Записка приглашала Ромуальдо на свидание в… склепе. Парень ничего не знал о моих похождениях в его образе – но, видимо, решил, что служанки разнесли весть о его подвигах по всей Вероне и теперь у него будут клиентессы из знатных дам. Дураку бы сообразить – перезревшая дева не просто так зовет его в склеп. Но он, видно, потерял голову от тщеславия.

Юлия не подвела. Она заперла дверь изнутри, напоила Ромуальдо вином, куда подмешала мышьяк, а потом, отдавшись ему напоследок, закололась кинжалом на его глазах. Бедняга, наверное, даже не понял, почему его встречают такой энергичной пантомимой.

Или провожают.

Перед тем как заколоться, Юлия бросила ключ от двери в узкую шахту в кладке пола, откуда его невозможно было достать. Ромуальдо, видимо, решил, что утром его крики привлекут прохожих – но потом начал действовать яд. Бедняга заблевал весь склеп, обделался несколько раз и умер.

Нашли молодых людей, когда тела их уже разложились, а лица были полностью съедены крысами, так что хоронили их в закрытых гробах. Ромуальдо, однако, разложился значительно меньше – говорили, яд сыграл роль консерванта.

Об этом судачила вся Верона – и две враждовавшие семьи даже примирились ненадолго из-за общего горя.

Я не чувствовал особых угрызений совести. Юлия все равно устроила бы нечто подобное, только по другому поводу. Характер не исправить. А вот Ромуальдо было жаль. Да и служанки ревели по всей Вероне. Ничуть не удивлюсь, если менестрели сложат про этот скандал какую-нибудь слащавую пьесу.

Интересно, что на фоне этой истории незамеченной осталась другая, сказавшая моему сердцу почти столько же.

Исповедник-капуцин из церкви, где я побывал под видом молодой девушки, пришел в меняльную лавку недалеко от Понте Пьетра, дал меняле один дукат и попросил в обмен об интимном свидании с его провинциальной родственницей, работавшей служанкой по дому. Он собирался овладеть бедняжкой в стреноженном виде, и для подтверждения серьезности своих намерений произнес пароль – «связанный купидон».

Исповедника забрала стража, он был объявлен безумцем и помещен в монастырскую тюрьму за городской чертой. Там из сумасшедших изгоняли вселившихся в них бесов, но этого не потребовалось. Священник через несколько дней повесился сам.

Я подумал, что исповеднику повезло бы больше, обратись он во время исповеди к Юлии. Финал, возможно, оказался бы похожим – кинжал или яд. Но хоть потешился бы перед смертью.

Теперь я совершенно точно мог перевернуть страницу.

***

Ты погубил юношу, деву и священника – и все ради того, чтобы достичь цели. За твою решимость гримуар дарит тебе новое могущество. Ты сможешь переноситься в пространстве усилием ума. Практикуйся в этом и изучи, что тебе доступно, а что нет. Затем переверни страницу.

Гримуар, кажется, хвалил мои злодейства.

Но был ли я настоящим злодеем?

Я не строил планов погубить бедную деву. Я исполнял приказания книги.

Священник? Умысла тоже не было. Ромуальдо? Тем более. Я просто принял его облик, а не тащил за руку в склеп к сумасшедшей Юлии. Я вообще не знал, что он вернулся в Верону.

В сущности, эти несчастные погубили себя сами. Я лишь помог им повернуть в ту сторону, где они приняли роковое решение. Налево, так сказать. Но даже это я делал без злого намерения. Камень, сорвавшийся с горы, или путник, толкнувший его неловкой стопой, не виновны в камнепаде.

Впрочем, гнева высших сил я боялся не слишком. Бог достаточно наказал меня, заставив родиться в этой юдоли; на Страшном суде я скажу, что остальные мои действия вытекали из этого прискорбного обстоятельства. Впрочем я туда вообще скорей всего не пойду. Не люблю судиться.

Займемся делом, думал я бодро. Задание гримуара пока не слишком понятно. Что значит – переноситься усилием ума?

Я налил себе вина, добавил в него немного граппы – чтобы дух-покровитель не терял меня из виду – и погрузился в раздумья.

Умственное усилие нужно для любого человеческого действия. Даже если мы просто встаем с ложа, собираясь в нужник, ум трудится вместе с телом.

Значит, смысл задания был в том, чтобы ограничить мои методы. Магические порталы, взывания к духам, амулеты и ритуалы – все это следовало забыть. Лишь усилие ума. Но как подступиться к задаче?

И где ставить опыты?

Учиться перемещению в пространстве следовало так, чтобы никто этого не видел. Значит, лучше было остаться дома…

Вдруг в голову мне пришла странная мысль.

Два штриха над буквой А.

Мне следовало найти две комнаты в моем доме. Желательно похожие друг на друга. Поставить в каждой по стулу. И попробовать перенестись из одной в другую.

Эта простая идея сразу наполнила меня радостью. Я знал, что иду по верному пути.

В доме Лоренцо как раз были две подходящие комнатки – одинаковые по размеру, с узкими окнами, выходящими на двор. Одна на втором, другая на первом этаже. Там хранилось старое барахло – скамьи, одеяла, шляпы, птичьи клетки, пыльные реторты и колбы, сломанные лютни и прочее.

Мойра чуть не сошла с ума от горя, когда я велел ей все это сжечь (выкидывать на помойку вещи мага – дурной тон). Она причитала так, словно жрецы Молоха отрывали от нее любимую внучку, чтобы бросить в печь, но рок был неумолим.

Я, конечно, понимал, почему она горюет. Для нее это был не пыльный хлам, а богатство прежнего хозяина, неразумно расточаемое наследником.

Ее поведение навело меня на философские раздумья. Увы, любые привычки ума со временем ведут к заблуждению, ибо мешают нам видеть меняющийся мир непредвзято. Они удерживают нас в прошлом.

Интересным, однако, было другое – я ясно видел это в случае с Мойрой, но разве со мной дело обстояло иначе? Когда я последний раз инспектировал свои внутренние чуланы с рухлядью?

Я дал себе слово вернуться к этому рассуждению. Пока же я обкурил обе комнаты иерусалимским ладаном и поставил в центре каждой по дубовому стулу из столовой. Их высокие резные спинки не давали уснуть.

Опустев, комнаты стали похожими до неразличимости – опознать их можно было только по двери. Но я сидел спиной ко входу. Поэтому, чтобы всегда знать, где нахожусь, в верхней комнате я положил у стены свою шпагу, а в нижней – принадлежавший Лоренцо костыль.

Костыль, собственно, и не покидал ее – это был единственный предмет из хранившегося там барахла, который Мойра упросила меня сохранить, сказав, что скоро он понадобится ей самой.

Я решил начать с верхней комнаты, поскольку перемещаться вниз проще (при выбранном мною способе путешествия это соображение, конечно, было смешным).

Сев на стул, я опустил взгляд на шпагу, лежащую у стены. Прикрыв глаза так, что виден остался лишь ее силуэт, я принялся глубоко дышать, успокаивая дух. Здесь мне помогли прежние тренировки в алхимии – спокойствие требуется для любого ее ритуала. Резные шишечки стула упирались в мой затылок, подтверждая, что я не сплю.

Ум мой в целом был покоен, но тончайшая мысленная нить продолжала пульсировать в его глубинах.

«Что теперь? Закрыть глаза и открыть их во второй комнате?»

Я попробовал это сделать. Но шпага так и осталась шпагой.

«Может быть, следует сначала увидеть костыль… И тогда дух перенесется вниз…»

Я сделал несколько попыток. Тот же результат.

«Возможно, надо представить себе, что я уже внизу…»

Шпага была неумолима. Она никак не хотела становиться костылем, и я сам не заметил, как отвлекся на размышления о своем клинке.

Отличная толедская сталь. Возле рукояти выбиты буквы «CDC». Торговец оружием, у которого я купил клинок, клялся и божился, что они значат «Colada del Cid» и лезвие принадлежало легендарному испанскому герою – поменяли якобы только рукоять и ножны.

Но я, конечно, не поверил. На толедских лезвиях ставят инициалы оружейника или букву «T». Три литеры были, скорее всего, меткой кузнеца.

Будь это действительно шпага Сида, тот вряд ли велел бы оружейнику выбить на ней сии тщеславные буквы, ибо процедура могла повредить оружие после закалки. А прежде, чем лезвие оказалось у Сида, не было никакого смысла метить его таким образом.

Но я не стал унижаться, объясняя это торговцу оружием, а просто купил шпагу, потому что мне понравилось, как она лежит в руке.

Клинок был прекрасно сбалансирован. Я проткнул им не меньше дюжины разных мерзавцев и очень его ценил – за последние пять лет на нем появилось только две щербинки, и то одна из них была вызвана моей собственной глупостью, когда я спьяну попытался перерубить на пари гвоздь. Следовало, конечно, заколоть того, кто подзуживал меня на такие подвиги.

В общем, за пару часов, проведенных в верхней комнате, я много передумал про свою шпагу – хоть и пытался направлять волю на перемещение в пространстве. Иногда, впрочем, мой ум затихал совсем, и в один из таких моментов я услышал тот же внутренний голос, что прежде посоветовал мне использовать две комнаты.

«Пространства нет. Поняв это, можно оказаться в любой его точке».

И я постиг секрет.

Я не узрел ничего нового в философском смысле (после Аристотеля с Платоном подобное вообще невозможно). Дело было в другом.

«Пространство» и есть то самое представление, которое не дает магу свободно перемещаться в пространстве. Стоит отказаться от него, и проблема исчезнет…

Именно в ту секунду в моем сердце сверкнула вера, способная сдвигать горы. Я велел мирозданию подчиниться, вложив в это действие всю душевную силу – и ощутил, как содрогнулась Вселенная.

Открыв глаза, я посмотрел на шпагу у стены. Она так и не стала костылем. Но я знал, что не мог ошибиться. Встав со стула, я открыл дверь.

Я стоял на первом этаже. Там, где полагалось быть комнате с костылем. Теперь здесь была комната со шпагой.

Как такое могло случиться?

И тут я понял, что поменялись местами сами комнаты – дверь со второго этажа висела теперь на первом.

Я не просто перенесся в пространстве, я взял с собой всю комнату целиком – со шпагой, дверью и окном. Комнаты были одного размера, оттого прошедшая по мирозданию рябь оказалась ничтожной.

Но я мог поменять местами подвал с крышей, и Вероне пришлось бы с этим жить. Возможно, я мог даже поменять местами Верону с Венецией… Впрочем, пробовать я не собирался.

С непривычки я развил слишком большое усилие. Достаточно было перенестись в пространстве самому, поэтому не стоило так пристально глядеть на шпагу.

Я закрыл глаза, открыл их – и увидел вместо шпаги костыль. Потом вернулся к шпаге. Это давалось совсем просто – усилием того же духовного мускула. Он был у меня всегда, но раньше я его не ощущал. А теперь обнаружил – и учился напрягать без чрезмерности.

Мойра ворчала весь вечер и весь следующий день. При прежнем хозяине такого не было, говорила она – набезобразничав, они всегда за собой прибирали.

Думаю, я снова мог поменять комнаты местами, но не стал этого делать. Знак несомненного достижения хотелось оставить на память.

Можно было перевернуть страницу. Я решил сделать это на следующий день.

***

Дева, Юноша и Священник – не самые страшные из твоих грехов. Они погибли по глупости. Но есть те, кого сгубил ты сам.

Найди Весы Сердца и взвесь свою душу.

Я слышал про эту процедуру от опытных алхимиков, еще надеявшихся на спасение. Они делали подобное регулярно. На их жаргоне это так и называлось – «взвеситься».

Накопив много неискупленного греха, они начинали поститься или уходили на время в монастырь, где предавались покаянной молитве. Но где и как они взвешивали свои грехи, я не знал – слышал только, что это душа должна перевесить грехи, а не наоборот.

Гримуар предлагал мне проделать то же. Других разъяснений не было – следовало найти дорогу самому. Но это меня не пугало. Гримуар не обременяет адепта задачами за пределами возможностей. Если я должен добраться до Весов, значит, я могу.

Ясно было одно. Весы находятся в какомто ином мире.