– Дорогая… – низко склонившись над ней, прошептал Федров.

Она открыла глаза, взглянула на него. И снова принялась писать в блокноте: «Ты порезал лоб. Больно?»

Он приложил ладонь ко лбу. Она тут же стала липкой от крови.

– Да нет, ерунда.

«Ну вот, всю свою красоту испортил, – написала она. – Ужасно. Люблю тебя. Просто не хотела уезжать завтра. Маленькая женская хитрость. Люблю тебя. Где же эта чертова „скорая“?»

Наконец машина приехала. Но это оказалась вовсе не «скорая», а маленький полицейский фургончик. В нем сидели четверо полицейских с автоматами. Очевидно, они патрулировали улицы, выискивая подозрительного вида алжирцев и людей из ОАС, которые нападали на полицейские участки и бросали бомбы в видных политических деятелей. Полицейские сложили свои автоматы на пол черного фургона, бережно уложили Пегги на брезентовые носилки и пристроили рядом с автоматами. Один из полицейских помог Федрову забраться в фургон. Теперь Федров сильно хромал, колено пронзала невыносимая боль. Водитель машины, что врезался в их такси, забрался в фургон без всякого принуждения. Это был молодой человек в черной рубашке – все это время в ожидании «скорой» он сидел на капоте своей разбитой машины и курил одну сигарету за другой с задумчивым выражением на лице. Видно, сочинял какую-то историю для страховой компании. Сам он совершенно не пострадал, если не считать пореза на большом пальце. Водитель такси остался на месте аварии, охотно объясняя всем и каждому, что произошло.

Полицейские вовсе не собирались ехать в такую даль, в Нюилли, чтобы доставить пострадавших в американский госпиталь. Вместо этого они повезли их в больницу Некер, где молодой человек в черной рубашке вышел. Но Федров не разрешил полицейским трогать Пегги. Те поворчали немного, но переубедить Федрова так и не смогли, да и вытаскивать раненую женщину силой им тоже не хотелось. И в конце концов поехали в Нюилли, включив фары и лампы внутри фургона – показать вооруженным алжирцам, что выполняют спасательную миссию, а потому просят их не открывать огня.

Проезжая по темным улицам в окружении полицейских, Федров держал жену за руку и глаз не сводил с окровавленного любимого лица, такого пугающе-бледного в свете лампы, привинченной к потолку. И тогда он поклялся: «Если она выкарабкается, никогда больше не буду обижать ее. Никогда».

1964 год

«И все же, – думал он, ударяя по клавишам пианино, – могла хотя бы оставить записку. Непростительная небрежность с ее стороны».

Он взял последний аккорд. Палец, который он поранил днем, ловя улетевший на трибуны мяч, снова начал кровоточить. На клавише из желтоватой слоновой кости осталось темно-красное пятнышко. Федров не стал его стирать. Поднялся и принялся расхаживать по комнате.

Да, Пегги тогда выкарабкалась. Хотя было тяжелое сотрясение мозга, и шрамы, и недели невыносимой боли. Но время от времени он все равно продолжал обижать ее. Правда, старался помнить о том случае и свел вспыльчивость и грубость к минимуму. Но он знал: если сейчас, сию минуту, Пегги войдет в эту комнату, он, раздраженный до крайности, набросится на нее. И решил, что лучше убраться из этого дома. На него просто давила зловещая пустота; в свете угасающего дня он чувствовал себя одиноким и уязвимым. Дом содрогался от ударов волн о берег. Чистое, пустое, неустойчивое обиталище для призраков, вот на что походил сейчас их дом. Самое подходящее место для внезапных сердечных приступов и дурных предчувствий. Он снял туфли и носки и уже собрался было выйти за дверь и побродить по пляжу, как вдруг зазвонил телефон. Федров вернулся в гостиную и снял трубку.

– Бен? – послышался голос брата. – Пытался дозвониться тебе весь день.

– Я шлялся по городу. Так ты приедешь сегодня?

– Нет, не получится. Эта сучка опять звонила, – ответил Луис. – Проспорил с ней несколько часов.

– Что на сей раз? – осведомился Федров. – Мне показалось, утром вы обо всем договорились.

– Договорились!.. – воскликнул Луис. Голос у него дрожал от ярости. Луис так редко сердился, что этот голос показался Федрову совершенно незнакомым. – Разве можно о чем-либо договориться с этой сучкой хотя бы минут на пятнадцать? За это время она успеет позвонить своей чертовой мамаше, и та непременно скажет, что я, видите ли, не желаю считаться с ее интересами.

– Но чего она хочет на сей раз?

– Все! Моей крови, моих яиц, моего гребаного костного мозга! – Прежде Луис никогда не употреблял подобных выражений, и Федров почувствовал, что даже как-то шокирован непривычной для брата грубостью. – Пятьдесят тысяч наличными, весь этот чертов дом. Заметь, весь, со всеми его картинами, книгами и прочим. Потом еще домик в Фолмуте, двадцать пять тысяч в год или половину моего дохода, что получается даже больше. Плюс еще оплата всех адвокатских расходов. И я, видите ли, должен выплачивать ей алименты, даже если она снова выйдет замуж! А я точно знаю: эта тварь вот уже два года трахается с каким-то модельером и выскочит замуж за этого ублюдка, как только вернется из Рино.

– Господи!.. – вздохнул Федров.

– Вот именно, господи!.. Ах да, совсем забыл. Еще она хочет, чтоб я платил за нее все налоги, представляешь?

– Но ты же не в состоянии дать ей все это, – заметил Федров.

– Знаю. Знаю, что не в состоянии. У меня просто столько нет, – сказал Луис. – И дело кончится тем, что она меня разорит и я буду торговать карандашами на улице.

– Что собираешься предпринять? – спросил брата Федров.

– Встречаюсь завтра с ней и ее чертовым адвокатом. Попытаемся прийти к какому-то компромиссу. А что еще, черт побери, я могу предпринять?

– Так разве ее адвокат работает по воскресеньям?

– Этот гребаный Розенталь готов работать хоть в Новый год, хоть в Йом-Кипур, хоть в Пасху и на Рождество, хоть во время второго пришествия, если есть возможность зашибить лишний бакс, – сказал Луис. – Знаешь, я впервые в жизни пожалел, что родился евреем. А потому не имею права назвать этого стряпчего по грязным делишкам жидом пархатым!..

Федров не выдержал и рассмеялся. И через секунду-другую Луис последовал его примеру.

– Ну, может, в Рождество он и не работает, – сказал он.

И Федров вновь узнал в собеседнике своего брата Луиса.

– Чем я могу помочь?

– Позвони Мэри. Скажи ей, что я застрял в городе по делам и что в этот уик-энд приехать не смогу.

– Почему бы тебе самому не позвонить ей? – спросил Федров.

Мэри была той дамой, на которой Луис собирался жениться сразу после развода. На этот уик-энд она приехала к друзьям, которые снимали домик у моря.

– Не хочу ей звонить, – ответил Луис. – Начнет задавать разные вопросы и только расстроится. Потому что вбила себе в голову, что, встретившись с этой сучкой, я могу передумать, не разведусь, и тогда мы никогда не поженимся. Ну, ты сам знаешь, какая она, Мэри…

– Господи… – пробормотал Федров. – Где ты только таких откапываешь?

Луис засмеялся. Похоже, осложнения в отношениях с женщинами его ничуть не огорчали. Даже напротив – забавляли, придавали энергии. Федров никогда не переставал удивляться этой странной черте характера во всех остальных отношениях спокойного и мягкого брата.

– Будь добрым братцем, – сказал Луис, – позвони дамочке. Скажи, что на меня внезапно свалилась работа, требующая срочной поездки в Сент-Луис, Вашингтон, не знаю куда еще…

– Но ведь она может позвонить и проверить. И найдет тебя в Нью-Йорке.

– А я на весь уик-энд отключу телефон, – сказал Луис.

– Ладно, так и быть, братишка, – нехотя выдавил Федров. – Позвоню.

– Вот умница! Вот настоящий друг и брат! – похвалил его Луис. – Смотри, постарайся не утонуть до понедельника. – И он повесил трубку.

Какое-то время Федров смотрел на телефон, потом вздохнул и набрал номер дома, где остановилась Мэри. Мэри ответила тотчас же, словно сидела рядом с телефоном и ждала этого звонка. Лгал Федров очень убедительно.

– О, я чувствую себя такой одинокой!.. – призналась Мэри. У нее был нортхэмптонский акцент, слегка смягченный долгим обитанием на Мэдисон-авеню. Работала она на телевидении и зарабатывала кучу денег. – А у нас были такие планы на этот уик-энд! Хотели повеселиться… Думаю, ты должен поговорить со своим братом, – продолжала она. – Он совсем заработался, до полного изнеможения. Ты не согласен?

– О нет, почему же, напротив, очень даже согласен, – сказал Федров. – Обязательно с ним поговорю. Непременно.

Он повесил трубку и долго смотрел на телефон. Потом подумал: «Скольких мужчин ты уже сумела выпотрошить, дорогая? Какой дом заберешь, какие алименты потребуешь, когда настанет время?»

И он поспешил выйти из дома прежде, чем снова раздастся звонок. Босой, брел он по пляжу у самой кромки воды. Море хоть и успокоилось немного, но все еще штормило и выглядело грозно, и о берег разбивались увенчанные пеной валы. На пляже не было видно ни души. Он шел медленно, обдаваемый мелкими брызгами прибоя. Песок, промытый водой, казался прохладным и твердым. Федров обернулся – за ним тянулась цепочка широких следов от босых ступней. «Оставляю свой след на песке времени», – с иронией подумал он.

Затем свернул к западу, но, пройдя несколько ярдов, вдруг вспомнил, что дом, где остановилась Мэри, находится всего в четверти мили и смотрит окнами на берег. Если она вдруг увидит его, не избежать сентиментальной болтовни, бесконечных расспросов. Все это может затянуться очень надолго, а ему вовсе не хотелось общаться с Мэри. «Всему есть предел, в том числе и братской взаимовыручке», – подумал он, развернулся и зашагал в обратном направлении, по своим следам.

1944 год

Было это в ноябре, в Эльзасе. Его дивизию временно вывели с передовой, и Федров, выбив себе двухдневный пропуск и армейский джип, поехал навестить брата. Эскадрилья Луиса базировалась примерно в ста пятидесяти милях. Они с братом не виделись два года. Федров вел машину по разбитым военной техникой дорогам и думал о том, что три недели назад брат был жив. Он знал это точно, поскольку буквально на днях получил письмо от матери, в котором та писала, что сама только получила весточку от Луиса.

Когда наконец Федров отыскал летное поле и вошел в фермерский каменный дом, где расположился штаб, выяснилось, что Луис вылетел на задание. Сержант в очках с толстыми стеклами что-то печатал на машинке. Он оторвался от своих бумаг и охотно сообщил Федрову, что в задании принимают участие три летных звена из штурмовиков «А-20»; что целью является железнодорожное депо в Эссене, что полет проходит на высоте восемь тысяч футов, что зенитный огонь в тех краях довольно плотный, но особого сопротивления со стороны ВВС противника не предвидится. Нет, пока еще никаких новостей с этого участка фронта не поступало, и не желает ли он чашку кофе?

Федров взглянул на часы. Ровно три. Что ж, он может позволить себе подождать. Хотя бы для того, чтобы выяснить, жив его брат или нет.

– Спасибо, – сказал он, – с удовольствием.

Сержант указал на помятый алюминиевый чайник, что стоял на примусе у стены, прямо под картой северной Германии. Федров налил кофе в жестяную кружку, стоявшую тут же, на маленьком кухонном столике. Достал сахар из второй, точно такой же кружки, налил сгущенки из банки с пробитыми в крышке дырочками. Кофе оказался горячим, но просто ужасным на вкус. «Понадобятся долгие годы мира, – подумал он, – прежде чем удастся вытравить изо рта этот чудовищный привкус армейского кофе…»

– Это ваш джип там, на улице? – спросил сержант, не поднимая глаз от пишущей машинки.

– Да, – ответил Федров.

– Тогда выньте дворники, – посоветовал сержант. – В этой эскадрилье одно сплошное ворье.