Машинально отворачиваюсь. Но зачем—то снова направляю на них взгляд.

Славка останавливается, преграждая Даше дорогу, склоняется к ней, а я не замечаю, как спотыкаюсь и торможу. Внутри всё пульсировать начинает, когда они на протяжении нескольких секунд вот так стоят. Близко друг к другу, почти соприкасаясь носами.

Я знаю, что она ему нравилась. Он не говорил, но не увидеть было сложно. Вот только не подозревал, что и он ей тоже.

Дыхалку перехватывает, пальцы складываются в кулаки. Внутри вспыхивает вспышка из ревности и ярости, но я быстро её давлю.

Всё правильно. Это было ожидаемо. Белозеров в отличии от меня не персона нон грата.

Зачем продолжаю пялиться не понимаю. Как мазохист жду доказательства, что они вместе? Или наоборот глубоко внутри надеюсь, что ничего не произойдет?

Пока задаю себе все эти вопросы пропускаю момент, как Даша поворачивает голову в мою сторону. Наши взгляды встречаются. Её голубые глаза пронзают меня, как всегда, разнося до самых костей. Только ей удаётся смотреть так, что я дышать забываю.

Она что—то говорит, после чего Слава оборачивается и тоже смотрит на меня.

Я равнодушно отворачиваюсь. Равнодушно для вида, конечно. Внутри меня бомбит ураган. Но они этого не увидят.

Перед глазами все еще стоит картина, как они почти целуются, когда я дохожу домой.

Год прошел. Год! А легче не стало. Чувство неполноценности душит. Травит. Заставляет чувствовать себя ничтожеством.

Открыв дверь, бросаю на пол папку. Не успеваю разуться, как слышу надтреснутый голос отца из кухни:

– Месяц, мать их! – а потом грохот. Похоже, он ударил кулаком по столу. – Месяц, Марина, я на него пахал, а он сегодня выставил меня как последнюю шавку! Сказал с такой подъебкой, мол – "извини, Фёдор, для тебе денег нет". Для меня, слышишь?

– Ты шутишь… – мама тихо ахает.

– Хотел бы, чтоб шутил! Я им шестерил, машины чинил, ржавчину жрал. Без бумажек, по—чёрному, как собака. А теперь – всё. Гуд бай. Никто тебе не должен!

– Но ты же говорил, что хозяин нормальный. Что заплатит. Нам эти деньги… Федь, сейчас как никогда нужны. У меня на работе зарплату задерживают уже второй месяц. А нам кредит платить надо.

– Какой к черту кредит?

– За телевизор, – выдыхает мама. – Ты же сам взял его. "Футбол хочу смотреть, как человек". Забыл уже? А я говорила, что мы не потянем. Просила старым обойтись. У нас и без него трат полно. Учебный год начался. Руслан из всего вырос. Пора одежду ему хоть какую—то купить. И так ходит уже в чем попало. А на меня посмотри. Юбке семь лет. Пальто истрепалось. Сколько можно—то? – мама всхлипывает, а я с силой сжимаю челюсть.

– Чёрт бы меня побрал с этим телевизором, – тихо рычит батя, и я уже вижу, как он впивается пальцами в лысину. Как делает всегда на эмоциях, – Значит так, я вытрясу у него деньги. Пойду прямо сейчас, и пусть платит. – слышу, как что—то звякает. – Я ему покажу как это связываться с уголовником.

– Ты что? – вскрикивает мама. – С ума сошел? С ножом идти. Не хватало, чтобы тебя опять посадили. Им же только повод дай. Не пущу.

– А я тебя не спрашиваю, – огрызается отец, явно на пределе. – Меня, значит, как шавку – под зад ногой, а я буду сопли жевать? Нет уж. Я этого паскуду и гараж его разнесу в хлам! Плевать, что сяду. Второй раз не страшно!

– Страшно! – голос мамы срывается. – Мне страшно, Федя! Думаешь, ты нужен нам снова за решёткой? Мне? Сыну? Или ты забыл, что он тебя тогда годами не видел?

– Да плевать! Пусть знает, что отец не тряпка! Не для того я зубами землю грыз, чтобы меня как мусор выбрасывали!

Я стою как вкопанный, и кровь стучит в висках. Отец в бешенстве, мать почти в истерике. Они снова проваливаются в ту бездну, из которой еле выбрались. А я не хочу, чтобы нас затянуло туда обратно.

Отец, как и я, для остальных – ничтожество, с которым не считаются.

Не человек, не личность. Без денег мы пустое место.

Гребанное чувство неполноценности перед окружающим миром снова скалит свою противную рожу. Как же меня достало быть никем. Достало, что на нас смотрят как на грязь под ногами.

Молча захожу в комнату, подхожу к нижнему ящику, достаю кастет и засовываю его в карман куртки. Натягиваю капюшон.

Хватит. Больше я этого терпеть не стану.

У двери останавливаюсь, кидаю взгляд на кухню. Свет тусклый, отец расхаживает по комнате, как лев в клетке. Мать стоит у стола, сжала руки в замок и что—то шепчет себе под нос.

– Только через мой труп! – цедит со слезами на глазах.

Дальше я их не слушаю.

Выхожу из дома и иду туда, где работал последний месяц отец. Неделю назад к нему заходил, поэтому точно знаю местонахождение.

Рабочих там человек пять. Все заняты своим делом, и пройти в кабинет жирного бугая, который и является хозяином гаража мне не составляет труда.

Когда я без стука вхожу к нему, он вразвалку сидит на стуле и говорит с кем—то по телефону.

В широких джинсах с подтяжками и расстегнутой сверху рубашке он напоминает борова. Самодовольного, сального и мерзкого.

Увидев меня, он округляет свои маленькие глаза.

– Я не понял, ты что здесь делаешь, пацан?

Грохнув трубкой по аппарату, силится встать с кресла, но я оказываюсь быстрее и толкаю его обратно.

– Сидеть, – произношу ровно и демонстративно достаю из кармана кастет.

Его глаза жадно следят за каждым моим движением, особенно за тем, как я надеваю железо на пальцы.

– Значит так. Сегодня ты кинул одного хорошего человека. На сколько я знаю, работал он старательно.

Батя даже не пил все лето, мать говорила. Специально, чтобы не давать малейшего повода для увольнения. А его снова макнули рожей в грязь.

– И что? – настороженно бурчит он.

– Сейчас ты отдашь мне эти деньги. А я ему их передам. Ты же не хочешь прослыть мразью, который кидает своих рабочих?

С пару секунд боров смотрит на меня так, словно увидел второе пришествие, а потом начинает мерзко ржать.

– Ты что, пацан, угрожаешь мне? – оперевшись на ручки кресла, кое как достает из него свою тушу, – А ну—ка вали отсюда, – пошатываясь, двигается на меня, – пока я тебя сам не вышвырнул! За батю своего пришёл просить? Такой же, как он – тоже мечтаешь за решёткой погреться? Туда вам всем дорога, нищебродам. Пусть ещё спасибо скажет, что я его пару раз обедом накормил. Больше вы и не стоите – отбросы.

Действую на автомате.

Поднимаю руку и со всей злостью, которую копил годами, врезаю кулаком по его жирной физиономии. Не на полную силу, но достаточно, чтобы он рухнул обратно в кресло и отъехал к стене.

Железо вспороло ему кожу и кровь сочится из распоротой губы.

Меня изнутри всего ломает. Растирает в порошок. Выжигает.

Смотрю на него и хочется сплюнуть, потому что его рожа вызывает омерзение. Он с ужасом в глазах проводит по губе, и размазывает между пальцами кровь.

– Деньги, – цежу сквозь зубы, а потом делаю шаг вперёд.

Вероятно, на моем лице написана готовность продолжить то, что я начал, потому что мужик дергается.

– Да ты… да я тебя засажу, – выплевывает, задыхаясь.

– Я сказал – деньги, – повторяю, сжимая холодный металл, на котором остался красный след.

Боров переводит на него испуганный взгляд, а потом тычет пальцем в верхний ящик.

– Т—там, в столе.

Открываю его и вижу огромное количество купюр. Ящик забит ими до отвала.

Сощурившись, поднимаю взгляд и медленно провожу глазами по этой жирной туше. Он не захотел рассчитываться с отцом, имея при этом столько денег, что их можно грести лопатой.

– Сколько ты платишь рабочим за месяц? – смотрю прямо в его бегающие глаза.

– Бери сколько хочешь.

– Я спросил сколько ты платишь? – повторяю, сжимая кастет, потому что из меня рвется нечто страшное, чего мне кажется я не смогу контролировать, если побуду здесь еще хотя бы немного.

Он называет сумму, и я отсчитываю ровно столько, сколько заработал отец честным трудом.

Захлопнув ящик, направляюсь к выходу.

Увидев, что я отдаляюсь, боров спохватывается и оживает.

– Тебе это так просто с рук не сойдет! Я напишу заявление в милицию!

Опустив руку на дверную ручку, оборачиваюсь.

– А потом, глядишь, и не проснёшься.

Не знаю, что он видит в моих глазах. Вероятно, там все то, что я к нему испытываю, потому что в его собственных появляется страх.

Первобытный, животный.

Ничего он писать не станет.

Разворачиваюсь и ухожу.

Грудная клетка вибрирует. По крови курсирует адреналин.

Двор, воздух, небо – всё дрожит перед глазами.

Жалею ли я о том, что сделал?

Нет.

С этого момента я вообще перестал о чём—либо жалеть.

Вторая часть книги, где герои уже совершеннолетние, называется «Запретная. Моя».