– Думаю, она у меня есть, – неторопливо произнёс Хиго, с удовольствием откидываясь в спинку кресла. – Я вчера решил-таки перепроверить наш маршрут. Да, да, Канэко-сан, я понимаю, что уже немного поздно было для этого.

– Лучше поздно, чем никогда, – устало произнёс я и продолжил. – сказала Анна Каренина, смотря вслед уходящему поезду.

– Это откуда такое? – заинтересовался Накамура, – мне подобное изречение не знакомо.

– Скажем так, – аккуратно подбирал я подходящие слова, – это свободное цитирование одного иностранного автора, который, кстати, в свои затёртые годы учил наш язык.

– И что в итоге? – поинтересовался Изао, – у него получилось?

– Боюсь, что нет, – произнёс я, – умер.

– Неудивительно, – ответил Накамура, – наш язык весьма сложен для дилетанта.

Я не стал его переубеждать, параллельно с нашим диалогом, я быстро набрасывал очередное письмо для Хосино. В этот раз поставлю отметку о необходимости уведомлять о прочтении, а то эта редиска перестала реагировать на мои запросы. Да и в целом, в кабинете я его уже сутки не видел. Не знал бы, какой это человек, решил бы что именно он лично сейчас освобождает наше препятствие. А что, если?

– Да, да, я весь в Вашем внимании, – скороговоркой, но без какой-либо эмоции в голове произнёс Хосино. Судя по скорости ответа, он буквально сросся с телефонной трубкой аккурат перед моим звонком.

– Хосино-сан! Срочно. – Я особо выделил последнее слово. – Критическая потребность. Нам нужны шесть телескопических стоек, грузоподъемность – порядка трёх-четырех тонн каждая. В идеале нужны в пределах пары часов, потом возможны еще большие осложнения, поэтому постарайтесь ни минутой больше. Контакты передаст мой помощник Сугиями Иоширо. Отбой связи!

– Два часа?! Это невозможно! – Голос из трубки был пронзительным, словно на грани истерического срыва. – Совершенно! Бухгалтерия требует смету, техническое обоснование, три визы! Главный бухгалтер – уехал на переговоры, он вообще сейчас в воздухе, связи с ним нет! Мы не можем просто так оплачивать любой счёт, это же нарушение всех протоколов! Казначейство разорвет нас!

Я не дал ему договорить. Мой голос прервал его истерику словно низким, грозовым раскатом, от которого, казалось, задрожали даже стены в переговорной:

– Хосино-сан! – Каждое моё слово было словно ударом молота по наковальне. – Если этих стоек не будет через два часа, трал превратится в вечный памятник нашей нерасторопности, а сама турбина из важнейшего приобретения города станет всего лишь дорогостоящим арт-объектом! Сроки проекта и так горят ко всем чертям! И как Вы сами думаете, кого в итоге сочтут виноватым? Разве не руководителя, не обеспечившего критически важные ресурсы в сложный момент! – Я сделал паузу, достаточную, чтобы ужас осознания проник в сознание человека на другом конце. – Сугиями, записывай этот разговор! Готовь протокол об отказе в предоставлении ресурсов немедленно!

В трубке воцарилась мертвая тишина, равно как и в нашем импровизированном штабе. Настолько мёртвая, что можно было услышать собственное сердцебиение. Я немного блефовал, но раз Хосино уже сутки даже не заходил к нам, то откуда он мог знать, что мой помощник сейчас на другом конце города, в порту.

Спустя некоторое время, кажется, прошло несколько минут, прежде чем из телефона донесся звук. Не прежний истерический возглас, но глухой протяжный стон, словно из горла загнанного и смертельно раненого зверя.

– Ла… Ладно! – Голос Хосино, когда он наконец заговорил, был сдавленным, и в его шепоте чётко звучали нотки отчаяния. – Боже правый, что же это творится. Жду, жду реквизиты. Я выбью, должен выбить их, под свою ответственность.

Раздался щелчок в трубке, и связь оборвалась. В моих ушах осталась лишь бездыханная тишина, тяжелее прежней, и давившая на виски предчувствием новых, неизбежных сложностей.

Глава 2

Площадка, ставшая для нас непреодолимым препятствием, погрузилась в инфернальный хаос, словно превратилась в филиал строительного ада на земле. Сугиями, на которого «старик-волшебник» Морита напялил каску, словно заправский папарацци, жался к стенам, но искал всё более и более острые углы для съёмки. Даже из его отрывочного видеокалейдоскопа было ясно, что парни взялись за это дело серьезно. Нечеловечески пронзительный визг оборудования резал слух, словно трубы Страшного суда, заставляя сжимать зубы до хруста. Строители предпочитали больше пилить, чем долбить, тем самым, не допуская излишних вибраций, их движения были резкими, точными, будто в смертельном танце с непокорным металлом. Временами снопы искр говорили о том, что и металлоконструкции этого «апендицита» не могут остановить человеческий энтузиазм, подстегнутый обещанием весьма щедрой премии. Каждая искра казалась крохотной вспышкой надежды.

Но временами раздавались глухие удары кувалд, заставляя пульсировать виски и отдавать в сердце, словно в такт этой индустриальной пляски смерти. Порой голоса строителей старались перекрыть всю какофонию, но до микрофона в телефоне долетали лишь обрывочные звуки: «Держи, еще, сильнее, давай!».

Пыль, поднятая ветром и ударами строителей, висела в воздухе плотной пеленой, закручивалась в настолько странные вихри, что только добавляло сюрреализма этой картине. Сугиями прижимался ближе к телефону, почти уткнувшись губами в микрофон, чтобы переорать окружающий его шум. Его голос сквозь помехи звучал как из бункера.

– Канэко-сан, они как титаны, – охрипшим голосом произнёс он, в его тоне смешались восхищение и страх, – а Морита-сан вообще кажется всюду. Он работает везде, и его крик получается слышать в каждом углу, это что-то невероятное. Он сам дымит как паровоз, весь покрытый слоем сажи и пота, но между тем умудрился сейчас залезть под самые балки, и с той высоты покрыть трехэтажным одного из своих работников. Матерщина льётся рекой, точная и образная, это надо слышать.

Внезапно раздался оглушительный треск, словно сломалась гигантская кость. Вслед за этим звуком раздался оглушительный, звенящий грохот упавшего металла. Земля, казалось, содрогнулась. Прозвучало так сильно, словно раздался гром среди ясного неба. Мой ассистент вскрикнул, коротко, но так пронзительно, что его ужас передался всем присутствующим в переговорной. Камера в его руках резко дёрнулась, и окружающий мир заплясал перед нами. На экране мелькали обрывки неба, стен, испуганных лиц.

– Балка! – голос Иоширо был сдавлен, и буквально пропитан ужасом. – Она упала, буквально в метре от машины, это было так страшно!

Но его голос моментально перекрыл не крик, а самый настоящий рёв, низкий, яростный, звериный, заглушивший весь строительный шум на площадке.

– Я же предупреждал! – голос явно принадлежал самому главному мастеровому – Морите Дэйчи. – Говорил же, аккуратнее! Почему упор не проконтролировал? – он явно обращался к кому-то за кадром, но окончания слов терялись за междометиями и ругательствами, сыпавшимися градом, точными и уничтожающими, которыми прораб сыпал так филигранно, что я и сам заслушался. – Отвечай, тебе говорю, ты там живой? Если живой, я тебе сейчас покажу! Где твои глаза были, а?! В заднице?!

– Да живой я, живой, босс! – голос виноватого «бойца» был полон ярости и адреналина, и в то же время облегчения, – отскочил в последний момент. Упор был, там кладка частично осыпалась, вот балку и повело. Чуть не придавило!

По площадке прокатился почти слышимый, коллективный вздох облегчения – громче, чем мог бы быть в этом грохоте. Руки ребят дрожали, лица под касками и масками были белы как мел. Но что-то переломилось, словно страх, ранее сковывавший их движения, сменился слепой, безумной яростью. Яростью выживших, которых смерть лишь лизнула, но не забрала.

– Давай! – проревел кто-то из команды, и голос его был хриплым от напряжения, но не сломленным. – Режь дальше, старик, еще немного! Добьем эту падаль!

И работа продолжилась. Часы тянулись с невыносимой, адской медлительностью, каждая минута казалась вечностью, наполненной скрежетом и криками, и только таймер с методичностью робота отсчитывал всё более и более уменьшавшиеся цифры.

Наконец, сквозь завесу пыли, явилось чудо, рожденное не из света, а из грязи и металла. По периметру нашего проезда высились шесть металлических «ног», чьи хромированные стальные поверхности сияли в полумраке стройки едва уловимой, но всё же надеждой. Они стояли, как исполинские стражи, принявшие на себя тяжесть неба. Рабочие, изможденные до предела, сгорбленные, но не сломленные, покрытые слоем пота, сажи и металлической пыли, превратившиеся в живые статуи из серого камня, с глазами, красными от напряжения и дыма, стояли возле них, опираясь на инструменты или просто друг на друга. Воздух рвал лязг тяжелого металла о бетон, мощные домкраты выравнивали последние сантиметры навеса.

 Голоса, уже хриплые от усталости, но всё одно полные ярости, доносились даже сюда:

– Давай! Сюда! Быстрее! – Сугиями стоял в отдалении, очевидно после случившегося ранее «недоразумения» его прогнали куда подальше. – Закрепляй, черт тебя побери! Теперь они всё выдержат!

Прораб Морита медленно приблизился к камере Сугиями. Его шаги были тяжелыми, но неуклонными, а лицо стало неподвижной маской из засохшей грязи, въевшейся сажи и немой усталости. Но в одном прищуренном глазу, сквозь пелену измождения, горела не гаснущая искра, холодная, граничащая с одержимостью. Он вытер лицо ветошью, превратившейся в черную, маслянисто-кровавую тряпку (свежий порез на губе сочился, смешиваясь с грязью), и его хриплый голос прозвучал с пугающей непоколебимостью:

– Канэко-сан, все подпорки теперь стоят как скалы. Сейчас уберем остатки этого «аппендицита», – Он сделал паузу, сплёвывая невидимую грязь. – Самый последний, на самом верху. Он там держится за счет арматуры, но я не хочу рисковать. Если этот гад решит сверзнуться вниз, когда трал будет проезжать под ним, может случиться казус, а я такого не могу допустить. – Его взгляд уперся прямо в объектив, будто стараясь увидеть меня сквозь экран. – Минут через двадцать ваша дорога будет открыта. Но мы тут ещё задержимся, надо после себя и порядок навести. Не любим мусорить.

Он оскалился, обнажив черный провал на месте отсутствующего зуба, остальные зубы казались невероятно белоснежными на фоне закопченного лица.

– Молитесь своим бумажным богам, белоручки, – он захохотал и пошёл обратно, в ту стихию, в которой буквально царствовал, и принадлежностью к которой так гордился. Сейчас он напоминал уже не старого пирата, а, скорее, древнего бога-кузнеца Гефеста, сошедшего с Олимпа в адскую кузницу, тем более что обстановка более чем соответствовала.

Его фигура в старой, потёртой спецовке удалялась в сторону того самого, последнего удара. Пожалуй, именно с такой самоубийственной твёрдостью самураи шли в бой за своего господина. Вдалеке ударил ослепительный сноп искр, но сам мир словно замер. И не просто замер, а словно затаился в ожидании чего-то великого. Даже вечно мешающий ветер стих, словно придавленный всей тяжестью происходящего действа.

И в этой внезапной, гнетущей тишине бушевал лишь автоген в руках старого строителя. Его рёв заполнил собой всё пространство, одинокий и яростный. Сугиями всё-таки подкрался ближе, чтобы и нам передать всю торжественность момента, благо, все прочие работники были также увлечены лицезрением своего славного командира. Рёв автогена, такой яростный, словно инфернальный, рвал окружающее безмолвие. Шипение разрезаемой стали словно заменило предсмертный хрип этого «клыка», который выпил у нас столько крови. Камера дрожала, очевидно Сигуями тоже прочувствовал всю силу этого момента, даже мои коллеги, сидя в прохладной и уютной переговорной, были под впечатлением увиденного.