннее. Он испытал похожие чувства тогда, в баре, когда Джа склонился над ним и он вдруг заметил бегущие строчки на строгом лице бармена. Сердце упало. Воздух в легких неожиданно кончился. Кёичиро дернулся к окну, бешено крутя ручку стеклоподъемника. Сэнко ничего не заметила: ее тело оставалось в машине, но разум уплыл вслед за строчками и гитарными рифами. Быть может, потому движения девушки изменились – она забыла, что ей следовало подражать людям. Сэнко абсолютно точно была «особой вещью».

Машина свернула направо и выехала на эстакаду, в открытое окно забился ветер, и волосы Кёичиро разметало по подголовнику. Автомобиль несся на сумасшедшей скорости, будто музыка убегала от них и они гнались за ней, как за кроликом.

Кёичиро проверил замок ремня безопасности.

– Сэнко!

Она не ответила. Ее глаза застилала пелена, она неотрывно глядела на линию горизонта, точно оттуда вот-вот должен был появиться бог. Кёичиро позвал еще раз и еще. Безрезультатно. Краем глаза он заметил, что эстакада резко ныряла вниз, под другую. Ленты дорог переплетались между собой, и их одинокий автомобиль сновал между ними без всякой логики.

– Мы… опаздываем куда-то? – беспомощно спросил он.

Фонари зажглись один за другим, синим, красным, розовым – миллионом сочных неоновых цветов. Маленькая машинка, бегущая по своим пластмассовым дорожкам в свете полуночных огней позабытого бара на окраине, – воспоминание вспыхнуло в его голове россыпью искр. Кёичиро закрыл лицо руками. Импозантный мужчина с сединой в волосах прогуливается вдоль бильярдного стола, сигаретный дым висит в воздухе непроницаемым облаком, чей-то смех доносится из каждого угла просторного зала. Маленький мальчик спрашивает: «Папа, я могу забрать одну?» Они стоят у края огромной площадки, по которой бегут разноцветные машинки. «У тебя ведь уже есть целых две», – отвечает отец. Мужчина с сединой в волосах проходит дальше, по низкому темному коридорчику. Музыка становится громче, она заглушает топот десятков ног. Он танцует в лучах прожекторов совсем один, смеется и поет.

Кёичиро помотал головой и наугад нажал кнопки на магнитоле. Музыка стихла, исчезли видения дорог, и яркие огни, и ветер. Машина остановилась.

– Приехали, – как ни в чем не бывало сказала Сэнко. – Спасибо за помощь, приятель.

– Не за что, – выдавил из себя Кёичиро, торопливо покидая автомобиль.

Автомобиль тут же сорвался с места и с ревом исчез за поворотом. Кёичиро озадаченно поглядел ему вслед.

Улица была совсем пустынной; несколько автомобилей припарковалось у блестящих асфальтовых дорожек. Редкие деревца клонились к земле, роняя листву; за линиями домов с пустыми темными окнами тянулись промышленные пустыри, усыпанные мусором и планами по постройке очередного торгового центра.

Кёичиро сглотнул, растерянно озираясь. Кажется, этот район был совсем ему незнаком. По его лицу вдруг скользнул солнечный зайчик. Или что-то, что Кёичиро принял за солнечного зайчика. Мистический сгусток света, будто свеча отразилась в зеркале. Кёичиро вздрогнул и шарахнулся в сторону, но зайчик, проскользнув по разделительной линии, вновь настиг его, а затем – исчез. Кёичиро сделал шаг к дому в конце улицы, в окнах которого порой появлялся солнечный огонек, у ворот застыл грузовичок, у его колес собрались листья. Стайка зябликов сорвалась с крыши; Кёичиро постоял немного, а затем двинулся дальше.

Его встретила плотно притворенная дверь. Он осторожно потянул ее за ручку, и она поддалась, впуская его в крошечную прихожую. Несколько пар дорогой обуви устроилось на обувнице. Прямо вверх бежали ступени, справа виднелся коридор, уводивший в другие комнаты.

На первый взгляд все они были пусты. Кёичиро крадучись прошел к ближайшей двери. Поколебавшись, заглянул внутрь.

– Простите? – Он коротко закашлялся.

Ему никто не ответил. Кёичиро поколебался еще немного, прежде чем войти. Свет фонарей заливал окна; угол грузовика виднелся в одном из них. Маленькое зеркальце покоилось на подоконнике рядом с упаковкой таблеток. Да, это определенно была та самая комната, из которой появился огонек. Однако теперь она пустовала. Кёичиро скользил взглядом по старым обоям с цветочным узором. На дальней стене, прямо за чучелом черной лисицы, раскинулся иконостас множества мертвых бабочек в рамках.

От духоты, царившей в доме, чесался нос. Глаза защипало. Шаги Кёичиро тонули в ворсе огромного красного ковра.

– Нравится? – промурлыкал кто-то у него за спиной.

Из потайного отделения за шкафом высунулась пушистая голова Якко, его дурацкий бумажный воротник зашуршал о деревянную стенку, широкая нарисованная улыбка обнажала ряд ровных зубов. Уголки ее тянулись почти до самых ушей, дорисованные не то красной помадой, не то чем-то… иным.

Кёичиро передернуло.

– Здесь жутковато, – ответил он.

Ноги Кёичиро сами попятились к двери, и это не укрылось от Якко. Он тут же выскочил из-за дверцы и, приветливо раскинув руки, зашлепал по ковру прямо к парню. Обомлев, тот попытался нащупать ручку двери, но ему все никак не удавалось этого сделать.

– Погоди ты, погоди! – засмеялся Якко, хватая Кёичиро за плечо.

Он потащил его назад, к центру комнаты.

– Послушай, я…

– Да-да, ты, – перебил Якко. – Ты ничего еще не увидел, а уже уходишь. Давай-ка лучше присядь.

Якко толкнул Кёичиро в спину; тот не устоял и рухнул на ковер, но сразу же поднялся на колени, ошарашенно глядя на Якко, который, ухватив рукой парня за капюшон, казалось, был поглощен созерцанием стены с бабочками. В комнате повисла тишина, Кёичиро слышал биение собственного сердца. Или быть может, чужого. Гул нарастал, становился все отчетливее. Тень упала на стену с диковинными экспонатами.

– Papilio rumanzovia, – завороженно проговорил Якко.

Кёичиро озадаченно взглянул на золоченую рамку. Ему померещилось – на долю секунды, – будто крылья бабочки шелохнулись и одно из них оставило росчерк пыльцы на полированном стекле. Кёичиро потряс головой.

– Не делай вид, будто не видел, – Якко встряхнул его за капюшон. – Тебя родители не учили, что врать нехорошо?

– Что видел? – в отчаянии проблеял Кёичиро.

Якко закатил глаза:

– Скажи честно, ты просто обиделся из-за восьми йен? Ну хочешь, я прямо сейчас тебе их отдам?

– Что? – Кёичиро замер, наблюдая, как Якко копошится в карманах одной рукой. – Ты… Ты сумасшедший!

– Я сумасшедший? – Якко остановился и склонил голову набок. – Кто мне это говорит! Вот это действительно обидно. Совершенно не стоит восьми йен.

– Не нужны мне твои йены!

– Конечно, ведь я даю тебе гораздо больше.

Якко вдруг улыбнулся, и от его улыбки под белыми росчерками грима Кёичиро похолодел. Он медленно повернул голову к стене. Что-то в ней изменилось, но так быстро понять, что именно, ему не удавалось. Разноцветные крылышки насекомых и громкое дыхание Якко сбивали с толку. Кёичиро невольно обнял себя за локти, хаотично скользя взглядом по энтомологической коллекции, силясь заметить, что…

Одна из бабочек пропала.

Papilio rumanzovia исчезла. Просто испарилась! Кёичиро сглотнул. Как говорила доктор Тамара-сан? Постарайся переработать свой страх в злость. Да, переработать в злость, вот что ему сейчас нужно! Он взглянул на Якко: в застывшей пружинистой фигуре, будто готовящейся к броску, в безумном оскале и грубых белых пятнах, покрывающих его лицо, ему мерещился не человек и даже не вещь – зверь, ожидающий, когда охотник наконец мелькнет в укрытии. Кёичиро понял вдруг, почему Сэншу так уклончиво говорил о Якко: тот не был тем, кто побеждает в честном бою. Нет! Он был из тех тварей, что не допускали даже боя, поскольку знали – они проиграют. Падальщик. Крохотная ядовитая букашка. Дружеский нож в твоей спине.