Вместо ног у девушки тонкий красно-зеленый чешуйчатый хвост. Низ ее живота и весь хвост до самого плавника испещрен мелкими блестящими чешуйками, подогнанными одна к другой плотно, как элементы кольчуги. Внизу, у плавника, можно увидеть страшную рану. Плавник практически оторван. Лишь благодаря какому-то тонкому лоскутку он остается частью целого. Из раны сочится густая изумрудная кровь, окрашивая в зеленый цвет песок вокруг морской девы. Она, должно быть, поранилась об острую скалу, а потом ее, беззащитную, выбросило волной на берег.

Рыбаки, женщины и дети так и стоят вокруг, и смотрят на морское чудо пустыми глазами. Но наконец чары рассеиваются. Что это? Знамение? Как им быть с этим?

Кто-то предлагает положить ее в сети и унести в деревню.

– Нет, только не в деревню! – восклицают женщины. – Нам нужно спросить у пастора! Пусть кто-нибудь приведет пастора!

И долговязый Петерс мчится за пастором. Остальные спорят, перекрикивая один другого. Все задаются вопросом, и никто не знает, что делать. А голубые глаза морской девы по-прежнему полны ужаса. Она неустанно смотрит то на одного, то на другого. Наконец взгляд ее останавливается на Йенсе… Широкоплечий юноша проталкивается в первый ряд. Он ни у кого ничего не спрашивает и никому ничего не отвечает. Он лишь неотрывно смотрит на русалку, лежащую у его ног.

Ее взгляд тоже больше не мечется, теперь он прикован к фигуре юноши. Их взгляды встречаются… и тогда она стыдливо прикрывает тяжелыми локонами свои нежные юные груди. Оба не слышат ничего, хотя гул голосов вокруг не прекращается. Богатей Клаас высказывает предложение забить дьявольское создание до смерти и выкинуть обратно в море. Женщины одобряют, и рыбаки уже направляются к своим лодкам за веслами.

Но тут Йенс нарушает молчание.

– Ее никак нельзя убивать, – говорит он своим глубоким голосом. – Я заберу ее к себе и вылечу, а потом отпущу обратно в море.

– Йенс! – восклицает из толпы его мать.

Но Йенсу все равно, что скажут другие. Если пастор учит паству быть милосердными даже к животным, и подавно стоит помогать тем, кто наполовину человек!

Женщины поднимают крик, мать Йенса начинает рыдать.

«Уж пастор-то поймет», – думает Йенс.

– Пастор пришел! – выкрикивает кто-то, и пастор и в самом деле оказывается в кругу толпы. Он очень взволнован – так, что ноги подкашиваются. Руки дрожат, на лбу выступает холодный пот. Его жена дома корчится от мук.

– Что за шум вы подняли? – спрашивает он.

– Это все Йенс! – кричат остальные.

Йенс рассказывает пастору о своем предложении. Пастор усердно трет лоб, собираясь с мыслями, а затем начинает говорить резко и отрывисто. Затея Йенса ужасна. Пастор не допустит такого в своем приходе. Милосердие и любовь к ближнему заслуживают лишь божьи создания. Это же создание, вне всяких сомнений, – порождение Нечистого. Можно накликать беду, принеся ее в деревню.

– Добить ее! Добить! – вопит Клаас, и еще парочка горлопанов вместе с ним.

Пастор, однако, против убийства. Лучше просто оставить эту русалку. Если эта дева с рыбьим хвостом – дьявольское наваждение, то вскоре она просто исчезнет. Если это такая диковинная рыба – то ее унесет прилив.

– А теперь пусть все возвращаются к своим обязанностям! – Сказав так, пастор уходит из круга и широкими шагами спешит к своему дому. Постепенно разбредаются и остальные.

Только Йенс остается на том же месте. Опустив голову, он смотрит на морскую деву. Теперь взгляд ее голубых глаз стал спокойным и умиротворенным. В нем благодарность и доверие. Она знает, что он заступился за нее.

Чья-то сильная рука трясет Йенса за плечо.

– Идем. – Рядом стоит отец. Но Йенс отрицательно мотает головой. Он хочет остаться. Отец сжимает его плечо сильнее. Он уже в ярости. Он грозит сыну… Железными пальцами хватается Йенс за кулак, сжимающий его плечо. Суставы хрустят. Мужчины буравят друг друга глазами. Но… Йенс видит наверху дюны свою мать. Ее юбка и платок растрепались. Она заламывает руки и причитает.

Тогда Йенс отпускает руку отца и покорно идет назад в деревню. Он чувствует на своей спине прикованный к нему вопрошающий и умоляющий взгляд бедной девушки… но он уходит… дальше… дальше…

Волки чествуют слабое свечение луны. Море волнуется. Его грозная песнь доносится в деревню. Там уже давно погасли все огни. Только в окно пастора сквозь алые шторы льется свет. В маленьком саду тоже посверкивает слабый красный огонек. Кто-то ползет вдоль забора. Это Йенс.

На мгновение он останавливается и бросает взгляд на окно. Он знает, что женщина в этом доме борется со смертью. Сквозь стиснутые зубы он произносит проклятье.

Он уходит из деревни и спускается вниз, к берегу. Там, на песке, виднеется темное пятно… Русалка слышит шаги. С усилием она приподнимает голову. Йенс опускается перед ней на колени и начинает нежно что-то шептать полным сострадания голосом. Он знает, что она не понимает его – но звук его голоса ее успокоит, утешит. Ее маленькие, пылающие жаром ладошки утонули в огромных, черных от загара кулаках юноши.

Она начинает петь. Ее голос легок и печален. На каком языке звучат слова? Будто густой туман, закрывающий шпили гор, – так тяжел мотив этой песни, так полон извечной скорби.

Йенс слушает… Он даже не замечает, что по щекам его текут слезы.

Тут он будто приходит в себя. Он ведь принес с собой хлеб и рыбу. Он предлагает ей подкрепиться.

Она мотает головой – и продолжает петь.

Йенс стоит перед ней на коленях и держит ее руки в своих, пока звезды на небе не начинают бледнеть.

Тогда он встает и, взглянув на нее еще раз, произносит:

– Я вернусь.

И она понимает его слова. Ее глаза полны умиротворения. Теперь ее взгляд спокоен как дюна, что возвышается над ними. В деревне весь день суета. Легкими, робкими шагами бредут люди к дому пастора, где окна завешены красными шторами и стоит гробовая тишина. Некоторые будто бы слышат сдавленный, спрятанный в подушку стон. В полдень пастор неподвижно возвышается в саду за домом и безмолвно смотрит на полосу моря. В руках у него длинная трубка. Вдруг, словно безумец, он размашисто ударяет чашей трубки по стеклянному шару, висящему на кусте рододендрона. Мелкие осколки летят в разные стороны. Пастор возвращается домой. Что-то зловещее витает в воздухе.

В доме Йенса с самого утра переполох. От ночного смотрителя отец узнал, что Йенс уходил на побережье. Завязалась такая сильная ссора, что Йенс осмелился поднять руку на отца. Юноша толкнул старика, и тот упал, приложившись головой о домашнюю печь. Но, несмотря на глубокую кровоточащую рану, отец таки справился с сыном, уволок его наверх и запер в комнате. А в деревне уже вовсю судачат о несчастной русалке на берегу. Несколько мальчишек уже сбегали к морю и рассказывают, что она так и лежит на песке, неподвижно, с закрытыми глазами. Только по едва заметному дыханию они поняли, что она все еще жива. Они тыкали в нее палками и хотели выбросить обратно в море. Но эту охоту у них отбил один только взгляд на ее мертвенно-бледное лицо.

Но взрослые не столь милосердны. Они обвиняют морскую деву во всех несчастьях, обрушившихся на деревню. Богач Клаас снова призывает всех умертвить отродье дьявола. А вечером по деревне разлетается весть, что супруга пастора разродилась мертвым ребенком с большой водянистой головой. На его уродливых ножках красным и зеленым переливалось нечто похожее на плавники. Женщина тоже была обречена.

Людей охватывает ярость. Они готовы немедленно спуститься на берег и убить ту, что повинна во всех местных бедах. Но опускается ночь, и от моря несет таким холодом, что смельчаки решают… ну его… завтра, на рассвете, они с ней управятся.

Как только вся деревня погружается во тьму и ни в одном окне не видно огонька, кроме скорбного мерцания свечи за красными шторами пастора, Йенс выбирается из своей комнаты. Бесшумно, как кот – разве что широкие плечи не сразу протиснулись в оконную раму, – Йенс высовывается из окна и спрыгивает на траву у дома. От резкого толчка он припадает на четвереньки, но тут же выпрямляется. Проходя мимо дома пастора, он вдруг сжимает кулаки и снова цедит сквозь зубы проклятье.

Русалка знает, что он придет. Она нежно притягивает его к себе. Йенс целует белые губы и впалые глаза.

Она снова поет. Снова ее песнь нависает тяжелым туманом, а море шумит в такт. Но туман начинает рассеиваться. Ее песнь делается чистой, отливающей золотом. Солнечный свет опускается на волны прибоя, и они становятся все тише, все спокойнее… море спит. Русалка берет Йенса за руку и притягивает ее к себе. Сквозь покров густых белокурых локонов эта огромная рука, предназначенная для тяжелой работы, нежно опускается на трепещущую девичью грудь.

Йенс чувствует слабое биение сердца. И чем оно слабее, тем тише становится песня. Но вот один сильный удар, она крепко сжимает его руку и откидывается назад.

Йенс сидит и не отрываясь смотрит на нее в свете зарождающегося утра.

Его глаза сухи. Ни одна слезинка не выдаст его страдание. Его что-то беспокоит. Что же? Наконец он понимает. Он ведь все слышал, о чем говорили дома. Они хотели прийти и убить ее.

Они не должны найти ее…

С огромным усилием он поднимается. В своих руках он несет безжизненное тело. Его глаза вспыхивают огнем, когда он видит, как израненный рыбий хвост подпрыгивает при каждом его шаге. Он идет к морю; уверенной поступью восходит на прибрежную скалу. Оттуда он сбрасывает тело в воду. Громкий всплеск – и волна уносит его…

Йенс возвращается на берег. Он слышит со стороны дюны громкие голоса сельских мужчин. Он сразу понимает: кто-то из них пьян. Ему хорошо знаком этот омерзительный хохот. Они не должны увидеть его! Йенс припадает к земле и ждет, пока процессия пройдет мимо.

В свете утренней зари он видит почти всех мужчин и мальчиков деревни с дубинками и веслами. Иные нетрезво пошатываются. Процессию возглавляет отец Йенса. Его раненая голова обмотана белым платком. В кулаке он сжимает топор. Он тоже напился. Его глаза налиты кровью. Лицо покраснело и распухло.

Наконец они удаляются. Йенс бежит прочь. Уже на полпути до деревни он слышит позади себя яростные вопли.

Йенс бежит дальше. Он должен оказаться в своей комнате до того, как все мужчины вернутся в деревню. Они не должны узнать, что произошло этой ночью.

Пробегая мимо дома пастора, Йенс видит, что все окна открыты.

Он знает теперь, что хозяйка дома умерла. Он крадется вдоль стены дома – и сквозь стиснутые зубы произносит проклятье.

На перекрестке

Три серые великанши сидят на перекрестке. Одна из них уперлась ногой в домик лесника и чешет впадинку между пальцами ступни своими костлявыми когтистыми руками. «Ху-ху», – ворчит еловый лес и отряхивается. А внутри дома лесник и его супруга дрожат под тяжестью Альпа, насылающего им кошмары. В колыбели тихо хнычет дитя.

Вторая великанша уменьшилась и вырезает большим острым ножом по деревянному изображению Христа на перепутье. Сперва она срезает длинные стружки со столба, а затем с перекладины деревянного распятия. Все это время она шепчет нараспев: «Мозоль, отек… иудейский царек…» – и, слой за слоем, срезает мягкую древесину с носа Спасителя, покуда там вообще ничего не остается. Теперь на залитом дождем лике мелькает белое пятно. Взяв нож, великанша приставляет его острием к пупу деревянного тела. Она крутит его, на манер мутовки, все быстрее и быстрее, пока не просверливает в теле большую дыру. Она выдувает из отверстия опилки и пыль. В темноте ее глаза сверкают как у волка.

Третья великанша сидит прямо. Ее голова возвышается над чернеющими верхушками елей. В ее руках что-то шевелится. Очень толстый крестьянин. Хрусь! Она откусила ему правую ногу. Она с удовольствием жует и прищелкивает языком.

– Ой… ай! – плачет крестьянин и молит ее: – От… отпусти!

С дружелюбной усмешкой великанша смотрит на толстяка в руке.

– У меня жена… дети… дома ждут…

– Вот как, – изрекает великанша.

– Жена… дети… как же они без меня…