– На вашем месте я бы и бороться не стал, – закончил Деггл, утирая слезы.

Вот другой отрывок из разговора Взлетающего Орла с Николасом Дегглом:

– Вас никогда не интересовала судьба старого Оскара Крамма?

– Не особо, – отозвался Взлетающий Орел. У него было слишком много других тем для размышлений.

– Против этой старой людоедки у него не было ни единого шанса, – сказал тогда Деггл. – Знаете, ходят слухи, что он отдал концы, занимаясь с ней любовью? Интересно, не было ли у него следов укусов на шее?

– Вы хотите сказать… – начал Взлетающий Орел.

– Все возможно, – улыбнулся в ответ Николас Деггл. – Знаете, он был совсем не стар. И если Ливии вдруг придет в голову, что вы стареете, то она может начать подыскивать вам замену.

– У вас нет абсолютно никаких причин… – снова начал Взлетающий Орел, но Деггл опять его перебил. В разговоре с этим мрачным шутником Орлу удавалось закончить лишь считаное число фраз.

– Я хотел сказать только, что по непонятным причинам питаю к вам привязанность и мне не хотелось бы, чтобы вы, такой красавчик, закончили столь же печально, как некоторые.

После этого разговора Взлетающий Орел ловил себя на том, что следит за миссис Крамм; и когда она обвивала его руками или ногами, он вспоминал, как умер Оскар Крамм, и начинал нервничать. В итоге переживания несколько раз пагубно сказались на его мужских способностях, и после таких конфузов миссис Крамм задумчиво хмурилась, поджимала губы и лишь потом принималась уверять его, что ничего страшного не произошло. Она выпивала немного воды из кувшина, который всегда стоял на ее прикроватном столике, окруженный великим множеством таблеток, поворачивалась к Орлу спиной и засыпала.

Одной ночью Взлетающему Орлу приснился поразительный сон. Кошмар. Ливия Крамм крепко обхватила его горло тонкими руками и давила, давила большими пальцами. Во сне он тоже спал и проснулся, лишь когда почувствовал, что жизнь выдавливают из его тела. Он вступил в борьбу, пытаясь освободиться, и, когда он это делал, она непрерывно превращалась во всевозможные мокрые, отвратительно пахнущие, бесформенные скользкие вещи. У него не получалось ухватиться за нее, а она все крепче сжимала его горло. И уже теряя сознание, он выдавил из себя такие слова:

– Ты старая, Ливия. Ты жалкая старуха. Ты не найдешь никого другого.

И вдруг (он ничего не видел, ибо в глазах у него потемнело) миссис Крамм ослабила хватку. Он услышал ее голос:

– Да, мой Орел, моя вольная птица. Ты прав.

Проснувшись на следующее утро, Взлетающий Орел обнаружил, что Ливия Крамм умерла и окоченела, а руки ее застыли, впившись пальцами в ее же собственное горло. Графин был опрокинут, таблеток на столике заметно поубавилось.

И только позднее Взлетающий Орел неожиданно обнаружил, что его драгоценная бутылочка с голубой жидкостью, со снадобьем, сулящим освобождение, исчезла. Он бросился разыскивать Деггла, которого обнаружил раскинувшимся в привычной позе на парчовой софе в гостиной, в неизменном темном одеянии, на этот раз весьма уместном.

– Ливия была не из тех, кто кончает жизнь самоубийством, – сказал Взлетающий Орел.

– О ком это вы говорите, глупый мальчишка? – спросил его Деггл. – Она была стара.

– Вы ничего не знаете о некоей бутылочке? Она принадлежала мне, а теперь ее нет, – поинтересовался тогда Взлетающий Орел.

– Вы переволновались, – отозвался Деггл. – Вы мне нравитесь, я уже говорил это. Все, что вам нужно, – это уехать от всего этого подальше. Берите яхту. Плывите в открытое море. Море такое, ха-ха, голубое.

Что говорить человеку, который мог быть, а мог и не быть убийцей, который, может быть, спас вам жизнь, а может быть, и нет?

– Судьба замечательно бережет вас, – улыбнулся Деггл. – Должно быть, у вас есть ангел-хранитель.

Или дьявол, подумал про себя Взлетающий Орел.

По завещанию я получил деньги, а яхта досталась Дегглу. Причиной смерти было названо самоубийство.

Поскольку Дегглу яхта была не нужна, а я отчаянно стремился бежать, я принял его предложение и отправился в плавание к неизвестным портам – в полном одиночестве, впервые за четверть века.

VI

Он был леопардом, меняющим свое логово; ловким увертливым червем. Текучим песком и уходящим отливом. Он напоминал круговорот времен года, был пасмурным, как небо, безымянным, как стекло. Он был Хамелеоном, вечно меняющимся, всем для всех и ничем ни для кого. Он превращался в своих врагов и поедал друзей. Он был всем чем угодно и ничем.

Он был орлом, царем птиц – но был и альбатросом. Она обвилась вокруг его шеи и умерла, и мореход сделался альбатросом.

Не имея большого выбора, он выжил и направлял судно от одного неведомого берега к другому, зарабатывая себе на пропитание, заполняя пустые часы досужных дней бессмысленных лет. Удовольствия без радостей, достижения без целей, парадоксы на его пути поглощали его.

Он видел то, что большинству людей не удается увидеть за всю свою жизнь. Вот что он видел.

Нагую деву, распятую на песке незнакомого пляжа, по бедрам которой к своей цели ползли гигантские муравьи; он слышал ее крики и проплыл мимо.

Человека, пробующего голос на краю утеса: голос незнакомца был то высоким и жалобным, то низким и мрачным, то тихим и вкрадчивым, то резким и скрипучим, то напитанным болью, как кусочек хлеба – медом, то сверкающим от смеха, то голосом птиц или голосом рыб. Он (проплывая мимо) спросил человека, чем тот занимается. Человек прокричал ему в ответ – и каждое его слово было словом иного существа: «Я выбираю себе подходящий голос». Чтобы это крикнуть, человек подался вперед, потерял равновесие и сорвался вниз. В его вопле был только один голос; камни у подножия утеса оборвали его, отпустив на волю все заключенные в нем голоса.

Нищего на плоту, дрожащего от голода и жажды, и рыб, которые сами выскакивали из океана, попадали в его миску для подаяний и умирали для него.

Занимающихся любовью китов.

И множество других вещей; но нигде в морях, при всей безмятежности вод, при всех чудесах за изогнутым жидким горизонтом, не заметил, не почуял и не услышал он своей смерти.

Смерть: голубой флюид, голубой, как море, исчез в бездонной глотке чудовища. Оставалось только жить. Отказавшись от прошлого, забыв родной язык ради языков архипелагов мира, забыв об обычаях предков ради обычаев тех стран, мимо которых он проплывал, забыв и помышлять об идеалах перед лицом тех постоянно меняющихся и противоречивых идеалов, с которыми ему приходилось сталкиваться, он жил, делая то, что ему выпало делать, думая так, как от него требовалось, становясь тем, чем его желали видеть, надеясь только на то, на что позволено было надеяться, и выполняя все это так ловко, с такой естественной легкостью, словно на все это была его воля, и потому нравился всем встречным. Он любил многих женщин – без труда приспосабливаясь к потребностям и желаниям любой из них.

Несколько раз он менял имя, которым представлялся людям. Его лицо было таким, его кожа была такой, что во многих странах он мог легко сойти за местного жителя; и он пользовался этим, оборачивая свое проклятие себе на пользу. Он должен был менять свои имена, иначе его бессмертие могли бы раскрыть. И бессмертие же гнало его вперед: никогда не переставал он искать такие места, где был бы неизвестен или забыт.

Он убивал борцов за свободу для тиранов; в свободных краях он поносил тиранию.

Среди пожирателей мяса он восхвалял дающую силу плоть животных; среди вегетарианцев он рассуждал о душевной чистоте, коей можно добиться, отказавшись от такой плоти; среди каннибалов он пожирал своих товарищей.

Он был мягок по своей природе, но тем не менее некоторое время служил палачом, совершенствуясь в умении владеть топором и ножом. Несмотря на то что он считал себя хорошим человеком, он предал множество женщин. Лишь очень малому их числу удалось бросить его: обычно он делал это первым.

Прошло достаточно времени, пока он вдруг понял, что так ничего и не узнал. Он много видел и испытал, сошелся с тысячами людей и потерял счет своим преступлениям, но опустел внутри; ухмылка без лица, вот чем он стал. Кивок согласия, поклон принятия, не более.

Его тело оставалось в идеальном состоянии; разум был все так же светел. Снова и снова он проживал один и тот же физиологический день. Вот его тело: страна, над которой никогда не заходит отсутствующее солнце.

Однажды, качаясь на волнах посреди очередного моря, он сказал вслух самому себе:

– Я хочу стать старше. Не умереть – просто стать старше.

Ответом ему был насмешливый крик чайки.

Взлетающий Орел начал методичные поиски Сиспи и Птицепес. Он вернулся к берегам Америндии и направился вглубь страны, до земли аксона и Феникса, города, откуда тянулся весь этот холодный след. Безрезультатно. Казалось, Сиспи и Птицепес никуда не уезжали. Просто исчезли, и все.

– Сиспи? – переспрашивали его люди в Фениксе. – Какое дикое имя. Должно быть, иностранец?

После неудачи в Фениксе Взлетающий Орел решил отбросить всякую систему. Он наугад вел свою яхту по морям, каналам, рекам, озерам, океанам и, когда где-то причаливал, спрашивал, не знает ли кто-нибудь о его сестре или о бродячем торговце.

Он понимал, что надежды почти нет; они могли быть в любом месте планеты; они могли сменить имена; могли утонуть или умереть какой-нибудь насильственной смертью; могли, наконец, расстаться.

Только две мысли заставляли Взлетающего Орла продолжать поиски: первая – только Сиспи мог знать способ если не умереть, то по крайней мере вернуть тело к нормальному, уязвимому в той же степени, как и у других людей, состоянию. Сиспи мог сделать так, что Орел начнет стареть.

Вторая была связана с тем давним посланием, которое бродячий торговец передал ему устами Птицепес в день своего первого появления:

Скажи своему брату Рожденному-от-Мертвой, что все орлы в конце концов прилетают в гнездо, а все моряки в конце концов сходят на свой берег.

Сиспи сказал это еще до того, как Джо-Сью стал Взлетающим Орлом; за много лет до того, как у того возникла мысль отправиться в море. Возможно, думал Взлетающий Орел, моряк, Сиспи умеет читать будущее.

Эти мысли не вселяли особого оптимизма, но это было хоть что-то.

Он вспомнил и другое сказанное Сиспи: Для тех, кто не выпьет из голубой бутылки, есть только одно место на свете, других я не знаю.

Раз за разом Взлетающий Орел твердо повторял себе: такое место есть; рано или поздно ты найдешь его, нужно только запастись терпением; а когда ты найдешь его, то узнаешь его тотчас же, ведь его жители будут похожи на тебя. Старые или молодые, они не смогут спрятать от меня глаз. Их глаза будут похожи на мои: все видевшие и ничего не знающие. Глаза выживших.

Но годы уходили за годами. Прошло много лет. Потом еще много лет.

Взлетающий Орел начал задумываться о том, в здравом ли он уме. Возможно, никогда не было никакого Сиспи, никакой Птицепес, шамана и Феникса; может быть, не было даже Ливии Крамм и Деггла. Да. Безумие объясняло все. Он был безумен.

И когда его судно зашло в родной порт – порт Х на мавританском берегу Мориспании, взгляд его был застывшим и отстраненным.

Он подумывал о самоубийстве.

VII

Николас Деггл сидел в просторном шезлонге у самой оконечности самого конца далеко выступающего в море мола, все такой же длинный и темный, а на губах его играла необычайно лукавая улыбочка.

– Уверен, что морская прогулка удалась на славу, не так ли, красавчик? Как ветер? Не слишком сильный? Но и не слишком слабый? Извините, я не очень силен в таких вопросах.

Взлетающий Орел медленно поднял голову. Сомнений больше не было – он действительно сошел с ума.

– Деггл… – начал он.