– Принимай команду. Подымитесь в село, к деду Гаврилу. Помнишь, Богдан Николаич, где старик обитает?

– А як жешь! Хибо его подвал можно забуть?

Услышав про подвал, Трошка тут же взвился на месте.

– Товарищ старшина! А как же мы? Я ж доброволец в команду!

– Отставить истерику, сержант. Остальные приступят к водным процедурам и будут готовиться к ночлегу. Кто жаловался, что хлопцы намаялись?

Известие о помывке оживило штрафников. Сразу пошли разговоры о недельной грязи и вшах и о том, что хорошо бы постираться. Уже и Трошка не особо рвался в группу заготовителей.

Помывочную разработал старший сержант Бондарь, он же ее и сколотил во дворе хаты, где разместилось ротное начальство. Собственно, это была дощатая кабинка на манер тех сооружений, куда обычно на селе ходят до ветру. Тут же, в огромном чугунном котле на костре, грели воду, набранную из колодцев, разводили ее в дубовой бочке из-под вина ведер на пятьдесят. Установленная, как памятник чистоте, на уровне потолка кабинки, после нехитрой манипуляции с вытаскиванием деревянной втулки она давала внутрь струю чистой горячей воды. Вскоре другие роты и даже отдельные взводы соорудили у себя бочковые душевые по такому же принципу.

В первой роте, не сообразив что к чему, затеяли банный день средь бела дня. Дым от костра привлек внимание фашистского гаубичного расчета. Ветра не было, и ровный столб дыма, вертикально поднявшийся на северной окраине села, стал идеальным ориентиром для немецких корректировщиков огня.

Выстрелы, пущенные один за другим, накрыли мывшихся, оставив от целого отделения мокрое место. После этого комбат строго-настрого приказал баню устраивать только по ночи, а котел для нагрева воды прятать за хатой или прочими постройками, чтобы пламя в темноте не было видно с того берега. Все эти меры безопасности Аникин не поленился довести до штрафной группы.

– Что касается воды наносить, дров наколоть и костер раскочегарить, это ваша забота.

– Не извольте беспокоиться, товарищ старшина! – обрадованно отозвался за всех оставшихся Трошка. – Сделаем в лучшем виде. Потому как неделю не мывшись бродим. Одичали малость. Уж мы в накладе не останемся. У нас не то что тушенка, еще и бутылок припасено несколько. С французской зажигательной смесью.

– Гляжу, запасливые вы хлопцы, Нелядов, – заметил Аникин.

– Война, она такая, товарищ командир. Коли есть момент, лови его. Пей конину, наворачивай тушенку. А то через момент из тебя тушенку сотворят. И не побрезгуют.

X

Чего это Нелядов про тушенку разговор завел? Будто накаркал, напророчил себе и товарищам своим, во что превратятся они во время переправы. Неужто предчувствовал, что здесь, в днестровских водах, застанет его последняя минута, и будет она жуткой, и ярким, кровавым, бурлящим пятном будет неотступно преследовать Аникина, как только, совершенно бесполезно, попытается он следующей ночью закрыть глаза и забыться?

Это кипящее варево красного борща, в которое обратилась гибель Трошки, и Кренделя, и Яшки, и других штрафников, теперь не пускало в кромешную бездну сна, плескалось в мозгу, обжигая сознание. Он был назначен их командиром на время подготовки к форсированию… Андрей пытался что-то предпринять, но приказ комбата был четок и обсуждению не подлежал: реку форсируют штрафные, а батальон прикрывает переправу с берега.

Сразу после бани, устроенной штрафникам, Аникин дал им несколько часов отдыха. Отряд разместили в одной из хат, отведенных третьему взводу. А отделение в это время сколачивало плоты. Блиндаж для аникинских тоже отложили на потом. Сюда пошло все дерево, заготовленное для постройки, а также то, что удалось найти команде Бондаря. Его группа вернулась из села часа через два. Солдатам помогали несколько подростков из местных. Аникин сразу отправил ходивших с Богданом в село штрафников мыться, а добровольцев из числа мирного населения в лице сельской пацанвы снарядил сделать несколько ходок за бревнами и досками, которые бондаревские не смогли унести с первого раза. Это заняло еще часа полтора.

Разместившись в хате, штрафники тут же устроили закусон. Кто-то не дождался ужина и тут же повалился спать, кинув сена прямо на убитый глиняный пол. Аникин, заглянув в хату проверить, как штрафная команда устроилась на ночлег, застал в центре комнаты сидевший под лучиной кружок уминающих тушенку. Вскрывали в два счета трофейные банки трофейными немецкими финками и с лезвия, ловко, кусками, отправляли содержимое в рот. Тут же по кругу передавалась фляжка. Благоуханный спиртово-виноградный запах из фляги распространялся по всему помещению.

– О, командир пожаловал! – бодро, вполголоса, откликнулся Трошка. – Давай, командир, хлебни за нашу победу!

Аникин поначалу хотел отказаться, но потом молча взял протянутую, погнутую и мятую, флягу и сделал порядочный глоток. Словно ароматного огня плеснуло внутрь и растеклось, побежало по всему телу, согревая уютным, солнечным теплом.

– Что, хороша французская огненная водица? На вот закуси! – Трошка, приняв флягу, протянул взамен очередную вскрытую банку.

– Спасибо, водицу не закусываю, – шепотом, но веско проговорил Андрей, утирая усы рукавом кацавейки. – Вы это, Нелядов, тут не сильно рассиживайтесь. И говорите тише. Остальные пусть поспят.

Трошка махнул зажатым в руке измазанным свиной тушенкой лезвием финки.

– Да их не добудишься, хоть из пушки стреляй. Намаялись хлопцы. И мы тоже, командир, вскорости отбой сыграем. Нам еще плоты колотить.

– За это не беспокойтесь, – с заминкой произнес Аникин. – Отдыхайте. Мои парни как раз для вас сооружают водные велосипеды. Для увеселительной прогулки по Днестру.

Слова старшины вызвали шелест смешков и улыбок.

– А ты не промах, командир, – отхлебнув, усмехнулся Трошка. – Свойский мужик. Небось доводилось и кровью искупать?

– Всякое бывало. На то она и война, – ответил Аникин. – Ладно, бывайте! До подъема. Может, несколько часов у вас получится.

– Спасибо, командир. За баню спасибо. Как будто заново народились, всю усталость как рукой сняло. Вот что значит из дубовой бочки мыться!

– Ты теперь, Трошка, совсем станешь дуб дубом, – заметил Яшка. – На переправе и тонуть не будешь, и пули фашистские от тебя будут отскакивать.

– Ладно тебе, остряк! – вдруг тоскливо выдохнул Трошка. – Завтра оно покажет что к чему. Эх, давай, командир, еще по глоточку.

– Не, хорош, – коротко отрезал Аникин. – До завтра.

XI

Минометный обстрел начался еще затемно. Предшествовали ему две зеленые ракеты. Они взвились, одна за другой, в темно-сиреневое небо позади села. По плану, озвученному комбатом, это и стало сигналом к началу операции.

Аникин не спал всю ночь, как и все его отделение. Вязали плоты. Гвоздей почти не было, поэтому в ход шли в основном веревки, вожжи, ремни и прочие крепежные средства. Всего они подготовили пять плавучих площадок, с расчетом на трех бойцов каждая. Лодок в селе не осталось, об этом в батальоне узнали практически сразу после размещения в Незавертайловке. Отступая, фашисты забрали с собой лодки для переправы, а оставшиеся уничтожили. Некоторые из запасливых жителей сберегли у себя деревянные весла. Хотя с приспособлениями для гребли решалось проще: отбирали доски пошире, обстругивали топорами с одного края, чтоб держаться удобно было.

Бондарь смекнул прихватить с собой несколько небольших дубовых бочонков.

– Для плавучей устойчивости, товарищ командир. Катамаран строить будем.

Аникин смекалку старшего сержанта похвалил, а острословы в отделении получили очередную пищу для своих шуточек.

– Богдан Николаич, а чего ж ты со своими подручными не прикатил бочку на пятьсот литров? – шутливо спрашивал Попов, правда с безопасного расстояния. – Взял бы одну из тех, что у деда Гаврила в подвале стоят. Или они полные? Так что ж вы, в столько глоток и не опустошили? Одну хотя бы?

– А на шо мне бочка на пятьсот литров? – не понимая, куда клонит Попов, сердито переспросил Бондарь. – Куды ты ее присобачишь?

– Как куды? – наигранно удивился солдат, накрепко перевязывая перехлест двух бревен. – Так из нее же подводную лодку можно сделать!

В дружном хохоте старшему сержанту ничего не оставалось, как издалека погрозить Попову огромным своим кулачищем.

– Я тебе покажу подводную жись! – проговорил Бондарь. – Тресну раз по ряшке, ты у меня в камбалу превратишься. Зроблю тоби плоскостопие, тильки в районе головы.

– Не, товарищ старший сержант, на это я не согласен, – не унывал Попов. – Хватит того, что у нас в батальоне Вобла имеется…

За судостроительными хлопотами подошло время будить штрафников.

XII

Мероприятие по подъему личного состава отряда оказалось из числа самых трудных. Хата сотрясалась от дружного храпа, и, казалось, саманные стены вот-вот развалятся от воздушных потоков, с шумом вырывавшихся из грудных клеток храпящих штрафников. На крыльце Аникин застал Трошку. Он один не спал, курил самокрутку из самосада, щедро отсыпанного старшиной накануне.

– Будить пора товарищей твоих, Трофим, – сказал Андрей. Но сержант не торопился. Аникин, понимая, чего для того стоят эти минуты, тоже остановился.

– Что, Трофим, сон так и не пришел?

– Эх, старшина, – проговорил Нелядов. – Не охота ночку эту на сон тратить…

Голос его прозвучал как-то незнакомо. Не было в нем ни балагурства, ни гонористости. И особенно слово «эту»… Так он его произнес, с таким смакованием, точно прощался с этим миром.

– Из Твери я, – вдруг произнес он. – Жена и детишки есть. Двое: Стасик и Верочка. И мамка больная. Писем от них полгода нет. А сам я из пехоты в штрафные попал. Затосковал по своим, напился первача, и гаду одному при погонах попал на глаза. Слово за слово, он меня трибуналом стращать, ну я и усугубил это дело, расквасив его сытую штабную рожу. Вот так вот.

Как-то серьезно-серьезно проговаривал он эти слова, точно в них заключалась вся жизнь его и еще что-то самое важное, от чего зависело все его будущее. Андрей тоже закурил.

– А я думал, ты из этих, из лагерей, – произнес Аникин.

– Да ну? – почему-то усмехнулся Трошка. – Да уж, с кем поведешься, того и наберешься… А вообще-то по малолетке в районе меня уважали. Если б мамка вовремя не отдала в ремесленное училище, точно куковал бы сейчас где-нибудь на нарах. Дружки у меня были – ух! Сорви и выкинь. Вон как Яшка. – Нелядов кивнул головой в сторону хаты, из окон которой гремел непрерывный храп. – Этот перо тебе сунет между ребер и глазом не моргнет. Ему и двадцати пяти нет, а дважды сидел, за разбои и грабежи, с тяжкими телесными. Так-то… Хех…

Трошка вдруг усмехнулся каким-то своим мыслям.

– Интересно как-то получается, командир. Я вот тут, на крылечке, вспоминал всего из житухи своей. И с Нюрой, это жена моя, вроде жили нормально, и детишки… А я все по красивой жизни тосковал. Все жалел, что на этот чертов завод подался. Дружки меня все подбивали: «Давай, мол, с нами, на дело. Жизнь, говорили, копейка, и живи ее так, чтоб не было мучительно больно». Начитанные, черти. Их потом всех посадили.

А сейчас вот думаю: ну загремел бы в тюрягу, дали бы срок. А там, глядишь, и в штрафную вышла бы оказия, для желающих, так сказать, искупить кровью. Это выходит, я бы все равно сюда попал, и мы бы с тобой все одно табачок курили накануне переправы? Рассуди, командир. Так выходит?

– Вполне могло быть, – согласился Андрей.

– Вот и я говорю, – с жаром подхватил Нелядов. – Ишь какая штуковина! Выходит, как ни крути, итог моей жизни один.