Не только в начале, но и в конце жизни Эйнштейна испытания, выпавшие на его долю, были почти столь же драматичны, сколь впечатляющи его достижения. Со временем Эйнштейну и Марич пришлось вообще отказаться от упоминаний о дочери, что серьезно сказалось на их браке. Позднее скандальный развод привел к сложным, мучительным и тягостным отношениям с двумя их сыновьями Гансом Альбертом и Эдуардом. Особенно плохо обстояло дело с Эдуардом, который в двадцать лет пытался покончить с собой, а затем лечился от шизофрении и провел большую часть оставшейся жизни в лечебницах для душевнобольных. Дважды жизнь Эйнштейна была под угрозой. После прихода к власти нацистов уровень антисемитизма, который Эйнштейн ощущал всю свою жизнь, возрос до крайности. Он вынужден был эмигрировать из Германии, оставив там дом, все свое имущество и друзей.

Во многих отношениях Эйнштейн был вполне обычным человеком. Широко распространенная идея о том, что гениальность и помешательство – две стороны одной медали, в его случае не подтвердилась. Эйнштейн не был отшельником: он легко заводил друзей и без труда поддерживал с ними отношения. Он не был одержим одной наукой: интересовался музыкой, искусством, психологией, активно участвовал в политике, открыто выражал свое мнение. Эйнштейн был одним из основателей пацифистской организации “Лига нового отечества”, работал в комитете Лиги наций по интеллектуальному сотрудничеству, был одним из сопредседателей организации “Крестовый поход против линчевания”. Не был Эйнштейн храбрым, мудрым и справедливым стоиком. Он горячо, иногда публично, спорил, когда критиковали его работы, и зачастую – вопреки здравому смыслу.

Более того, гениальность Эйнштейна не была, как может показаться, чем‐то сверхъестественным. Он был гением, это правда. Мало кто в истории способен был научно мыслить лучше, чем он. Зная его работы, утверждать иное невозможно. (Например, одно из его не самых основных достижений – построение теории вынужденной эмиссии, ставшей позднее основой для создания лазеров.) Но он не соответствовал сложившемуся представлению о гении как о вдохновенном, недоступном пониманию человеке не от мира сего. Одно из наиболее подкупающих и неизменных качеств, присущих Эйнштейну, было умение работать – действительно по‐настоящему работать.

Однажды, когда Эйнштейн был ассистентом профессора в Цюрихе^[13], к нему домой зашел один из его студентов Ганс Таннер. Эйнштейн сидел в кабинете, склонившись над ворохом бумаг. Правой рукой он писал – решал какие‐то уравнения, левой держал Эдуарда, а на полу, играя в кубики и пытаясь привлечь внимание отца, сидел Ганс Альберт^[14]. “Подождите минутку, я почти закончил”, – сказал Эйнштейн^[15]. Он передал Эдуарда Таннеру и вернулся к своим уравнениям. Ганс Альберт вспоминал, что плач ребенка не мог отвлечь Эйнштейна^[16]. Казалось, работа и служила для него целью, и успокаивала его. После первого сердечного приступа он написал, что “напряженная интеллектуальная работа”^[17] и изучение природы могли бы помочь вернуть его к жизни и преодолеть трудности. В другие крайне тяжелые моменты, после смерти его жены Эльзы или во время обострения депрессии Эдуарда, Эйнштейн говорил практически то же самое: работа – единственное, что придает его жизни смысл.

Еще при жизни Эйнштейна люди пытались сформировать свое мнение о нем. Его воспринимали почти как святого, чье моральное превосходство не поколебала слава. После его смерти такое представление о нем укрепилось благодаря Элен Дюкас – бессменной секретарше Эйнштейна, которая по завещанию стала распорядителем его литературного наследства. Но в личности этого человека можно отыскать и много неприглядного. Как видно из его путевого дневника 1922 года, он разделял расистские взгляды многих из тех, с кем встречался в Азии. То же относится и к поездке Эйнштейна по Южной Америке в 1925 году. Кроме того, он постоянно унижал женщин. В личной жизни характер Эйнштейна часто становился причиной малоприятных ситуаций: он был жесток по отношению к первой жене, холоден как отец, склонен к адюльтеру и любил настоять на своем. Однажды Эйнштейн отказался провести выходной с сыном-подростком только из‐за того, что тот осмелился сказать нечто, не понравившееся отцу. Он мог мелочно и злобно третировать всех и вся, кто, в его понимании, ограничивал его свободу.

И все же Эйнштейн был располагающим к себе человеком. В какой‐то мере это связано с тем, что дерзость, умение шутить и радоваться были неотъемлемыми чертами его характера. Плавая по озеру на лодке, он на большой скорости мчался наперерез другим лодкам и, хотя плавать так и не научился, разворачивался со смехом лишь в последнюю минуту, едва избежав столкновения. “Автобиографические заметки” Эйнштейна были самым подробным рассказом о его жизни, когда‐либо написанным им самим. И, называя эти заметки “собственным некрологом”^[18], он практически не упоминал в них о себе. Когда врач запретил Эйнштейну курить, он, решив, что если не покупать табак самому, то запрет нарушен не будет, стал таскать его отовсюду, куда мог дотянуться, в том числе из табакерок коллег.

Вероятно, именно дружелюбие Эйнштейна позволяло ему так легко сходиться с людьми. Эйнштейн не только приветливо и доброжелательно относился к незнакомым людям, но и был беззаветно предан, добр и честен по отношению к тем, кто ему нравился. Вне семейного круга трудно отыскать человека, который знал бы Эйнштейна и не был бы к нему расположен. В автобиографии Чарли Чаплина или в интервью уже немолодого Бертрана Рассела, в дневнике немецкого графа или в письмах бельгийской королевы, в воспоминаниях коллег со всего мира неизменно ощущается, что знакомство с Эйнштейном воспринималось как счастливый случай. Трудно было противостоять его обаянию: они все считали Эйнштейна своим личным другом, с удовольствием проводили с ним время и снисходительно, сквозь пальцы смотрели на его неудачи и слабости – и даже прощали их.

Эта книга напоминает мозаику. Здесь биография Эйнштейна составлена из разных по стилю коротеньких главок, где описаны некоторые эпизоды или стороны жизни Эйнштейна. Это могут быть какие‐то истории, рассказы о его научной деятельности или цитаты из писем. Отдельные фрагменты должны сложиться в целостную картину, по‐своему дающую столь же полное представление о человеке, как и портрет, нарисованный в традиционной биографии. Собирая эту мозаику, я не ставил перед собой цель реабилитировать Эйнштейна или выявить основные характерные особенности его личности. Меня больше интересовали присущие его жизни противоречия, непоследовательные и необъяснимые поступки, несообразные, безумные побуждения. Моей целью было нарисовать пунктиром его линию жизни.

Сегодня Эйнштейн в равной степени воспринимается и как научный лидер, и как символ чего‐то большего, чем он сам: научного прогресса, человеческого разума, эпохи. Эйнштейна превозносят за исключительный интеллект, как если бы он знаменовал собой все, на что способны люди. К его образу добавляют нравственную чистоту, беззаботное отношение к своему внешнему виду, к наградам, к тому, что о нем говорят, стремление к истине и миру. В общем, не человек, а бронзовый памятник.

Однако, присмотревшись, видишь, что гений Эйнштейна не затмевает человеческое в нем, что он не столь уж разительно отличается от других людей. Когда в 1929 году была опубликована его работа, где в очередной раз он пытался построить единую теорию поля, в церквях по всей Америке прошли службы, на которых обсуждались последствия работы Эйнштейна для теологии, а “Нью-Йорк Таймс” разослала репортеров во все приходы. Преподобный Генри Ховард, пастор пресвитерианской церкви на Пятой авеню, сравнил последнюю теорию Эйнштейна с проповедями святого Павла о природе единства всего сущего. Но на самом деле эта работа не являлась ни священным текстом, ни творением почти божественного разума – она оказалась попросту неправильной. Вскоре после того, как смолкли фанфары, Эйнштейн признал ошибку. Ошибочны были и остальные работы, относящиеся к построению единой теории поля^[19].

Эйнштейн не дает нам забыть, что быть лучшим в какой‐то области – еще не значит быть безупречным во всем. Его добродетели не были атрибутом гениальности, они скорее были благоприобретенными, результатом работы над собой. И это еще поразительнее.

1

Июнь 1878 года, скоро должны загореться огни. В Париже повернули рубильник, и авеню де л’Опера – величественная улица с широкими тротуарами, в конце которой видно здание оперного театра, – внезапно осветилось. Неестественный, ослепительный свет, оставляя в тени верхние этажи, залил фасады зданий, которые построил барон Осман. Собравшаяся толпа потрясенно ахнула: авеню де л’Опера стала первой в мире улицей, где зажглись электрические фонари.

В конце года такие же фонари, так называемые свечи Яблочкова, установили на набережной Темзы в Лондоне. Основанием фонарных столбов служили свернувшиеся гигантские рыбы-чудовища. Вскоре мерцающее призрачное сияние озарило все главные бульвары Парижа, тысячи новых фонарей появились в Лондоне и в некоторых крупных городах Соединенных Штатов.

Как бы хороши ни были свечи Яблочкова, для освещения помещений они оказались слишком яркими. Надо было усовершенствовать электрические светильники, сделав их пригодными для контор, магазинов и квартир. В январе 1879 года английский химик Джозеф Уилсон Суон на лекции в Ньюкасле продемонстрировал успешно работающую электрическую лампу накаливания. В том же году в Менло-Парке, штат Нью-Джерси, Томас Эдисон занялся усовершенствованием своей модели такой электрической лампочки. У Эдисона была своя стеклодувная мастерская, непрерывно снабжавшая его стеклянными колбами. Они были ему нужны. За тот год он, подбирая материал для нити накаливания, провел больше шести тысяч опытов по карбонизации различных растений – всех, какие только мог вспомнить. Среди них были бамбук, лавровый лист, самшит, кедр, гикори и лен. 22 октября 1879 года было подано напряжение на кусок обгоревшей хлопковой нити, свернутой внутри колбы. Лампочка испускала мягкий оранжевый свет и горела дольше, чем полдня. Победила модель Эдисона.

Именно в этом необычно ярко освещенном мире 14 марта 1879 года незадолго до полудня появился на свет Альберт Эйнштейн.

Он родился на юго-западе Германии, в Ульме – старом швабском городе на берегу Дуная. Уже несколько сотен лет в Ульме бытовала присказка: Ulmenses sunt mathematici, что значит “Жители Ульма – математики”. В 1805 году Наполеон в Ульме разгромил австрийскую армию. Когда там жил Эйнштейн, заканчивалось строительство шпиля Ульмского собора, который после окончания работ стал самым высоким в мире. В этом соборе однажды играл на органе Моцарт.

Происходившая из богатой семьи Паулина Эйнштейн была на двенадцать лет моложе своего мужа Германа. Ее отец – торговец зерном Юлиус Кох – был поставщиком королевского двора Вюртемберга. Паулина, образованная и утонченная, не была высокомерной. Она хорошо знала немецкую литературу, была музыкальна: талантливо и с удовольствием играла на фортепиано. Ее считали практичной, работоспособной и волевой женщиной, она обладала язвительным острым умом, а ее саркастические, колкие замечания способны были как задеть собеседника, так и ободрить его.

Герман, как и его жена, происходил из семьи еврейских торговцев. Двести лет Эйнштейны вели свои дела в сельской Швабии, и каждое следующее поколение становилось все больше похожим на немцев. Паулина и Герман считали себя в равной степени и швабами, и евреями, но иудаизмом родители Эйнштейна интересовались мало.

Герман был полной противоположностью своей жены. Интересы этого легкомысленного и покладистого человека были более приземленными. Он любил гулять по красивой местности, заходить в таверны, где ел сосиски с редькой и пил пиво. У этого надежного, крепкого человека были усы как у моржа и квадратный подбородок. В средней школе Герман проявлял способности к математике, и хотя он не мог себе позволить поступить в университет^[20], полученное образование открыло ему дорогу в высшее общество. Альберт говорил об отце как о мудром и доброжелательном человеке. И хотя из‐за непрактичности надежды Германа часто рушились, он оставался неисправимым оптимистом.