Когда он поставил последнюю точку, мир вокруг словно качнулся. Перед глазами промелькнули серебристые всполохи, как от удара молнии. Он резко втянул воздух, а потом понял, что рисунок не просто сидит на коже – он будто врос внутрь. Боль постепенно стихла, оставив после себя глубокую пульсацию, словно в венах поселился ещё один источник жизни.

А потом… Он провалился в сон без сновидений…

………

На следующий день, проснувшись, первым делом посмотрел на руку. И не поверил глазам. Кожа была абсолютно чистая. Ни рубца, ни шрама, ни ожога. Будто всё, что он сделал, оказалось лишь дурным сном. Но стоило ему сосредоточиться, как узор вспыхивал прямо в его зрении – будто не на коже, а в самой сетчатке, в глубине глаз. Он видел его поверх мира, как отпечаток собственной души.

Попробовав воспроизвести жест, который делал в хранилище, он ощутил, как пространство вокруг вздрогнуло. Воздух перед ним загустел, словно стекло, и знакомый куб снова раскрылся. Только теперь переход шёл не от стены или пола, а прямо от его собственного тела.

В кубе тоже что-то изменилось. Он сразу заметил – воздух стал плотнее, наполнен лёгким звоном, как после сильного раската грома. Поверхности куба пульсировали мягкими волнами света, будто признавая в нём нового хозяина. На долю секунды у него мелькнуло чувство, что пространство теперь связано с ним самим, а не с каким-то внешним символом.

Потом он поднял руку, и узор засветился в его видении сильнее. Куб отозвался лёгкой вибрацией, как будто дышал вместе с ним.

– Теперь оно во мне… и я в нём… – Тихо пронеслось в голове. И впервые он ощутил настоящий трепет. Не от боли… Не от страха… А от понимания, что он стал связующим звеном с чем-то, что больше похоже на карманный мир. Парень вошёл в куб в очередной раз и сразу понял, что теперь он не тот, кем был прежде.

Раньше это было холодное каменное нутро, строго очерченное, будто коробка, наполненная чужими тайнами. Теперь же пространство разверзалось перед ним шире, глубже. Стены куба словно отодвинулись, а потолок исчез в туманной вышине, где мерцал тусклый свет, напоминавший о далёком небе. Воздух стал плотнее, гуще, как перед грозой – и каждый вдох отдавался не только лёгкими, но и всем телом, будто куб реагировал на его присутствие.

Он осторожно шагнул вперёд, и пол под ногами дрогнул – лёгкой, почти невесомой волной. Словно само пространство теперь подстраивалось под него. Впервые у него мелькнула мысль:

“А что, если куб не застывшее место, а живая система?”

Первое, что он заметил… В кубе стало больше места. В углах, где раньше теснились сундуки и кости странного существа, теперь открывались новые пустоты, словно добавилось дополнительное пространство. Ощущение было такое, будто само его тело, его кровь расширяли границы хранилища, как лёгкие, наполняющие грудь воздухом.

А потом он вспомнил кристалл. Осколок, которым он чертил узор. Он хотел достать его снова, но вместо этого ощутил странное. Кристалла больше нет. Никакой твёрдой грани в вещах, только едва уловимый холод в том месте на руке, где он вырезал символ. Будто тот просто… Впитался… В его собственное тело.

И тут его пронзила мысль – страшная и захватывающая. Размер куба может зависеть не от фиксированного узора, а от того, сколько силы он в него вложит. Сколько энергии сможет дать. И этот самый кристалл был лишь первой жертвой. Если всё обстоит именно так, то подобные возможности были безграничными. Хранилище могло стать чем угодно. Арсеналом… Мастерской… Убежищем… Библиотекой… И даже целым городом. Но опасность тоже была очевидной. Эта штука теперь питалась им. Куб не просто висел в пустоте – он был связан с его телом, его кровью. И если он вложит слишком много – что будет? Пространство растянется так, что начнёт пожирать его самого? Или, хуже того, порвёт связь и заберёт с собой кусок его души?

Парень попытался проверить границы. Он сконцентрировался, и стены действительно начали колебаться – расширялись, уходили прочь, будто подчинялись его дыханию. Внутри него тут же вспыхнула острая слабость, в висках застучала кровь, в глазах всё потемнело. Стоило отпустить – куб возвращался к прежнему размеру, а к нему приходило облегчение.

– Да, это моё… но это и пожирает меня. – Понял он. Теперь нужно было решить, что важнее. Удерживать куб в минимальной форме, экономя силы, или кормить его энергией, превращая в настоящую Вселенную. И впервые с этого момента он осознал, что это не просто находка. Это сделка. Он сам стал сосудом и ключом одновременно.

Первым делом он вернулся к той самой скале, где впервые нашёл вход. Сердце стучало быстро, но руки были твёрдые. Теперь он знал, что это место не должно остаться открытым. Кирилл достал каменный обломок и принялся методично царапать и сбивать узор, превращая тонкую “вышивку” в хаотичное месиво линий и сколов.

Каждый удар отдавался лёгкой дрожью – куб словно чувствовал, что его связующая нить обрывается. Когда последний штрих узора был стёрт, пространство вокруг стало ощутимо тише, будто заткнулась какая-то скрытая артерия. Кирилл выдохнул. Теперь только он обладал доступом к этому миру, узор был у него под кожей.

И тогда начались настоящие эксперименты. Сначала он решил попробовать простое – вещи. Он принес охапку сухих веток, пару камней, кусок кожи с убитого зверя. Вошёл в куб, бросил их на пол и тут же вернулся наружу. На воздухе он специально подождал полчаса, час, а потом вошёл снова. И что его удивило – всё внутри было в точности таким же. Ветки сухие, как будто он их только что положил, а кусок кожи не начинал пахнуть тухлятиной, как это происходило снаружи.

– Хранилище. Самое настоящее хранилище… – Глухо прошептал он, не веря глазам. А потом, слегка осмелев, он решил проверить дальше. Взял из своих запасов миску с горячим бульоном, который только что сварил на костре. Внутри куба поставил миску на пол и вышел. Подождал долго, специально – больше двух часов. Когда вошёл обратно, пар всё ещё поднимался над бульоном, запах был свежий, словно он снял кастрюлю с огня только минуту назад. И от осознания этого у него перехватило дыхание. Это было похоже на чудо.

Но на этом он не остановился. Под руку подвернулась живая ящерица, пойманная возле ручья. Кирилл, с сомнением и внутренним сопротивлением, всё-таки занёс её внутрь. Ящерица в тот же миг застыла – не мёртвая, не живая, словно перед ним была хрупкая статуэтка из живого камня. Он с ужасом смотрел на неё, потом вынес обратно. На воздухе зверёк мигнул глазами, дёрнул лапами и с визгом бросился прочь, будто ничего не произошло.

А Кирилл остался стоять, ошарашенный. Значит, внутри куба время стоит. И с каждой новой проверкой картина становилась яснее. Куб позволял ему самому жить и двигаться, но всё остальное попадало в стазис. Это было благословением и проклятием одновременно. Он мог хранить еду бесконечно долго, вещи не теряли свойств, но любое живое создание – зверь или, может быть, человек – застывало, словно в ловушке вечного сна.

И тут его охватила тревога. Если куб питался его энергией, значит ли это, что однажды и он может “остановиться” в нём? Что граница между хозяином и пленником может однажды стереться? И в его груди заныло от ощущения, что он держит в руках инструмент невероятной силы – и такой же невероятной опасности.

Он не мог больше относиться к кубу как к игрушке – это был инструмент, и инструменты требуют испытаний. Наутро, когда свет медленно распространял свои ленивые “пальцы” по скалам, Кирилл уже собрал всё необходимое. Уже обработанные шкуры… Все свои запасы сушёного мяса… Пару готовых копий и ножей, обмотанные кожаными ремнями… Самодельную миску… Горсть смолы в кожаном мешочке… Пару камней, оставшихся от его работ… И, с особой осторожностью, странный “пистолет”, который ещё вчера показал ему тончайшую нить разрушительной точности…

Он вошёл в куб не в охотничьих мотивах, а как кладовщик. Порядок… Нумерация… Система хранения… Подошёл к месту, где пространство ему казалось наиболее устойчивым, разложил на ровной площадке шкуры – ровные пластами, как страницы книги. Затем поставил миску и аккуратно положил напиток, ещё дымящийся от костра. Всё это он делал точно, как человек, раскладывающий инструменты по ячейкам. Ножи к северу… Копья к югу… Пища в глубине… Всё, что касается выживания, вроде запасов дров, веток, и сухого мха – ближе к выходу.

Первое и главное испытание было простое и прагматичное. Выдержит ли куб постоянную нагрузку, массу вещей, и как отразится всё это на нём самом. Он заносил по одному предмету, делал паузу, выходил наружу, ждал, затем возвращался и осматривал. Так он пронёс внутрь полторы охапки дров, три связки съестного, семь перепёлок, два мешка с сушёной травой, оружие и остатки инструментов.

Сначала казалось, что ничего не меняется. Вещи лежали точно там, где он оставил, их запах не изменялся, металл на ножах не тускнел. Но при очередном заходе он заметил нечто тонкое. Куб слегка “посвистывал”. Всё это было не слышно ушами, а отдавалось где-то в теле. Глубоко, как натянутая струна. В груди у него вздрагивало. Он понял, что каждая крупная кладь требует платы. Когда он пронёс внутрь тяжёлое копьё с металлическим древком, по телу прошла волна утомлённости – не простая усталость, а такое ощущение, будто кто-то забрал у него часть тепла. Он сел на пол и прислушался – сердце билось ровно, но в руках и ногах появилась краткое ощущение тяжести.

Это было знаково. Куб мог расширяться. Но именно за счёт его собственных сил. Он перешёл к более тонкой дисциплине – учёту и очереди. Разместил на “полках”, которые сам вычертил мысленно, вещи по категориям. На переднем ряду – оружие и инструменты… В глубине – пища… По бокам – вещи для ремонта и запчасти… В одном уголке – “опасные” предметы, вроде пистолета и кристаллов, складывались отдельно, завернутые по-отдельности в кожу и мешки. Он привязал кусочки ткани и ветви как бирки, пометил углы угольными штрихами, чтобы не забыть, где и что хранится.

Дальше – начались более долговременные тесты. Он на три дня оставил в кубе несколько самодельных мисок с супом, из местных ингредиентов и дикого чеснока, и связок свежего мяса, и в эти три дня выходил на охоту, возвращался, но не открывал куб целыми днями. Каждый раз, когда входил – еда была как свежая. Мясо не давало запаха порчи. Металл оставался таким же. Даже треснувшая кость, которую он бросил туда “на пробу’, не изменяла структуру. Даже дикий чеснок, который он отложил “на потом”, не потерял аромата и свежести. Ящик с лекарствами, пара кусочков мха и высушенных листьев, сохранил цвет и аромат.

Затем он прошёл эти же опыты с предметами живыми – и это открыло другой, мрачный лист бумаги. Маленькая мышь, пойманная рано утром, при входе в куб застыла. Он держал её в руке, чувствовал, как сердце зверька перестало биться, но при переносе наружу через час она опять дёрнулась, как будто проснулась от долгого лежания в холодной горсти. То же случилось с более крупной птичкой – она буквально зависла между моментами, как кадр в фильме, выдержанный над пламенем.

Побочный эффект стал очевиден. Для всех живых сущностей, кроме него самого, актировавшего узор прохода, куб – это стазис. Вещи не портятся. Живые – “замерзают” во времени. Это давало ему определённые преимущества. Так как там можно сохранять съестное. Можно “заморозить” раненого до прихода лечения. Можно держать опасные трофеи в безопасности. Но это же и угроза. Так как если, по какой-либо неосторожности, в куб попадёт друг, то человек остановится и не проснётся, пока Кирилл не вынесет его наружу.

Он провёл ещё один эксперимент, ради которого дрожал. Поставил в коробку небольшой чехол с кусочком живой кожи – обрывок, ещё теплый – и выдержал час. Отнёс наружу. Кожа оставалась холодной, но при соприкосновении с его ладонью начинала дрожать и возвращать тепло. Это подтвердило, что стазис не равен смерти, но в нём есть риск – длительное “хранение” может привести к непредсказуемым побочным проблемам. Возможно даже к мутациям. Вдруг там ткани при долгом пребывании теряют эластичность? Цвет может потускнеть? А кости – станут хрупкими? Этого он не знал. А проводить подобные эксперименты ему было просто не на ком.