Рык утих, и они отправились дальше. Несколько минут прошло в сковывающей тишине, которая напрягала даже Артура – Майкл ощущал это по тому, как невольно расслаблялась и сжималась рука, обхватившая его плечо.

Внезапно, нарушив напускное спокойствие, с дерева упала толстая ветка, прямо за спинами Майкла, Артура и Брента.

– Куда? Куда пошел?

Крики, гул, хаос – полнейшая растерянность и первобытный ужас вспыхнули на мрачной карте леса. В манере побежденного военачальника Артур с остервенением приказывал Тому остановиться, но тот в испуге уносил ноги, а вместе с ними и веревку – их единственный ориентир. Толкнув Майкла на землю, мальчишки бежали прочь, выцветший Альберт, неразборчиво мыча и кряхтя, увязался за ними.

Майкл, выплюнув тряпку изо рта, отплевывался, чтобы избавиться от привкуса плесени и пыли, после хотел схватиться за узел на затылке, но не дотянулся. Не в силах вернуть зрение, он пробежал несколько футов и спрятался за стволом дерева, хватаясь за звук – ниточку, связывающую его с реальностью. Рык стих, но тишь все еще разрезал треск. Сердце беспокойно колотилось в горле. В голове всплывали самые глупые, впрочем, теперь не такие уж неправдоподобные сцены из фильмов ужасов, в которых его навеки утаскивает в темноту чащи некий монстр; в которых из-за стволов появляется человек с топором; в которых над лесом замирает неопознанный объект и затягивает его, освещая ярким белесым светом.

Шаги размеренно приближались, но не дикие – аккуратные, вдумчивые, человеческие. В Майкла прилетела то ли ветка, то ли сосновая шишка, и он вздрогнул и выставил руки вперед в тщетной попытке защититься, но, как и обещал себе, не закричал, стоически удерживая страх внутри – этому его невольно научил отец.

Шаги прошлись вокруг него, изучая, а потом отдалились.

– Идиоты, – сказал кто-то надменным, почти скучающим тоном.

По голосу Майкл понял, что он принадлежал его ровеснику.

– Я не причиню тебе вреда, – продолжил голос уже дружелюбнее, но все равно точно держал тайну за пазухой, и добавил: – Пока что.

Слова незнакомца откалывали лед от образовавшейся в нем льдины, превращая ее в крошево.

– Почему ты не убежал?

– Это непросто с завязанными глазами.

– И со связанными руками.

Говоривший прекрасно видел беспомощное состояние Майкла, но не спешил помочь, и это порождало в нем яростную волну негодования. Вдруг дыхание оказалось ближе – Майкл замер – его руки были свободны. Развязать платок не удалось, он с трудом стянул его, и тот повис на шее – глаза все равно ничего не видели, будто Артур и его прихвостни унесли с собой не только его гордость, но и зрение.

Призрак молча протянул ему что-то, Майкл пощупал холодную вещицу – складной нож.

– Зачем он мне?

– Ты же не хочешь носить на шее удавку.

Майкл долго возился продрогшими руками с ножом, прежде чем открыл – у него никогда не было ничего подобного, – залился краской, но, к счастью, во тьме ночи лицезреть его позор никто не мог. Когда нож поддался, он разрезал платок и, как паука, в омерзении откинул подальше.

Он не видел лица своего спасителя, но чувствовал, что тот с неослабевающим упорством следит за ним.

– Почему ты здесь? – спросил Майкл.

– А ты?

Майкл застыл в растерянности.

– В Англии, – дополнил голос.

– Это все из-за моего отца.

– Американцы?

– Переехали пять лет назад.

– Но ты все так же плохо говоришь…

– В Америке тоже говорят на английском.

– Ты ошибаешься, – ответил голос, а потом продолжил: – У меня было предчувствие, – многозначительно произнес он. Майкл, как ни старался, терял нить разговора. – У меня свободное время.

Это признание ввело его в еще большее замешательство, и он закрыл рот, прикусив губу, чтобы не сболтнуть лишнего. Зубы у него предательски стучали от холода и страха.

– Что они хотели сделать? – спросил он, подумав.

– Провести испытание.

– Испытание?

– Согласно ему ученика оставляют в лесу и проверяют, как быстро тот выберется. Из-за этой невинной, на первый взгляд, шалости некоторые ученики проводили до трех дней в чаще, не имея шанса выбраться.

– Поэтому у них была веревка… – шепнул Майкл сам себе. – Но зачем? За это могут исключить.

– Это традиция, старая и глупая, как и многие традиции. Обычно такое проворачивают потомственные лидсхолловцы, наслушавшись баек от старших братьев.

– Ты проходил испытание?

– Да, но не это.

– Тоже бродил по лесу, пока тебя не нашли?

– Нет.

Майкл презрительно поджал губы – больше, чем тиранов, он не любил только хвастунов.

– Почему у тебя нет друзей? – спросил голос.

– Что?

– Ты всегда держишься особняком. Почему, Майкл?

Кровь схлынула в конечности, пульсировала в кончиках пальцев.

– Ты знаешь мое имя?

– Я многое знаю.

– И как выбраться отсюда?

– Да. Но ты должен ответить на вопрос.

– Я… здесь нет никого интересного.

Удовлетворившись ответом, он начал собирать ветки и склонился над ними, сложив особым образом.

– Нужно тебя согреть, – сказал он, поддав в голос непривычной, такой чуждой для той ночи теплоты.

Майкл, уже не чувствующий пальцев на ногах, проникся такой щемящей благодарностью, что пришлось сморгнуть влагу в глазах.

– Ты призрак? – Вопрос вырвался сам собой, и он мысленно пнул себя за глупость, едва не проглотив язык от стыда.

– Нет, пока нет.

Он развел костер ловко и умело, будто родился в лесу, – мягкое оранжевое мерцание позволило разглядеть его, и Майкла ударило вспышкой осознания: он впервые видел его так близко, впервые остался с ним наедине, и это было гораздо страшнее и страннее, чем все, что происходило до этого, словно мальчик – герой, покинувший картину.

– Подбирайся, – не сказал, но приказал он, и Майкл подполз к живительному огню, но не слишком близко, выставляя вперед ладони.

– Тебе не страшно? – спросил он, разрезав напряженную тишину.

Была в этом какая-то дьявольщина, что-то не на шутку леденящее душу, даже пуще шорохов в темноте, и оттого, несмотря на тепло, он дрожал.

– Здесь?

– Одному. Ночью. В лесу.

– В лесу нет ничего страшного. Страшное за его пределами, – ответил он с каким-то опасным, насмешливым лукавством.

Майкл сглотнул, сложил нож – только сейчас вспомнив, что до сих пор сжимал его в руках, – и протянул призраку.

– Оставь себе. Каждый уважающий себя человек должен иметь нож.

Майкл не спорил, хватал каждую секунду, запоминал каждый миг, чтобы потом, когда вернется в серую и скучную круговерть, перематывать воспоминание, как пленку, но все попытки разбивались о скалы удивления и трепетного благоговения перед ним.

– Так ты хочешь выйти?

Майкл кивнул. Призрак обогнул костер и присел так близко, что их лица оказались вровень, обдав Майкла ароматом хвои и мирта – он пах зимой больше, чем сама зима. Зимой с металлическими нотками… крови.

– А хочешь научиться выбираться самостоятельно?

– Они снова заставят меня проходить через это?

– Это не будет иметь значения.

Майкла сковали ледяные струи беспокойства – это было опасно, но в призраке таилась какая-то темная и вместе с тем притягательная сила, которую Майкл жаждал получить.

– Хочу.

– В таком случае добро пожаловать в Лидс-холл, – сказал мальчик и протянул руку. – Меня зовут Фредерик Лидс.

8

К прибытию Лидсов Майкл почти опустошил пачку «Мэйфэйр». Голова трещала по швам. Весь он точно состоял из пораженных клеток, какой-то недочеловек, ничего не делающий, но вечно уставший. Руки дрожали, глаза слезились от сигаретного дыма, и он плыл в нем и в песне, звучавшей на грани слышимости. Слова едва касались стен, залитых солнцем, но их смысл, отскакивая от них, ускользал в зазор под дверью («Но мне очень интересно узнать, как ты собираешься просить прощения у мертвых, когда твой нимб соскальзывает. Твой нимб соскальзывает, чтобы задушить тебя» ^[22]). Сердце то скакало галопом, то почти переставало биться. Все было неподвижным, тревожно-гнетущим.

К входу подъехала машина, и Майкл резко вскочил с кровати – в глазах потемнело, на миг он потерял равновесие, его повело вправо. Спрятавшись за портьерой, он боязливо выглянул в окно. Казалось, весь мир состоит из него – он будет виден, даже если превратится в песчинку, в муравья в траве. Дверца открылась – блик скользнул по начищенной поверхности, – и из машины вышла Агнес, строгая и внушительная, в классическом костюме цвета граната. Грейс выплыла из салона подобно ангелу, воздушная, молочная, прохладная, как летние сумерки.

боже как хороша

Майкл зарылся в складки портьеры, закусил ткань, тихонько завыл, исходя желчью от гнева и обиды. Неосуществимости желания.

– Ну и дел ты натворил.

Премьер-министр, изголодавшийся по вниманию, устроился на кровати, положив голову на колено Эда, и тот почесал его за ухом.

– О чем ты? – Майкл отпустил ткань.

– Твоя истерика у Лидсов. Ты выходишь из-под контроля. Пропускаешь занятия. Думаешь, родители не заметят?

– Думаю, им плевать.

Эд немного помолчал, ссутулившись от груза ответственности, возложенного на его плечи, а после, уже тише, сказал:

– Не будь так жесток, она ведь потеряла брата.

Грейс и Агнес исчезли из поля зрения, и Майкл заметался по комнате, охваченный внезапным жарким приливом.

– Я тоже потерял друга, но почему-то никто не заботится о моих чувствах.

– Мне кажется, ты растешь в обратную сторону.

Майкл подскочил к прикроватному столику, заваленному книгами, в том числе англо-латинскими словарями, схватил пачку сигарет, выудил последнюю и закурил, затянувшись до жжения в легких.

– Она знала его как никто другой, – шепнул он сам себе, нервно тряся головой. – Она знает, почему он это сделал. Я заставлю ее заговорить…

Приударю за ней, подумал он, или выбью силой. На миг он спрятал лицо в прокуренных ладонях.

– Тебя ведь не волнует, почему он это сделал, – ответил Эд – голос разума в дерганой дымке. – Ты лишь хочешь, чтобы кто-то сказал, что это не твоя вина.

– Я знаю, что это моя вина.

Эд ушел молча, потрепав Министра за ухом. По всем ощущениям нужно было вернуть его, вцепиться в брючины, сопливо разреветься и молить остаться, но что-то в напряженной спине Эда, уверенном шаге и звенящей тишине не позволило Майклу этого сделать.

Дорис принесла ужин и поставила поднос на стол, покрывшийся пылью. Когда-то Майкл подшучивал над ее акцентом и внешностью, рисуя обидные карикатуры, но со временем проникся к ней если не любовью, то уважением. Разрешал ей без спроса заходить в его комнату, сколько угодно отчитывать и квохтать – он бы не сказал ни слова поперек. Он никогда не знал, как должна вести себя настоящая мать, но почему-то представлял, что именно так. Дорис принялась прибираться и по-старчески ворчать, ругая его за беспорядок и спертый воздух. Майкл притянул ее к себе и смачно поцеловал в морщинистую щеку, отчего уставшее лицо польщенно расцвело, радостно раскраснелось. «Иди-иди, ты, несносный мальчишка», – в ее голосе не было ни капли того, что означали слова.

Он спустился в библиотеку и, миновав стеллажи с книгами, поставил поднос с едой на подоконник, распахнул окно – стрекотание в траве, блеск паутины в воздухе, – уселся рядом, умял мясо и овощи, а потом принялся за сконы со смородиной. Дорис часто пекла их, когда Кэти была совсем крошкой. Майкл хотел вернуть те чудесные дни, подсвеченные солнечной дымкой, блаженную праздность и незнание – и они вернулись, только без очарования. Вот бы остаться в них навеки. Жизнь давно раскрошилась на сотни осколков: светлое неведение младенчества, призрачная полуявь детства, мучительное осознание юности, сонно-пьяная реальность молодости – тысячи частиц, плывущие в вязком мозгу, в каждой из которых он был разным человеком.