В моей книге эта история начинается не с окончания войны, а с ее середины, с зимы 1942–1943 года. Безоговорочная капитуляция перед союзниками 7 мая 1945 года ознаменовала формальный конец нацистской Германии и войны в Европе. Но во многих отношениях это не был “нулевой час”, как его стали называть впоследствии. Изменить сердца и умы было сложнее, чем снять военную форму. Люди вступали в мирную эпоху, обремененные багажом военного опыта. Выбор 1942 года в качестве отправной точки позволяет нам изучить Volksgemeinschaft (народное расовое сообщество) нацистов в критический момент, в год, когда Германия перешла от пуль к газовым камерам для уничтожения евреев и когда волна войны начала оборачиваться против рейха.

Власть нацистов была огромной, поскольку они правили посредством согласия в не меньшей степени, чем посредством принуждения. Они пользовались широкой поддержкой со стороны среднего и части рабочего классов, а также земельных элит и крупного бизнеса, не говоря уже о том, что запугивали “врагов” с помощью гестапо (тайной полиции) и СС (Schutzstaffel), жестокой военизированной организации. К 1939 году большинство “арийских” немцев принадлежали к той или иной нацистской организации. Порядок, дисциплина и восстановление национальной чести и силы были популярными идеалами, равно как и исключение расовых, политических и социальных “неудачников” из “народного сообщества”. Хотя не все немцы приветствовали начало новой войны, почти все они считали ее необходимой и справедливой. Однако подразделения СС начали казнить евреев и военнопленных с момента нападения на Польшу 1 сентября 1939 года, а вторжение в Советский Союз (операция “Барбаросса”) 22 июня 1941 года было предпринято как часть войны на истребление. В сентябре того же года Гитлер приказал депортировать всех евреев, оставшихся в рейхе. Именно тогда нацисты увеличили количество газовых камер, которые они использовали для убийства людей с ограниченными возможностями в Германии, и создали лагеря смерти в Польше, где евреев со всего континента убивали по прибытии. Хелмно, первый из этих центров смерти, начал действовать в декабре 1941 года; за ним последовали Белжец, Собибор, Треблинка и самый крупный – Аушвиц. За 200 тысячами немцев, совершивших геноцид и другие военные преступления, стояла регулярная армия, которая во многих случаях помогала и соучаствовала в массовых убийствах, а за теми и другими стояло население, подавляющее большинство которого поддерживало режим. Таким образом, для миллионов немцев Третий рейх не был чем-то внешним, стиснувшим мертвой хваткой их в общем-то хорошее “я”, как многие любили притворяться после 1945 года, – они были его частью и должны были переопределить себя, чтобы вновь почувствовать себя “хорошими”.

Именно тот поворот судьбы, который начался в 1942 году, заставил некоторых немцев сделать первый шаг. В рейхе города подвергались все более беспощадным бомбардировкам с воздуха со стороны союзников, в то время как на Восточном фронте немецкие военные действия застопорились и закончились капитуляцией 6-й армии под Сталинградом 2 февраля 1943 года. Родители начали спрашивать, за что умирают их сыновья. Истории о зверствах нацистов стали восприниматься совсем иначе, поскольку уязвимость вызывала страх ответственности. Сегодня мы знаем, что ковровые бомбардировки преследовали военные цели. Однако в то время многие немцы считали, что бомбардировки были напрямую связаны с преследованием евреев, что провоцировало возникновение диаметрально противоположных мыслей о добре и зле. Были ли бомбежки возмездием за депортацию их еврейских соседей, проявлением Божьего гнева – или же они были доказательством того, что евреи замышляли уничтожить немецкий Volk, и, следовательно, дальнейшим оправданием их уничтожения? Переоценки ценностей было недостаточно, чтобы свергнуть нацистов – для этого требовались танки и солдаты союзников, – но в Volksgemeinschaft начали появляться трещины.

Путь из тьмы был долгим и трудным, пролегая через дебри моральных испытаний. Поражение, смерть и разрушения подняли важные вопросы преступления, наказания и возмещения ущерба. Нацистская Германия убила 6 миллионов евреев, 3 миллиона советских военнопленных, 8 миллионов советских, польских и сербских граждан-неевреев, почти полмиллиона цыган, четверть миллиона инвалидов и многие тысячи политических оппонентов, “асоциалов”, гомосексуалов и свидетелей Иеговы5. Немецкие войска опустошили Балканы и Восточную Европу. Кто был виноват в этом и кто должен был за это заплатить? Приспешники Гитлера, члены нацистской партии или население Германии в целом? Вина соперничала со стыдом и отрицанием, а денацификация – с антисемитизмом и призывами к амнистии. Правосудие переходного периода – то, как общество реагирует на наследие конфликтов и массовые нарушения прав человека, – сталкивается с внутренними трудностями, связанными с попытками сбалансировать ответственность и наказание с примирением. В случае Германии к этому добавилось и то, что ее демократический запад и социалистический восток пытались восстановиться и занять противоположные позиции в холодной войне. Возмещение ущерба выглядело по-разному по обе стороны границы. Коммунисты были среди первых жертв нацистов, и Германская Демократическая Республика (ГДР) считала себя плодом героической победы коммунистов. В то же время Федеративная Республика определяла себя как законную преемницу Третьего рейха, что означало принятие на себя его обязательств. Однако это все еще оставляло открытым вопрос о том, кого считать жертвами нацистов и какие группы людей и какие страны имели право на компенсацию: немецкие евреи или все евреи, политические заключенные, гомосексуалы, цыгане, иностранцы, иностранные государства? Не все считали правильным предлагать или принимать деньги в качестве возмещения ущерба от преступлений нацистов.

Сегодня немцы определяют себя через критическую конфронтацию со своим прошлым. Как сказал в 2015 году президент Йоахим Гаук: “Без Аушвица нет немецкой идентичности”6. Сразу за Рейхстагом и Бранденбургскими воротами расположены большие мемориалы убитым евреям и цыганам. Когда дело доходит до признания кровавого прошлого, Германия является мировым лидером и часто рассматривается как модель, на которой другие могут учиться. Из ее рук эстафетную палочку перехватили несколько стран, в частности, в 2018 году Бельгия принесла извинения за свои колониальные преступления в Конго. Однако ни одно из государств не превратило прошлые грехи в источник гражданской гордости, как это сделала Германия7. Напротив, в Италии и Испании расплата за фашизм остается медленной и неоднородной: Франко выселили из его огромного мавзолея только в 2019 году, а в Японии военных преступников до сих пор продолжают чтить в токийском храме Ясукуни. В Польше любому, кто станет утверждать, что поляки также несут ответственность за преступления, совершенные нацистской Германией, грозит тюрьма. Американцы и британцы резко расходятся во мнениях о том, как помнить и исправлять преступления рабства и империи.

Приход к согласию по поводу того, как относиться к преступлениям нацистов, стал неотъемлемой частью моральной трансформации Германии, но это произошло в середине нашей истории и стало лишь одним из источников перемен. Это правда, что уже в 1950-х годах группы молодых людей совершали поездки в концентрационный лагерь Бельзен, первые выжившие узники лагерей общались со школьниками, а Ульмский процесс против отрядов убийц (Einsatzgruppen) в 1958 году привлек внимание общественности. Современники стали призывать к использованию “Vergangenheits-bewältigung”, одного из тех емких сложных слов, которые так любит немецкий язык. Это может означать как способность совладать с прошлым, так и его преодоление (что, строго говоря, невозможно, поскольку бывшее нельзя сделать небывшим). Философ Теодор Адорно в 1963 году предложил термин “Aufarbeitung” (“проработка прошлого”), и с тех пор многие писатели последовали за ним8. Однако в то время для большей части немцев прошлое, которое они хотели помнить, означало их “хорошую” войну и их страдания, а не то, что они сделали другим. Критическая память набрала силу только в 1970-х и 1980-х годах, когда холокост постепенно переместился в центр общественной памяти.

Существует распространенное мнение, что именно расплата с прошлым сделала немцев моральными крестоносцами в настоящем. Говорят, что после того, как чувство вины первоначально было подавлено, в Западной Германии 1960-х годов уже новое поколение начало призывать своих родителей к ответу за их грехи. Чем больше немцы узнавали о своих преступлениях, тем больше понимали, как легко отделалась их страна. Добрые дела компенсировали то, что люди были избавлены от заслуженного наказания и продемонстрировали себе и миру, что человек изменился. Нация грешников превратилась в нацию святых. С этой точки зрения, все, что они делают – от переработки стекла и бумаги до помощи бедным во всем мире, – в конечном счете проистекает из нечистой совести9.

Моральное переустройство Германии – намного более богатая и удивительная история, чем эта, и я стремлюсь раскрыть и объяснить ее сложность вместо того, чтобы сводить всю мотивацию к вине. То, что память о холокосте занимает центральное место в немецкой идентичности, не означает, что все, что немцы делают и о чем заботятся, порождено этими воспоминаниями. Волонтерство, уход за больными, защита окружающей среды – и этот ряд может быть продолжен – имеют свою собственную историю. Семья и работа, доходы и траты, богатство и благосостояние, промышленность и природа – все эти сферы были наполнены идеями о правильном и неправильном, достойном и недостойном поведении, о том, что считается справедливым, о том, что люди должны друг другу и миру. Все вместе это создало объемную мораль. Хотя этот процесс и получил импульс от “проработки прошлого” в 1960-х годах, но он к нему не сводился и был запущен ранее. Продолжается он и по сей день.

Между 1949 и 1990 годами Германия представляла собой две страны, каждая из которых имела свои собственные идеи о том, какой тип общества она хочет построить, но каждая стремилась изменить взгляды и поведение своих граждан. В ГДР уроки социалистической морали пронизывали повседневную жизнь – первый день детей в школе, рабочее место с его “бригадами” (социалистическими командами), “сообщества жильцов” (Hausgemeinschaften) дома, “пенсионерские бригады” в старости. Насколько близко они подошли к формированию нового человека, творящего “добрые дела для социализма”, как того требовала четвертая из социалистических “десяти заповедей”? Западная Германия родилась как либеральная демократия с парламентом и свободными выборами, но ей необходимо было поддерживать толерантность, дискуссии и гражданскую активность, и это полная противоположность тому, что культивировалось при нацистах. Обе страны столкнулись с историческими проблемами социальной справедливости, поскольку им приходилось интегрировать, помимо немногих оставшихся в живых евреев, миллионы граждан, чья жизнь лежала в руинах: ветеранов-инвалидов, солдатских вдов, жертв бомбежек, вернувшихся и пропавших без вести военнопленных, а также 12 миллионов этнических немцев, изгнанных из Восточной Пруссии, Силезии, Судетской области и других территорий. Их разговоры о жертве часто звучали самодовольно и могли восприниматься как лицемерие, поскольку большинство приветствовали Гитлера и поддерживали войну, которая стала причиной всех их тягот. Тем не менее было бы ошибкой сводить рассказы о страданиях к попытке скрыть свою вину. Люди боролись за признание и помощь, заявляя о справедливости, правах и солидарности. Чего они могут ожидать от государства, было предметом напряженных дискуссий с разными ответами в Восточной и Западной Германии. Но существовал и вопрос, чего государство может ожидать от своих граждан, и перевооружение в ядерный век сделало его экзистенциальным. Проблема, как совместить солдатский долг и самопожертвование (некоторая дополнительная честь) с совестью гражданина, разделяла не только казармы, но и всю нацию.