Рука Джесси была ледяной. Я чувствовала, в какой ярости он находился сейчас, как и знала то, насколько ему тяжело. То, что другие расценивали как слабость и возможность причинить ему боль, было тем, с чем он ничего не мог поделать. Наш отец говорил, что это нормально, что с раскрытием способностей Джесси сможет преодолеть это. Но… пока мы имели то, что имели, и нам приходилось с этим жить.

– Идём отсюда, – потянула я его на себя, уводя подальше от мерзавцев, которых вряд ли когда-нибудь смогу простить.

Так проходило наше детство, сколько я себя помню. Гениальный Джесии и бездарная Лизи, а по факту мальчик, который не мог постоять за себя и девочка, которая так любила его, что должна была сражаться с целым миром, чтобы защитить.

– Каков мерзавец! – причитала я, когда мы возвращались домой из школы. – Не могу понять, что у него в голове! Зачем он это делает?

Путь наш пролегал через улицу Роз, где собиралась вся творческая молодёжь Роаны. Эта совсем неширокая, но уютная улочка порой превращалась в настоящий музей под открытым небом или развернувшийся прямо на улице театр, смотря к какому событию, было приурочено собрание. Иногда это весьма затрудняло попадание домой к ужину, поскольку мы могли часами разглядывать очередные творения художников, актёров, музыкантов. Но только не в этот день.

– Он не виноват, что я жертва, – вдруг сказал Джесси, посмотрев на меня так, что мне стало не по себе.

Его взгляд уже тогда был не по-детски взрослым и порой пугающим даже меня.

– Не смей так говорить, – с силой сжав его руку, сказала я. – Как только попадёшь в академию и твоим даром займутся профессионалы, то сможешь, – нахмурилась я, подбирая слова, – разбираться с подобным сам.

Только сказав, я вдруг поняла, что прозвучало как-то не очень.

Джесси лишь тяжело вздохнул и, не дожидаясь, пока я продолжу, потянул меня вперёд, уходя с столь любимой нами улицы.

– Ты тоже могла бы поступить в академию вместе со мной, – сказал он, взглянув на меня исподлобья.

– Да брось, – отмахнулась я, натянуто улыбнувшись. – Какая уж тут академия, – покачала я головой. – И потом, я уже говорила с дядей. Он сказал, что скоро пришлёт мне материалы, чтобы я могла начать готовиться к поступлению в колледж. Представляешь, я смогу начать работать раньше тебя?!

– Это я в состоянии представить, но вот выбор профессии как-то не вяжется…

– О, Боже! – воскликнула я, замерев напротив стеклянной витрины обувного магазина Мисс Лавин. – Только взгляни, какая прелесть! – запищала я и ринулась вперёд, уперев лоб в стекло и с жадностью всматриваясь в самые прекрасные, удивительные, необыкновенные, утонченные, изысканные, роскошные… И я могла продолжать бесконечно, но тут вдруг стал разговорчивым мой брат.

– Что за уродские фиолетовые копыта?

– Тебе лучше взять свои слова обратно, Джастин Ро, – холоднее моего голоса в тот момент мог быть лишь лёд.

Я не прощала окружающим лишь две вещи. Первое: когда кто-то задирал Джесси. Второе: когда кто-то задирал туфли, которые нравились мне!

– Ладно, – усмехнулся он, прекрасно понимая, что мы ещё немного задержимся здесь.

Ничто не делало этот день необычным или особенным. Всё было как всегда: ненавистная школа, в которой единственное, что у нас получалось хорошо, – это учиться; постоянные баталии с теми, кто желал унизить наследника знатного рода; прогулка до дома. И, коли уж сегодня никто из художников не желал выставлять свои работы, то я с удовольствием смотрела на последнюю модель женских туфель от мисс Лавин. Они были сделаны из бархатистой сиреневой замши, с изящным острым носиком и тонким каблучком… Джесси привычно бурчал, что страшнее в жизни ничего не видел, но что он понимал, когда лучи заходящего солнца отражались от поверхности стекла витрины, заставляя материал туфель играть такими удивительными переливами. Я любила яркие ни на что не похожие вещи. Конечно, многие считали, что это верный признак отсутствия вкуса. Но в семье некромантов Ро это был единственный способ хоть как-то раскрасить жизнь…

Этой ночью я проснулась от резкой боли в животе. Казалось, что кто-то просто вырвал из меня все внутренности и поджог их. Эта боль была ослепляющей. Все мои попытки позвать кого-нибудь на помощь, закричать или встать с постели не увенчались успехом. Тело скрутил такой ужасающий спазм, что стало не по себе. Я часто-часто задышала, из глаз сами собой потекли слёзы. Я попыталась хотя бы сползти с кровати, но вместо этого просто упала на пол. Пожалуй, последнее, что я запомнила в эту ночь, – это скрип отворившейся двери в мою спальню и голос мамы, которая что-то кричала.

Сколько времени прошло, прежде чем я смогла вновь открыть глаза? Казалось всё смешалось в каком-то аляповатом, жарком вихре, где вдруг ожили самые нелепые видения и абсурдные мысли.

Мне грезился наш дом, где всё перевернулось вверх дном. Снился мой старший брат Алан, который ходил по потолку в сиреневых туфлях из лавки мисс Лавин и танцевал какой-то донельзя порочный танец с тростью. Отец довольно улыбался, стоя у изголовья моей постели, и улыбка его была столь зловещей и пугающей, что становилось не по себе. Будто демоны из священного писания обрели свою плоть и вонзились в черты лица отца. Весь его образ ужасал.

– Кровь от крови моей, Лизи, теперь ты всем покажешь, кто такие некроманты рода Ро.

Его шёпот точно рисовал морозные узоры на коже. От каждого произнесённого им слова становилось холодно и жутко.

– Посмотрим, какой великий не сможет противостоять солнцу твоей души…

– Уверяю тебя, Эдвард, за ней придёт сам князь, по-другому и быть не может, – отвечал ему нежный голосок его секретаря, которая почему-то фривольно трогала отца, совершенно меня не стесняясь.

В этом кошмарном вихре видений мне снилось, как отец целуется со своей помощницей. Это было так откровенно и отвратительно, что меня, кажется, вырвало…

Виделась моя вечно холодная и неэмоциональная мать, которая рыдала, сидя рядом со мной. Она обещала защитить меня, чего бы ей это ни стоило. Почему-то то и дело всплывало ненавистное лицо Брайана Верто и его шайки. Они противно хихикали и грозили мне пальцем. А потом, когда вдруг всё смешалось и, казалось, уже никогда не остановится, закрутив меня в цветной карусели из образов и видений, моей руки коснулась ледяная рука брата.

– Не бойся меня, – вдруг прошептал он, посмотрев на меня своими ясно-голубыми глазами.

– Я не боюсь тебя, – покачала я головой и несмело улыбнулась.

Что это с ним? С чего бы мне его бояться?

– Ты принимаешь меня?

Он спрашивал у меня какую-то околесицу.

– Конечно, о чем ты говоришь? – пролепетала я.

– Хочу услышать твоё «да», – прошептал он.

– Да, – не задумываясь, ответила я.

Когда его светлые волосы вдруг стали черными, как вороново крыло и, казалось, даже глаза изменились до цвета самой тёмной ночи в которой плескались кровавые отблески…

Эти кроваво-черные глаза ещё долго преследовали меня в беспамятстве. Казалось, я сидела в тёмной пустой комнате, где не было ни единого источника света, и лишь невероятной черноты глаза не давали мне быть одинокой здесь.

ГЛАВА 2.

Я пришла в себя, зажмурившись от яркого солнца, свет которого вдруг ударил по глазам. Характерный звук одернутой шторы дал понять, что в комнате я не одна. Кто-то распахнул окно в мою спальню, и прохладный утренний ветерок тут же коснулся лица. Только сейчас я ощутила, как же тут душно. Воздух казался спертым, словно никто не проветривал эту комнату несколько дней. Внутри пахло свечами и ладаном, что было странно. Ни того, ни другого у меня никогда не было.

– Ты пришла в себя? – голос мамы казался немного встревоженным.

А то, что она тут же подошла к моей постели и присела рядом, выглядело чем-то из ряда вон, зная её привычную отстранённость и холодность.

– Что со мной было? – мой сиплый, слабый голос напугал даже меня саму. Горло саднило, и говорить было очень тяжело.

– Брюшной тиф, – сказала она, поправляя моё одеяло. – Ты пролежала в бреду три дня. Доктор Милсон сказал, что кризис миновал, – она говорила так, словно прежде всего пыталась убедить себя, а не меня.

– Правда? – попыталась я заглянуть ей в глаза, но она тут же отвела взгляд.

Я понятия не имела, что это за болезнь, но звучало довольно пугающе.

– Разве ты хоть раз уличала меня во лжи, юная леди?

Мама выглядела такой уставшей. На её всегда ухоженном и моложавом лице залегли тени бессонных ночей. Правда, её изящно уложенные волосы и платье по последней моде, выглядели безупречно. Патриссия Ро никогда не позволяла себе небрежности во внешнем виде. Иногда казалось, что скорее небеса упадут на землю, чем мама позволит лишней пряди выбиться из идеально уложенной прически.

– Пока ты болела, у нас кое-что произошло, – вновь заговорила она. – Конечно, это сущая мелочь, но мне кажется, тебе следует знать, – закусила она губу.

– Что? – невольно нахмурившись, поинтересовалась я.

– Друг твоего отца из Осбурна погиб, и теперь у нас будет жить его сын, – быстро закончила она. – Нет никакой нужды общаться с ним. Мальчик и при жизни родителей был довольно проблемным, а теперь и вовсе, – покачала она головой.

– У отца есть друг? – пожалуй, это было первым, что меня поразило. – И он предложил кому-то помощь? – это было ещё более нелепо.

Почему-то мне показалось, что мама ожидала от меня какой-то другой реакции. Она несколько смутилась и бросила встревоженный взгляд на дверь. Но, несмотря на то, насколько влиятельным человеком был мой отец и какое положение занимала в обществе мать, наши двери открывались лишь по случаю необходимых мероприятий и приёмов. У отца не было близких друзей, а у матери подруг. А если таковые где-то и были припрятаны, то в дом семьи Ро они никогда не входили. Мы жили замкнуто и воспитывались в строгости, которая всегда довлела надо мной.

– Что в этом такого? – пробормотала она. – Завтрак? – ни с того ни с сего спросила она.

Дверь в комнату приоткрылась, и вошёл отец.

Эдвард Ро, первый некромант Роаны и незаменимый человек по части допроса тех, кто почил. Правда, по большей части он не узнавал причину смерти, а всё больше специализировался на тайнах, что унесли с собой в могилу высокопоставленные покойники. От него всегда исходила незримая аура властности и силы. Меня это восхищало в нём, а многих пугало.

– Очнулась? – тепло улыбнулся он.

– Да, – кивнула я, искренне недоумевая, почему все так заинтересованы мной. И отец… он никогда так не улыбался в разговоре со мной…

Да, я болела, и болела, судя по всему, тяжело. Но простужаться мне случалось и прежде. Вот только обычно мной занимались слуги. В нашей семье родители не сидели ночами у постелей детей. Порой то, что ты воспринимаешь с самого детства как должное, рано или поздно становится таковым. Обычная холодность и отчуждённость родителей давно были чем-то само собой разумеющимся, учитывая их положение в обществе и постоянную занятость. Мне некогда было чувствовать себя одинокой или брошенной. У меня был Джесси, и этого было достаточно. Тем более странным выглядело всеобщее внимание этим утром.

Тем временем отец подошел к моей постели и положил ладонь мне на лоб. От его прикосновения по телу пробежало странное покалывание. Он чему-то довольно улыбнулся и тут же отстранился.

– Со мной связался Майкл, сказал, ты готовишься к поступлению в колледж при департаменте полиции? – ни с того ни с сего поинтересовался он.

– Мы обязательно должны обсуждать это именно сейчас? – непривычно резко поинтересовалась мама, и я буквально кожей почувствовала её негодование.

– Почему бы и нет? – почти с вызовом бросил встречный вопрос отец.

Что происходит? Пожалуй, я была единственной, кого всё происходящее смущало и тревожило гораздо больше, чем то, как я себя чувствую после тяжелой болезни. По правде говоря, странно, что после трёх дней беспамятства я ощущала себя настолько бодрой и полной сил.