Макс Вальтер: Браконьер 2

Глава 1

Неволя

Сколько я уже здесь? Неделя, месяц, а может, уже год? Дни превратились в единое месиво, состоящее из каторжных работ и пребывания в постоянном бреду. Мозг, словно ватный, напрочь отказывается воспринимать действительность.

Поначалу я делал зарубки на манер тех, что оставлял Робинзон Крузо на необитаемом острове. Но когда меня перевезли в третий раз, я потерял счёт времени и запутался. Да и сложно было сказать, день сейчас или ночь, который час или даже время года. Некоторые утверждали, что на поверхности наступила зима. Якобы изменился поток сквозняка, который теперь покидал подземное царство. Возможно, они были правы, не знаю.

Все мои мысли занимал голод. А ещё я хотел бежать, но не знал, как и куда. Хотя некоторые намётки плана составлял каждый раз перед тем, как провалиться в тяжёлое забвение под названием сон. И самым сложным было то, что я не мог ни с кем поделиться. Выродки очень грамотно ломали людей, разрушая наше единство. И когда кто-то из нас слишком долго общался с соседом по выработке, его попросту перевозили в другое место. А может, и убивали. Никто не знал наверняка.

Помимо прочего, они смогли выстроить целую сеть стукачей, которых кормили чуть лучше, да и работа им доставалась полегче. Меня тоже ломали и заставляли доносить на ближнего. И положив руку на сердце, скажу честно: я много раз жалел об отказе. Помогала ненависть. Лютая, настолько обжигающая душу, что я даже представить не мог существование подобного чувства.

– Бойся! – пролетел крик по цепочке людей.

Я присел, прикрывая голову руками, и открыл рот. Вдалеке грохнул взрыв, а через мгновение из ноздрей вылетели сопли от воздушно-звукового удара. На голову посыпалось мелкое крошево, но ничего критичного не упало. Немытые, воняющие всем, чем только можно, тела зашевелились, передавая из рук в руки острые тяжёлые камни. Мимо прошмыгал человек, который катил садовую тачку, заполненную мелким гравием.

Никто из нас не понимал, зачем мы копаем и куда ведёт тоннель. На этот счёт у меня была своя теория: нас специально занимали тяжёлым трудом, чтобы не оставалось сил на всякие глупости. Кормили лишь для того, чтобы мы хоть как-то могли волочить ноги. И это было самое невыносимое. Жрать хотелось постоянно. Мы засыпали и просыпались с чувством голода. Оно преследовало нас в течение дня, а может, и ночи. Этого не понять, когда над головой нет солнца.

Очередной камень больно врезался в ладонь. Я зашипел и выронил его, едва успевая убрать ногу. А когда нагнулся, чтобы поднять, перед носом упала грязная скомканная бумажка. Подняв глаза, я встретился взглядом с соседом по цепочке. Его лицо было настолько грязным, что невозможно запомнить черты. Я бы не узнал его, даже если бы мы спали на соседних топчанах.

Мимо шаркающей походкой пробрела ещё одна тень, некогда бывшая человеком. Скрип колес его тачки, был слышен задолго до его появления в тусклом пятне света, что давала закопчённая керосиновая лампа.

Сосед по цепочке быстро наступил ногой на бумажку, пряча её от случайного взгляда, и, заговорщицки подмигнув мне, отвернулся, чтобы подхватить следующий камень.

Взгляд снова упал на записку, которую я незамедлительно подхватил и сунул в трусы. Читать её здесь и сейчас равносильно самоубийству. Кто-нибудь обязательно настучит.

К слову, а вдруг это подстава? Откуда они знают, что мне можно доверять? Почему они? Да вряд ли речь идёт об одном человеке, когда в дело вступает записка. И вот вопрос: мне она предназначалась или попала на глаза случайно?

В любом случае сосед рисковал. Даже если я не стукач, то сейчас в моих руках находится билет в их ряды, где в жидкую похлёбку добавляют не только лапшу, но и немного мяса.

Ходили слухи, что мясо это – человеческое. Как знать? Я уже давно ничему не удивляюсь. Однако наиболее противным в этом был сам факт предательства, а не каннибализм.

– Братан, подмени на минутку, – попросил я стоящего позади. – В сортир припёрло.

– Угу, – сухо буркнул он и сдвинулся в цепочке.

А я отошёл в сторонку и, сунув руки в трусы, извлёк грязный клочок бумаги. Развернув его, я уткнулся глазами в строчки, написанные куском угля: «Сегодня после смены в крайнем загоне».

Любопытно. Но главное, крайне неудобно, ведь в этом случае я останусь без пайка. С другой стороны, это лучшее время, чтобы незаметно пообщаться узким кружком. От еды здесь не отказываются, никто и никогда. Нет ничего важнее времени, когда эти сраные ублюдки заносят на ферму чан с похлёбкой.

Несмотря на то, что бумажка побывала не в самом гигиенически приятном месте, да и неизвестно, где её придерживали предыдущие кандидаты на встречу, я затолкал её в рот. Вскоре слюна размочит бумагу, и её можно будет проглотить. Не самое плохое из того, что мне доводилось жрать в последнее время. Оставалось лишь отлить, чтобы не вызывать подозрений, и я зажурчал, ведь в туалет хотелось по-настоящему. Лучшая ложь – та, в которой присутствует правда.

Желудок предательски заурчал, требуя, чтобы я поскорее отправил в него пищу. Ему тоже было плевать, что конкретно придётся переваривать. Организм требовал энергии, а как и откуда я её возьму – по фигу. Даже удивительно, как быстро с людей слетела брезгливость.

Я помню первые дни, когда попал в этот ад. И насколько для меня было диким, когда меня обступили несколько женщин, жаждущих засунуть мой член себе в рот. Для них это всего лишь способ получить жалкие крохи питательного белка.

Тогда мне казалось странным, что нас, новичков, удостоили этой чести. Но сейчас, когда голод проник в каждую клеточку моего тела, я понял, почему всем вновь прибывшим уделялось особое внимание. Моё тело было настолько ослаблено частыми заборами крови и отсутствием нормального питания, что об эрекции я мог только мечтать.

Мимо прошёл вертухай, окидывая нас безразличным взглядом. Для них мы всего лишь скот. Однако сдохнуть нам не позволяют. Каждый раз после забора крови нам дают нормальную пайку и крохотный кусочек чёрного сердца для восстановления. И как бы странно это ни звучало, мы все с нетерпением ждём своей очереди на данную процедуру.

В который раз он уже следует вдоль нашего неровного строя? За мыслями я сбился со счёта, и это нехорошо. Только так можно определить примерное время рабочей смены: по количеству обходов, которое всегда примерно одинаковое. Варьируется от сорока до сорока двух, и никто не знает, от чего это зависит.

– Стройся! – наконец прозвучала долгожданная команда.

Однако никто не посмел бросить камень, что в этот момент находился в руках. Цепочка должна донести его до конца, иначе плохо будет всем. Нет, бить нас не станут, есть наказания куда хуже боли, и самое страшное из них – лишение отдыха и еды. Об этом знает каждый из нас.

В прошлом месяце, а может, и позже, в одном из забоев случился бунт. Тогда иные попросту перестали кормить людей и заблокировали их тоннель. Не прошло и трёх дней, как первые участники бастующих добровольно вышли на работы. А на следующий в забой вернулись оставшиеся. По крайней мере те, у кого ещё имелись силы чтобы волочить ноги.

Что стало с зачинщиками, не знает никто. Слухи ходили разные, начиная с того, что их высушили (ну, или обескровили, если угодно), и заканчивая смертью от голода где-то в закоулках бесконечного подземного лабиринта.

Я брёл с общим стадом, глядя в пол. Споткнуться и подвернуть ногу здесь проще простого. А увечья не являлись поводом для отсутствия на рабочем месте. Если боль мешает тебе работать, это никого не волнует. Ну а от переломов и более серьёзных травм всегда есть чёрное сердце.

Казалось бы, в таких условиях должно быть огромное количество суицидов. Но нет, люди отчего-то терпят и влачат своё жалкое существование. Даже я точно не знаю, почему до сих пор не наложил на себя руки. Что-то заставляет меня каждый день выходить в забой. И это точно не надежда. Ей нет места в аду.

– Эй, пс-с-с… – Кто-то толкнул меня в плечо.

Обернувшись, я увидел бессменную грязную рожу, по которой было сложно судить, кому она принадлежит. Человек, идущий позади, коротко кивнул на развилку, которая уводила в направлении стойл. На мгновение я остановился, размышляя о необходимости пропустить ужин. Ведь в течение следующих суток я не получу и капли калорий, а работу никто не отменял.

Но что-то заставило меня свернуть. Всем остальным было плевать на кучку дебилов, которые добровольно отказываются от еды. Никто даже не помыслил проследить за нами, а конвоиров поблизости не было. Скорее всего, им вскоре доложат о нашем безответственном поведении. Но попробуй вычисли тех, кто решил стать отщепенцем общества. Здесь все на одно лицо, разделение есть лишь по признаку пола, да и то не всегда очевидное.

Стойлами мы называли узкие закутки, в которых нам позволяли спать. Они и в самом деле были похожи на то, как оборудованы места для содержания скота. Обычные перегородки в узком коридоре с закреплёнными на них тремя ярусами лежаков на манер плацкартного вагона. Просто таким образом хорошо экономилось место.

Мы собрались в крайнем из них. Всего шесть человек нашли в себе силы пропустить ужин. И мне было очень любопытно, ради чего они рискнули так поступить. Если нас раскроют, если хоть кто-то заподозрит нарушение распорядка, нам грозит карцер. Да, вначале мне тоже казалось, что хуже уже невозможно, пока я однажды в него не загремел. Это место не просто так называли душегубкой. Никто не выдерживал в нём больше трёх суток.

Узкая бетонная камера полтора метра в высоту и столько же в длину, а шириной всего в полметра. В ней невозможно было нормально лежать или сидеть. От постоянной скрюченной позы уже через час затекали все мышцы, а к концу дня они начинали болеть так, что сложно передать словами. В общем, когда меня выпустили, я натурально учился заново ходить. И возвращаться туда не было никакого желания.

– Все здесь? – едва слышным голосом спросил один из присутствующих.

– Не совсем, – поморщился тот, что передал мне записку. – Соловей не смог.

– Хрен с ним, потом передашь ему наши слова. Ты, новенький, – обратился ко мне старший. – За тебя поручились, но я тебе не верю. Если хоть слово утечёт в ненужные уши, я тебя лично вскрою. Ты понял?

– В очко меня поцелуй, – огрызнулся я и развернулся к выходу.

– Брак, постой! – окликнул меня такой же безликий человек, как и все мы.

Я замер, не веря своим ушам. Голос казался смутно знакомым. Вернувшись к заговорщикам, я поднял лампу и поднёс к нему ближе. И хоть в полумраке едва тлеющей керосинки было сложно рассмотреть черты лица, покрытые толстым слоем грязи, я узнал его.

– Шавкад? – одними губами произнёс я.

– Угу, – кивнул он.

– Я думал, ты ушёл.

– Как видишь, не дальше тебя.

– А с Рашидом что? Где Асмира?

Он молча покачал головой, что могло означать как их смерть, так и переход в другое состояние бытия. И мало кто мог точно сказать, что из этого хуже.

– Так, давайте личные темы на потом, – продолжил старший. – Раз мы наконец разобрались, кто есть кто, думаю, можем начинать. У нас есть план, как отсюда выбраться. А теперь уже достаточно людей для его реализации.

– Я бы хотел услышать детали, – перебил его я.

– На это нет времени. Скоро люди вернутся с ужина…

– Я не стану вписываться в это дерьмо, не зная деталей.

– Твои сложности, – поморщился мужик.

– Это общие сложности, – заупрямился я. – Или выкладывай всё, или иди козе в трещину.

– Хорошо, но если ты…

– Да, да, я уже понял, – кивнул я. – Вскроешь меня во сне.