– От своего поезда отстал. Сошел на станции покурить. Там один старичок подошел, предложил махорки недорого. Я согласился еще прикупить, пошел к деду в избу. Пока он махорку отсыпал, поезд тронулся. А тут повезло: на следующем поезде другой полк, но из моей армии, да еще тоже в Хабаровск следует. Я с братишками потолковал, напросился в вагон.

К рядовому вернулась прежняя уверенность, морщины на лице разгладились, и оно вновь казалось невозмутимым.

– Значит, в Хабаровск едете?

Зайцев подтвердил. Допрос достиг той фазы, когда информация разложена по полочкам и сами собой рождаются новые вопросы, ранее не приходившие в голову.

– Как вы попали в Лесозаводск, раз у вас сборы в Имане? – не повышая голоса, мрачно спросил Назаров.

Зайцев понуро умолк и провел рукой по раскрасневшемуся лицу. Петраков с Рябцевым переглянулись – они не заметили этого несоответствия в документах и рассказе рядового. Хабаровск располагался в трех сотнях километров севернее Имана, меж тем как Лесозаводск лежал в 60 километрах южнее.

– Зачем поехали на юг? Или забыли, где Хабаровск находится? – без иронии продолжал капитан, голос которого сделался строже.

– Дурака свалял, – промямлил рядовой, глядя в пол. – Думал дезертировать. Страшно мне стало, вокруг столько про зверства фрицев и самураев говорят. Потом передумал, решил поймать поезд до Хабаровска и своих нагнать.

– Передумал, стало быть? Почему?

– Еще раз письмо от брата прочитал. Стыдно будет ему в глаза посмотреть. Он меня прибьет… и правильно сделает…

Зайцев тяжело вздохнул. Становилось понятно, отчего парнишка занервничал, когда услыхал про свой колхоз. Побоялся, что родные узнают о его попытке сбежать. Рассчитывал вернуться в Хабаровск как ни в чем не бывало, рассказать там байку, будто отстал от поезда, – и шито-крыто, отделался бы легким нагоняем при самом плохом раскладе.

– Вы понимаете, что совершили преступление? По закону я обязан вас отдать под трибунал, – твердо проговорил Назаров.

– Понимаю, – тихо ответил рядовой.

– Понимает он, стало быть… – Назаров еще пять минут отчитывал Зайцева за совершенное преступление, следя за тем, как меняется лицо парня, затем спросил: – Вы что-то можете заявить в свое оправдание?

– Нет оправдания, – покорно произнес Зайцев. – Но ваши люди видели, что я возвращался в часть. Надеюсь, на трибунале это зачтется как смягчающее обстоятельство.

– Ишь ты, сообразительный! – подал голос Петраков. – Соображать раньше надо было, прежде чем в бега подаваться.

– Товарищ сержант прав, – согласился Назаров. – Подумать надо было перед побегом, крепко подумать! Но, учитывая ваше искреннее раскаяние и стремление исправить содеянное, я вас, рядовой Зайцев, на первый раз отпускаю. Возвращайтесь в часть, служите Советской Родине доблестно, как служит ваш брат и товарищи по оружию.

Зайцев вскочил и, вытянувшись в струнку, взял под козырек.

– Служу Советскому Союзу!

Казалось, парень даже на цыпочки привстал от волнения.

– Вольно. Проследуйте за сержантом Петраковым к выходу. Там получите личные вещи.

Петраков вывел незадачливого дезертира из кабинета. Назаров вышел следом в коридор размять ноги, оставив Рябцева собирать вещички Зайцева. Капитан вернулся в кабинет, когда тот опустел, и, заполняя рапорт, задумался о своем поступке.

«Не слишком ли мягко обошлись мы с солдатом? Мы не должны быть благодетелями, – размышлял Николай Иванович, – но и солдафонами не должны быть, а уж тем более палачами. Негоже лишать армию бойцов. Парень после сегодняшнего урока исправится и надолго дурь из головы выбросит».

Примерно через полчаса вернулся Петраков, доложив, что Зайцева посадили на поезд до Хабаровска.

– Чутье тебя не подвело, товарищ сержант, – похвалил Назаров. – Зайцеву на самом деле было что скрывать. Оказывается, он дезертир.

– Скажите, почему вы его отпустили?

– Он же явно хотел в свою часть вернуться, ты тому свидетель. Из кожи вон лез, чтобы попасть в вагон. То есть по-настоящему факт дезертирства не случился. Так зачем наказывать человека за то, чего он еще не совершил? И вдобавок понравился мне этот Зайцев. Знаешь чем?

– Чем же? – поразился Петраков.

– Он не суда боялся, а семьи, – с уважением пояснил Николай Иванович. – Хорошая у них семья с хорошим воспитанием. Вот бы каждая такой была. Чтобы трусы и подлецы знали, что за мамкину юбку не спрячутся. Увы, много семей, где кровные узы понимаются неправильно. Человек закон нарушил, а родня ни капли не стыдится, старается свою «кровинушку» от наказания укрыть, оправдывает любое преступление, и в итоге сами члены семьи становятся соучастниками. Зайцевы не такие.

Капитан и сержант вернулись к текущим делам, и тогда-то Назаров заметил забытое на столе письмо от Петра Зайцева. Ну конечно же, ведь Рябцеву велели собрать личные вещи, поэтому он попросту проигнорировал бумагу, лежащую в стопке другой корреспонденции. Сержант не имел привычки брать документы со стола старшего по званию.

«Но почему Зайцев-то не потребовал вернуть письмо брата? Настолько переволновался, что позабыл? – недоумевал Назаров. – Я бы хотел держать при себе письмо брата со словами, уберегшими меня от опрометчивого поступка. А тут ведь не просто опрометчивый поступок, тут преступление, которое как нечего делать привело бы к порядочному сроку, а то и к расстрелу, смотря по обстоятельствам. Можно сказать, Петр брательника от казни спас… Или Иван не хотел привлекать к письму лишнего внимания?»

Назаров повертел листок в руке, подержал его напротив окна, проверив на просвет, потер бумагу пальцами, а затем повторил те же манипуляции с одним из листков, во множестве наполнявших папки на рабочем столе. Взгляд капитана посерьезнел. Николай Иванович поднял трубку и вызвал к себе Тимофеева с Петраковым, затем попросил соединить с Хабаровской лабораторией. Либо Петр Зайцев на Камчатке пользовался иностранной бумагой, либо дезертирство его брата было ловким обманом.

Глава 2

Из директивы начальникам Хабаровского, Забайкальского и Приморского пограничных округов от 13 апреля 1941 г.

…На границе с Японией и Маньчжоу-Го при несении пограничной службы следует избегать вооруженных столкновений и применения оружия без крайней необходимости.

Народный комиссар внутренних дел СССР Л. П. Берия

1

Катер с тремя вооруженными людьми в военной форме Квантунской армии достиг середины Уссури и теперь на невысокой скорости двигался вверх по течению. С правого берега за маневрами в десять глаз наблюдали бойцы 58-го погранотряда. На левом берегу реки находилась Япония.

Да, формально Япония была далеко отсюда, за морем, а по ту сторону Уссури лежало «независимое» государство Маньчжоу-Го, еще сравнительно недавно не существовавшее вовсе. Но с тех пор как в Дунбэй, то есть в Северо-Восточный Китай, в 1931 году вторглись самураи, география Азии радикально поменялась. Под боком у Советского Союза образовался марионеточный режим, территория которого использовалась Вооруженными силами Японии в качестве плацдарма для подготовки агрессии против нашей страны.

В то утро, четырнадцатого августа, дозорный сообщил о подозрительной активности на маньчжурской стороне Уссури, всего в двух километрах ниже по течению от Емельяновки. Погранотряд быстро достиг излучины, за которой начиналось село. В течение часа на противоположном берегу наблюдалось движение техники, которая затем скрылась по дороге, терявшейся среди дубового редколесья. На прибрежном песке отлеживались три катера, вокруг которых сновали вооруженные люди, примерно дюжина солдат. Затем суета прекратилась, команды расселись по местам, а спустя еще полчаса один из катеров отчалил и принялся дефилировать по фарватеру.

Сейчас катер отдалился, затем развернулся и столь же демонстративно пошел в обратном направлении, вниз по течению. Шум мотора нарастал.

– Возвращаются, – зачем-то прошептал рядовой Карпенко.

В шепоте не было ни малейшей необходимости. Японцы прекрасно знали, что за катером наблюдают, и намеренно ходили параллельно берегу, испытывая нервы пограничников. На то и был расчет. Единственная причина, по которой комвзвода Павлов заставил отряд укрыться за стеной прибрежных зарослей, – опасение, что ребята могут случайно, из-за нелепого недоразумения поймать самурайскую пулю.

На втором заходе катер двигался ближе к берегу, чем в первый раз. Провокаторы с нескрываемым презрением показывали, что вольны вытворять любые фокусы, поскольку наказания все равно не последует. Катер прошел совсем рядом, так, что пограничники различали черты лиц сидящих в нем. Один из японцев, сухопарый, с вытянутым лицом и впалыми щеками, поднял со дна катера обернутый полотнищем шест и развернул материю. Над головами солдат заколыхался белый флаг с алеющим солнцем посередине, испускавшим в разные стороны толстые лучи.

– В прошлый раз с двумя прапорами ходили, с японским и немецким, – не унимался Карпенко, словно кто-то из товарищей успел забыть представление в минувший четверг.

– Вот гады! – в ответ процедил сквозь зубы самый молодой в отряде, рядовой Резепов.

Пограничники мысленно проклинали необходимость соблюдать условия нейтралитета, который развязывал самураям руки, и с восторгом вспоминали начало года. Разгром фельдмаршала Паулюса под Сталинградом изрядно напугал японцев, вынудив их отложить планы нападения на СССР, причем, казалось, надолго, если не навсегда. Правительство и высшее командование Японии в ответ на возмущение Гитлера об отсутствии поддержки высказывали резонные опасения, что вторжение Квантунской армии в Приморье лишь повторит «номонганские события», как при дворе микадо именовались бои в районе Халхин-Гола, произошедшие четыре года тому назад. Жуков тогда преподал воякам хороший урок.

В результате на пару месяцев японцы присмирели. Шпионских вылазок меньше не стало, конечно же, зато резко пошло на убыль число провокаций. Никаких комедийных «десантов» вдоль Уссури и Сунгари с февраля по март, благостное время покоя. Затем испуг прошел, вернулась наглость. Существенно преобразило, электризовало маньчжурскую границу наступление вермахта под Курском, словно восточная империя в отчаянной попытке возжелала использовать шанс запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда всемирной истории. Возобновились острые инциденты, каждый из которых грозил обернуться военным конфликтом с непредсказуемыми последствиями.

Войны в Приморье не хотела ни наша сторона, ни вроде бы японская. Но мы вели себя тише воды, ниже травы, дабы не предоставлять поводов для нападения. Агрессивный сосед не собирался угомониться. Или он рассчитывал на то, что стоит нам поддаться на провокацию и сделать первый шаг, как союзники немедленно обратятся против СССР и тогда Красной Армии придется воевать в одиночку против целого мира?

Сегодняшняя выходка на Уссури не отличалась от десятков предыдущих. Катер вновь стал удаляться и вскоре скрылся за одним из островков, обильно поросшим осокой. Мотор затих, отчего трудно было сказать, заглушили его или же просто японцы уплыли восвояси. Или они планируют десант в другом месте? Вряд ли. Если бы хотели высадиться тайно, то изначально не стали бы привлекать внимания. Нет, они вернутся.

– Усилить наблюдение! – скомандовал Павлов.

Тарахтение мотора возобновилось. Из зарослей осоки в небо взмыли несколько птиц, прежде чем катер показался вновь. На третьем заходе он достиг прибрежной песчано-галечниковой косы и начал сбрасывать скорость.

Пулеметчик Данилин повернулся с боку на бок и положил руку на «максим», приняв позу отдыхающего, хотя в глазах бойца читалось напряжение. Комвзвода поднялся из зарослей и, укрываясь за стволом корявого дуба, прокричал, что японцы нарушат советскую границу, если высадятся на левый берег. Японского Павлов не знал, но заучил достаточно фраз, необходимых в подобных ситуациях.

– Требую становиться на фарватер! – прокричал комвзвода, обращаясь к визитерам.

Согласно директиве начальникам погранокругов попытки высадки на советский берег пограничниками должны пресекаться, плавсредства и экипаж задерживаться, но в случае с вооруженными людьми в обмундировании это означало бы военное столкновение. Что же предпримет враг?