– А почему ты не явилась на занятие, мадам? Заболела? М-м-м, какая жалость. Собьёшь температуру и 25-й 299-го опуса Черни мне аудиосообщением в Ватсап, не то матери позвоню. (грозно)

– Ужасные штрихи! Не ритм, а тошниловка в пробке. Мы же тут по идее крадёмся! (театрально)

– Вы понимаете, что с вашим, так сказать, талантом заниматься надо будет ОЧЕНЬ много? (скорбно)

– Котёнок, а, может, тебе на балалайку лучше? У пузочёсов^[6] тоже весело живётся. (насмешливо, игриво)

– Завтра в десять, чтобы была тут. Какая лекция? Основы государственности? Умоляю, там и без тебя справятся. (уверенно, спокойно)

– Аккордовую артиллерию тренируем, Маратик. (громко, с задором) Маратик-дегенератик. (тихо, закрыв дверь)

Зоя не раз заставала этот момент, когда Роза Брониславовна провожала учеников. Момент освобождения, конца сладкой пытки. Зоя предполагала: а она ведь вряд ли ради денег этим занимается. Догадка казалась немыслимой и почему-то страшной.

Среди учеников было много упорных и старательных. Способных, если верить Розе Брониславовне. Слово «талантливый» она в похвале не употребляла никогда и любила говорить, что это большое педагогическое фиаско. Некоторых Зоя запомнила по именам. Она заглядывала им в глаза и пыталась понять: свою ли мечту они живут? В смысле, вот о таком, а не о привычном для Зоиного тинейджерства – новый скейт, последняя приставка, встречаться с мальчиком, увидеть Диснейленд, лишиться девственности – и вправду можно грезить в пятнадцать лет?

Чтобы заглянуть в души музыкантов, был куплен роман «Пианистка» Елинек (фильм с Юппер Зоя помнила плохо). Читала обычно в кровати, сны потом снились противные. Зоя подчеркнула фразу «измывательства дилетантов над искусством в угоду тщеславия родителям». Думала как-нибудь дерзнуть и впечатлить формулировкой Розу Брониславовну.

– Ты так много говоришь об этой долбанутой, что мне уже начинает казаться, будто у тебя с ней роман, а не с Яном, – осторожно сказала Сеня.

Сене Ян сразу не понравился. Единственное, что поднимало Сене настроение – возможность шутить про то, что будь они с Зоей звёздами голливудского масштаба, их пару – по образу и подобию формулировки Бранжелина – называли бы Зоян. А вообще этот союз Сеня не одобряла. «Гнида он заносчивая», без церемоний резюмировала она. И прозвала его – Домажор.

– Сень, ну он же не выбирал, в какой семье родиться! – не унималась Зоя.

– Зато он выбирал, как себя вести, – говорила Сеня, и её было не переубедить.

Зоя уставала спорить. Дело в том, что она и вправду начала осознавать нездоровую обсессию персоной Розы Брониславовны и попыткой ей понравиться. Уже и сама не понимала, почему вместо того, что побыть с Яном тет-а-тет, прийти на очередной ужин казалось важнее. Общество Розы Брониславовны пленило Зою. Ей хотелось «вписаться» в этот дом. Доказать, что она оторвалась от нелепых семейных застолий и скучных коллег с её прошлой работы в банке, которые интереснее эксель-таблиц и сёрфинга на Бали ничего не видели. Перед Зоей же во всей красе предстала она – недостижимая московская интеллигенция.

Зою не на шутку заводили «контрольные», которые ей нужно было проходить, чтобы с интеллигенцией встретиться. Как-то Роза Брониславовна показала на ящики книг и попросила: «Душенька, не могли бы вы рассортировать всё? Сюда зарубежную беллетристику, сюда поэзию. Только не вместе, умоляю: „эстрадную“ отдельно, „ленинградцев“ отдельно. Вы меня слышите? Вы понимаете? Вы в коннекте? Сейчас я объясню: „эстрадное“ – это Евтушенко, Рождественский, Вознесенский. „Ленинград“ – это Кушнер и так далее. А „возвращенцев“ давайте на эту полку. Ну, Бек, Солженицын, Домбровский». В стопке книг Зоя увидела «Петербург» Андрея Белого и вспомнила, что давно хотела прочитать. Зоя спросила, может ли она одолжить его на пару недель, но Роза Брониславовна ответила «Возьмите лучше вот это» и протянула ей «Яму» Куприна.

Она говорила: «Darling, будьте любезны, не несите ваш рюкзак в комнату. Не люблю, когда микробы из общественного транспорта сразу в гостиную. Оставьте его у псише (выделила голосом) в коридоре. Или: повесьте туда, где мой шазюбль». И выжидательно смотрела на Зою, следила за взглядом: встретится ли он с нужной вещью.

Хитрая!

Зою эти упражнения даже веселили. Казалось, её просто берут на понт. Она молча улыбалась и думала: дамочка, я Чемпионка Вселенной по игре в «шляпу», «Контакт» и «Коднеймс». Вы меня своим псише не напугаете. Я даже знаю, что такое пипидастр и частенько его загадываю, заставляя страдать команды соперников. А вот вы, поди, и в руках такого не держали.

Однажды Роза Брониславовна снизошла и таки позвала Зою «в свет». Та простодушно спросила: «а кто будет?». Роза Брониславовна удивлённо посмотрела и ответила: «Что значит „кто“? Приличные люди, люди нашего круга».

У неё часто бывали гости. И это легко понять. Просто Роза Брониславовна была крутой. Она много смеялась, гениально блефовала в покере и побеждала всех в «Крокодила». У неё был фантастический вкус в одежде и идеальный парфюм. У неё проводились самые весёлые вечеринки, на которых Зое доводилось бывать.

Её гостиная не бывала пустой. Элита. Профессура. Архитекторы. Врачи. Поэты. У каждого второго – открытый брак. У каждого третьего – жена и любовница в одном пространстве: вот здесь прямо сейчас. Кто-то из них обязательно беременен или занят ребёнком ощутимо дошкольного возраста. У каждого четвёртого – маленькая гавкающая собачка. И все в сменке. Здесь никто не ходил в колготках и носках. Кроме разве что детей. Как-то раз Зоя услышала разговор двух девочек лет семи. Они говорили о том, кто где живёт и у кого сколько комнат в квартире. Первая, постарше, перечисляла не то что комнаты. Этажи. Вторая отвечала, что они живут в двухкомнатной, но с балконом. Потом первая девочка показывала с айфона свои фотографии из летней поездки. Зоя, не найдя себя в обществе взрослых, присела поболтать с подрастающим поколением, спросила, кто их родители. Они синхронно ткнули пальцами. Стало ясно, что девочка помладше – дочка чьих-то студентов. А та, что постарше, кивнула на мужика лет семидесяти. «Какой у тебя старый папа», – искренне удивилась девочка помладше, а та, что постарше, не придумала ничего лучше, чем показать подружке язык.

Здесь проводились вечеринки по пятницам и субботам, журфиксы^[7] по четвергам (умеренные алкогольные возлияния), бранчи по воскресеньям. В доме всегда были люди. Они курили, смеялись, не изменяли старомодной привычке травить байки и анекдоты, пили водку. Нет, не водку. Водочку. И не пили, а начисляли. Зоя вот водки не пьёт, ей горько и невкусно. Не любит, когда алкоголь резко бьёт по голове. То ли дело когда он коварно шепчет и уговаривает, как вино. Зоя попыталась это объяснить, но её не поняли. Роза Брониславовна крикнула: «Молодёжь, поищите в баре что-то полегче для ребёнка». И перед Зоей поставили три бутылки игристого на выбор.

В этом доме знали культуру застолья. Здесь умели остроумно и громко отбить словесную подачу, произнести тост. Это не шло ни в какое сравнение с посиделками окружения Зоиной семьи. Неловкими косноязычными родственниками, помешанными на подарках, приготовлении еды, внешнем виде и отчаянном выгрызании – чуть лучше, чем сейчас, – бытовых условий. В этом кругу Зоины родители считались «умниками»: потому как единственные обладали высшим образованием. Как-то раз на застолье по случаю Зоиного двадцатилетия отец говорил поздравление. Зоин отец в самом деле умён, просто по-народному, по-житейски. Его любимый герой русской литературы – Платон Каратаев. Читает он много, особенно Чехова и часто говорит: «Ну, это мужская проза, ты женщина, тебе не понять». «Это сексизм, папа», обычно говорит Зоя. «Я не знаю, что это такое, доча», отвечает он краснея.

Чехов не научил отца красноречию, но надо отдать должное, во время поздравлений он в отличие от многих других никогда не прибегал к мещанским универсалиям про «счастье, здоровье и благополучие». В тот день рождения, пока отец наскребал слова, о том как важно найти своё место в жизни, двоюродная сестра бабушки, тётя Люда, громко обратилась к матери: «Не поняла, а как Пичкалёвы выменяли двушку на трёшку? Там с маткапиталом, что ли… Это ж дикие деньжищи»? Вопрос об имущественной многоходовке лёг между салатами и заливным; тост сбился; отец стушевался и решил не продолжать. Зоя расстроилась – за папу и за себя, так и не узнав главного – как найти то самое место.

За этими застольями женщины обсуждали подтяжки лица звёзд и выносили мнения, у кого получилось красиво, а у кого – дурно. Мужчины, по канону, – машину, рыбалку, гараж. Телевизор бубнил что-то своё. Однажды включили передачу типа «Аншлага», в котором юмористы мяукали на разные лады. «А давайте тоже мяукать, мы что, хуже этих?» – предложил Владимир (он был то ли чей-то отчим, то ли, наоборот, первый муж). И все стали мяукать, по кругу.

Зоя смотрела на мяукающих родственников, и ей казалось, что она в дурдоме. Или, пожалуйста, ну хотя бы во сне. Но Владимир вполне по-настоящему ткнул её пальцем в бок и сказал: «Теперь твоя очередь. Давай оригинально, как ты умеешь. Чему-то ведь тебя в Москве твоей научили». Зоя не знала, как мяукать оригинально, и поэтому просто сказала «мяу-мяу». «Скучно», – резюмировал Владимир.

В квартире Розы Брониславовны Зою не просили мяукать. Словно они и так понимали, что она не представляет никакого интереса. При этом общий язык не получилось найти не только со старшими, но и с молодёжью. А её здесь было немало: Яновы друзья детства, чьи-то студенты, ученики, аспиранты, ассистенты.

Это была совершенно непривычная молодёжь. Они были взрослыми, но не той взрослостью, какая обрушилась на её друзей: с ранними ипотеками, фрилансами и необходимостью оплачивать родительские зубные протезы. Они одевались как в сериале «Безумцы»: парни в жилетках, девушки в бархате и клипсах. Они не работали в офисах. Они использовали слова «лепота», «благодать» и «ну давай по рюмашке». Они писали диссертации и играли на театре. Кажется, Гурченко когда-то сказала в одном интервью: «моё происхождение вылезало из всех швов моих платьев». Таковым было Зоино состояние тех месяцев.

Зоя в то время часто спрашивала себя: а я сама-то кто? С кем? Чьих? Для этих товарищей нет базы: так, почитала всякого по верхам и нахваталась в интернете у умных людей красивых слов. Но и с членами семьи и одноклассницами обоюдно интересный разговор уже как будто не представим. Получается креативный, прости господи, класс. Тьфу. Как жаль, что ушли десятые годы: там можно было спрятаться за уютным понятием «хипстер». Да даже без хипстера. Просто – жаль, что ушли.

Единственная отдушина – Янчик. Всё талантливо делал, даже разливал. Она увидела однажды, как Ян распределял остатки, стараясь делать это поровну, резко опрокидывая бутылку дном вниз, чтобы не перелить. Но себе всё равно налил побольше. «Вот жадина», – послышался голос из их «водочного» уголка.

И просилась после «говядина», а потом – «солёный огурец», про который Зоя подумала «хочется», а ещё подумала, что огурец – это дома, а сейчас ситуация требовала «турецкий барабан» (хотя вот Сеня говорит, что «немецкий») или элегантный вариант про пустую шоколадину.

«Эх, написать бы серик про социальное расслоение, – подумала Зоя. – Типа „Белый лотос“ по-русски».

Не из зависти. Это всё для зависти было недостижимо. Представить сложно, как это – с детства жить в квартире с потолком четыре с половиной метра. Просыпаться сразу в центре Москвы, а не делать ежедневное упражнение «автобус-электричка-метро»? Не мыслить о работе в найме? Знать, что всегда есть и будет крыша над головой? Не задаваться вопросом «а чем бы я занимался, если бы не нужно было зарабатывать?» – потому что зарабатывать просто не нужно.