– Дядя Игорь, я не против, но директора я уже сменила, на неделе мы начнем проверку, и если я увижу, что ты и там умудрялся обманывать маму Настю, то ты не просто не останешься на месте, ты сядешь. Это я так, просто, чтобы принял решение – оставаться или уходить. Уйдешь сразу – не буду мешать устроиться в другое место. У тебя хороший послужной, – неожиданно для Игоря Наташа описала все, в чем просто не могла разбираться, и он опешил, поскольку думал, что эта молодая женщина – несерьезная, творческая натура, не склонная к анализу, да и вообще, «золотая молодежь».

– Вот так вы значит со мной? За все годы, что я искренен был с вами?

– С Настей надо было быть искренним, Игорь. Я виновата лишь в том, что в тот день, когда ей нужна была моя помощь, нужно было услышать мое «я сейчас приеду», уехала в загородный клуб, выключив телефон. А самое обидное – я включила его совсем чуть-чуть опоздав. Я все знаю, Игорь. Я не хочу слушать ее сообщение снова, но я отправлю тебе его. Чтобы ты понял причину ее аварии. Может тогда у тебя не останется вопросов к ней… И к нам.

– Какое сообщение? – он присел на красивую кованную скамью перед домом. На ней все еще лежала большая оранжевая подушка, на которой сидела Настя, пока собаки гуляли рано утром.

– Она видела тебя в тот день с твоей семьей, – коротко и зло ответила Марина.

Он наклонился вперед – ему трудно стало дышать. Все крутилось перед глазами, и казалось, еще вчера все было хорошо: бизнес, дом, отдых где захочешь, новая машина хоть каждый год, дорогие рестораны, квартира, что оформлена на Вику…

– Дядя Игорь, она просила помочь детям, но только тогда, когда они вырастут, когда будут совершеннолетними. Чтобы ни вы, ни ваша новая жена не использовали их на свое усмотрение. Я готова открыть счет, и он пригодится им для учебы. Думаю, это честно, – присев рядом на скамью, сказала Наташа. Игорь смотрел на девушку, и удивлялся – она ведь никто Насте, а похожа на нее даже тем, как улыбается. Откуда все это? Почему он раньше не замечал этого? Потому что она и правда, проводила с ней больше времени?

– Если вам станет легче, мать моих детей отказалась от меня… – он сглотнул, достал из пачки новую сигарету и щелкнул зажигалкой. – Я рассказал ей о том, что остался ни с чем… Я думал она любит меня.

– Те, кто тебя любили – мы и Настя, но без нее, и после причины ее смерти, эта любовь к тебе отрубило, Игорь. И больше того, мне неприятно видеть сейчас тебя, а не ее. За последний месяц ты три дня был дома. Я это знаю точно. А Наташка может на пальцах пересчитать воскресенья, которые Настя ждала тебя домой, наготовив супов и пирогов. Наташа приезжала в пятницу после работы, и была у нее до утра воскресенья, если ты звонил и говорил, что едешь, и до понедельника если ты говорил, что не сможешь. Так что, мне тебя совсем не жаль, потому что твоя любимая женщина не умерла. Она отказалась от тебя. Умерла наша любимая женщина, – Марина поставила точку в разговоре отвернувшись, и направившись к дому.

– То есть, я остался на «полянке»?

– Да, Игорь, козлы очень любят полянки. Хотя, позволь тебе напомнить о твоей квартире, где ты так любил оставаться, чтобы работать не покладая рук, – не оборачиваясь, ответила Марина и вошла в дом. Собаки, что сидели возле Наташки, забежали домой вместе с ней.

– Наташ, ну хоть ты пойми меня – я остаюсь ни с чем, – он чувствовал, как в груди растет пустота и наполняется болью и страхом.

– Если вдруг из-за меня погибнет мой любимый муж… может быть тогда? Но, не думаю, дядя Игорь, потому что мы говорим друг другу правду. Он никогда не встретит меня с моей второй семьей. Знаешь почему? Потому что я не шкура, которая живет из-за благ. А ты оказался шкурой, – Наташа встала со скамьи, обняла себя руками, чтобы согреться, или может, чтобы не растерять той злости, что кипела, глядя на этого человека.

– Наташк, да ты ж не дрянь, чтобы бросить меня одного в беде, а? – он сказал это почти шепотом, но она услышала. Остановилась и не оборачиваясь, ответила:

– Я – нет, а вот ты – да. Иди, отец сейчас выйдет. Лучше тебе уже уехать.

Игорь вызвал такси, но вспомнил, что с карты оплатить нельзя. В приложении отметил оплату наличными, вышел за ворота и посмотрел на дом. Он не хотел его, он хотел жить в городе – жизнь там кипит ключом, город живет даже ночью, и в этом ритме он чувствовал себя молодым, активным. Он хотел, чтобы ему завидовали, чтобы ему подражали, а не вот этого вот загородного благолепия с сидением в старческом кресле-качалке.

Машина приехала через час. Он уже начал мерзнуть – ночь выдалась прохладной.

– Командир, дай телефона позвонить, а? с бабой поругался – трубку не берет, – по-свойски хлопнул по плечу водителя, и тот передал ему улыбнувшись поюзанный самсунг.

– Держи, брат, не беспокойся особо, купи ей цветы, шоколад, и все наладится, – подбадривал его таксист.

– Да я ей квартиру трехкомнатную в новостройке купил… Обставил. А она меня как собаку – за дверь.

– Сильно провинился то? Другая баба?

– Она – другая баба… – вдруг стало невыносимо холодно и пусто – словно выключили свет во всем мире, будто погасли звезды, и нет вокруг даже эха. Водитель говорил что-то, смеялся, а Игорь понял, что не хочет звонить Вике.

– Давай на Никольское, – неожиданно наклонившись вперед, перебил он парня, что рассказывал уже о своих дрязгах с женой.

– Проспект?

– Кладбище, командир. На кладбище.

– Ты чего, свихнулся? Ночью?

– Да, сейчас. Я один там хочу побыть, без людей.

– Ну ты это… Может утром, слышишь? А кто умер –то?

– Жена. Из-за меня. У тебя выпить нет?

– Нет, мужик, нет у меня в машине. Может в магазин тебя завезти? – беспокойный тон выдал в водителе, что он его там и оставит – у магазина.

– Нет, вези к северному входу, – больше Игорь не сказал ни слова, и вышел, расплатившись, у северных ворот Никольского кладбища.

– Вызывай еще раз, я стоять не буду, сам понимаешь – деньги нужны.

– Да, езжай, спасибо.

Казалось, даже автомобиль выдохнул, простившись с пассажиром. Когда огни от машины пропали в темноте, и он оказался здесь, под фонарем, освещавшим вход совсем один, он подумал, что чувствовала Настя, когда увидела его там? Она плакала? Рядом не было Марины… Он опустил голову и побрел по главной аллее. Здесь недалеко – всего минут пять ходьбы…

Фото на кресте – ее день рождения, куда он опоздал аж на четыре часа. Она никогда не трезвонила каждые десять минут, она просто верила ему, она доверяла ему. Те дети, которых она показывала на сайте приюта его совсем не беспокоили, а она была одинока и несчастна – она постоянно была одна. Если бы не Наташка…

– Насть, прости меня, я прошу, а сам понимаю – не простил бы за такое никогда. Пришло время нам поменяться местами. Теперь я остаюсь один, и нет мне места больше ни среди наших друзей, ни с моими детьми. Я надеюсь на одно – есть этот самый Рай, только и там мы с тобой не встретимся – у меня не будет ключей от него.

Он сел на лавку, опустил голову на сложенные на коленях руки, и наблюдал за тем, как пустота внутри захватывает все больше и больше.

В себя его привел звук от сообщения в вацапе. Вика! Он трясущимися руками открывал сообщение, надеясь на то, что все наладится, все обязательно наладится.

«Я видела в обзоре ее аварию, Игорь. Я вспомнила – видела ее тогда, в кафе. Она плакала в туалете. Она погибла, узнав о нас! Ты врал мне столько лет! Я нашла номер ее племянницы, ну или крестницы. Наташи. Она рассказала о том, как она мечтала иметь детей. Ты врал, что она просто не хотела их, и жила исключительно для себя! Она жила для тебя! Больше не пиши мне, и не звони. Детей, если соберешься стать им отцом, будешь видеть по минимуму. Я никогда не смогу отмолить того, что мы сделали!»

-–

Боль, с которой невозможно дышать, врывается в сознание, и я не могу сдержать крика. Я сама слышу свой визг, но крупица мысли доносит до меня – я жива, я не разбилась! Грудь, мышцы, ребра, легкие – все охватывает нестерпимым огнем, и я понимаю, что от крика и глубокого вдоха будет еще хуже. Ребра. У меня сломаны ребра. Губ касается что-то холодное, и в рот льется жидкость, которую я жадно глотаю. Сознание мутнеет, я засыпаю, или проваливаюсь в забытье? Снова приходит темнота.

Яркий свет бьет по закрытым векам, заставляет зажмуриться. Невозможно открыть глаза, потому что боль в голове нарастает. Давление? Нужно выпить таблетку, но для этого нужно разлепить веки. Пытаюсь поднести руку к лицу и тело пронизывает боль.

– Ай, да что же это такое? – шепчу я, и все же открываю глаза – солнце и правда, бьет прямо в окно. Закрываю глаза, лежу несколько минут. Запах – вот что мне не нравится – запах свечей, как в церкви, никогда не могла выстоять службу с бабушкой, что водила меня на всенощную. Кружилась голова, тошнило, и могла потерять сознания от нехватки воздуха и этого запаха – ладан и дым от свечей.

– Эй, кто-нибудь здесь есть? – стараюсь говорить я как можно громче, но голос выходит писклявым, детским. – Эй, люди! – уже кричу я, но голос не меняется.

– Рузи, не вертись, милая, – голос женщины меня напугал – я не знала ее. Может это больница? Да, точно, я упала с дороги на машине. А боль в груди – перелом. Это медсестра, или может быть это санитарка.

– Где я? – голос никак не удавался, и пищала я как котенок.

– Дома, дома, матушка отошла на службу – вся церковь молится за тебя, вот видишь, ты и очнулась, – понесла какую-то чушь женщина. Я с трудом отвернула голову от окна и снова открыла глаза – передо мной сидела светлая девушка в легком платье, похожем на вафельное полотенце, только серое, а вот воротничок был белоснежным, как и косынка, завязанная назад.

– Ты кто? И о какой матушке ты мне говоришь? Видимо о той, к которой тебя отправят, когда узнают какую дичь ты здесь несешь! – зная, что с персоналом надо посерьезнее, старательно вывела я, но в сочетании с писклявым голосом, вылетающим из моего горла, слова возымели совершенно не тот эффект, коего я ожидала.

– Я не понимаю тебя, Рузи. Если ты не будешь слушаться, я встану и уйду отсюда! – сменив тон на более грубый ответила женщина. – Я Морти – ваша служанка, и твоя матушка не платит мне уже два месяца, так что, дай мне убраться здесь пока ее нет, и уйти туда, где деньги за работу дают ежедневно!

– Почему ты называешь меня Рузи? – переспросила я, понимая, что это все – лютая фигня, и сейчас лучше дождаться врача. Но взгляд соскакивает с ее полного, в веснушках лица и перемещается на стену и дверь. Облезлая штукатурка, картина в рамке, где изображены незнакомые люди в странных одеждах, поднимаю глаза на потолок – деревянные балки, покрашенные черной краской. Головой крутить сложно, но я поворачиваю голову ровно и смотрю в ноги – за кроватью столик на красивых резных ножках – когда-то он был чистым и дорогим, это сразу видно – ручная работа, а сейчас весь залит воском от свечей.

– Морти, прошу тебя, открой окно и погаси все эти свечи – мне нечем дышать, – меня пугал мой голос.

– Матушка не одобрит, да и ты сама – понимаешь, что просишь? У тебя ж кроме писания и молитв при свечах и дел-то никогда не было?

– Молитв? Прошу, позови врача. Может Маринка уже приехала, посмотри в приемном, прошу тебя.

– Крепко тебя приложили то видать. – испуганно, но уже снизив голос сказала женщина, что называла себя Морти.

Солнце зашло за тучу, и картина за окном, стала новым открытием для меня – окно и крыша дома напротив мне были видны как свои руки. Между домами было метра два, не больше.

Зрение у меня было не очень, и после сорока я начала носить очки, а потом перешла на линзы. Я моргнула, смежила сильнее веки, поняла, что линз нет. Привычно закатила глаз, превозмогая боль поднесла руку к лицу и попыталась снять линзу – удостоверилась, что линз на мне нет. Черепицу на крыше я могла разглядеть невооруженным взглядом. Черепица! Да! Не ондулин, так похожий на нее, и даже не дорогущая черепица из лиственницы, а именно черепки, сложенные друг на друга. Глиняные, кое где побитые, но те самые из книжек со сказками Ганса Христиана Андерсена.