Одет Агапка был в армяк^[4] из грубой толстой шерсти, а подпоясан веревкой, за которой торчал топор, на голове шапка из такой же шерсти, как и армяк, вот только мех на ней не уступал моему, это мне сразу бросилось в глаза. На ногах же были поршни, которые напоминали сапожки, сверху были перетянуты бечевой.

Мужик смерил нас всех взглядом из-под кустистых бровей и, глядя на меня, снял шапку и отвесил поклон, а разогнувшись заговорил:

– Здрав будь, Андрей, и ты, Проня, – а Богдашка и вовсе удостоился лишь кивка.

– И тебе здравствуй, Агапка. Что привело тебя ко мне? Случилось чего? – продолжая рассматривать мужика, поинтересовался я.

Агапка лишь кивнул и начал в руках мять шапку, а глаза и вовсе к земле опустил, отвечать он не спешил, так продолжалось секунд десять.

– Ну? – рыкнул Проня.

– Отпустите меня и семью мою с земельки, прокормиться не можем, – все так же смотря в землю, едва слышно произнес Агап.

– Чего? – рявкнул тут же Пронька. – Ты чего удумал, пес? Уйти хочешь, сбежать надумал?

– Тише, – поднял я руку. – Ты сказывай, в чем дело-то? – проникновенно произнес я, глядя на Агапа.

– Прокормиться не можем, Андрей, – глянул на меня Агап и тут же вновь опустил глаза к земле.

– Врешь, подлец, – снова влез Прокоп и двинулся на Агапку.

– Да погодь ты, – остановил я послужильца.

Было видно, что Агап не договаривает или даже врет.

– Отчего же так? Вроде земля хороший урожай дает нынче. Ты в лесах охотишься, и ни чинит тебе никто препятствий. Да и когда голодно было, мы помогали.

Агап тут же рухнул на колени, прямо в снег.

– За то мы благодарны, Андрей Володимирович, и молили перед богом за вас и за отца вашего с матушкой, вот тебе крест, – и Агапка тут же осенил себя знамением.

– Встань и правду сказывай, вижу же, крутишь. Там и решим, может, и поможем в беде твоей.

Агап не сразу поднялся с колен, перед этим с опасением зыркнул на Прокопа и, поднявшись, заговорил:

– То правда, что помогали вы. Только девять ртов у меня, лебеду с корой есть приходилось. Хлебушка купить дорого было, да и садить надо. Вот я пять мешков рожи занял в Георгиевском монастыре на три годочка, отдать надо целую подводу. Скоро срок истечет, а нету у меня, даже если продам все, не соберу столько. Придется в холопы идти самому, а не приду, так все равно притащат, – с горечью произнес Агап. Семья же без меня не проживет, так что и им придется в холопы монастырские идти. Ты уж прости меня, Андрей Володимирович, – вновь бухнулся на колени Агапка.

Прокоп лишь выругался едва слышно и тяжко вздохнул.

– Сам-то желаешь к ним пойти? – вгляделся я в лицо Агапа, на что он скривился, и это было видно, несмотря на его заросшее лицо.

– Понятно, – протянул я. – Срок отдачи когда?

– К началу лета, я даже сеять нынче ничего не буду, толку-то, – тихо прошептал Агап.

– Значит так, землю засевай. Я же подумаю, как помочь и уплатить долг, так что не думай на этот счет, – задумчиво протянул я.

– Спаси тебя бог, – во всю глотку рявкнул Агап и вновь упал на колени.

– Ты вставай да домой иди, время еще есть. Как что решу – сообщу, – сказал, глядя на подымающегося Агапа.

– Благодарю, – отвесил он поясной поклон и, уже собиравшись развернуться, замер, будто что-то вспомнил. – Я тут следы волков видел, кажись, стая у нас завелась, извести бы ее.

– Где видел и сколько, – тут же подключился Прокоп.

– Так, возле Виднеевки, на самом краю, следы видел, покружили да в лес ушли. Могут и на подворья залезть али еще чего. Следов немного, думается мне, стая голов десять, не больше.

– Значит, надо будет извести их, – тут же высказался Богдашка, заработав мой подбадривающий кивок.

– Изведем, не дело, чтобы зверь рядом кружил, задерут еще кого. Думаю, на охоту пойдем и тебя, Агап, захватим, так что будь готов, – высказался Прокоп.

– Обязательно. Прощевайте, Андрей Володимирович, и ты, Проня, – произнес Агап. Богдану же вновь достался кивок.

Прокоп закрыл калитку за Агапом и, глянув на меня, произнес:

– Андрей, неужто ты думаешь долг за Агапку отдать?

– Возможно, – протянул я, на что Прокоп лишь покачал головой с неодобрением.

За время этого разговора на меня накатила слабость.

– Проня, прав ты, отлежаться мне надо, завтра поутру к Водянице поедем.

– Богдашка, подмогни Андрею да за огнем последи, – тут же прореагировал мой послужилец. Я Афиньку к тебе отправлю, пусть каши сготовит, вечером самолично баньку истоплю да пропарю тебя, Андрей. Банька против любых хворей убережет.

Новая боль растеклась по голове, а с ней и знания, кто такая Афинька. Помимо семьи Прокопа, у меня на подворье проживали еще две холопские семьи. Которые следили за подворьем и живностью всякой, да на полях работали.

Афинька была женой Тарая, который мог и по дереву чего вырезать и по железу работать, коня подковать или еще чего по мелочи, в общем, у мужика были золотые руки, да и сама она слыла той еще рукодельницей, и трое деток у них имелось. Нечай же ему помогал, и вся тяжелая работа была на нем.

– Банька – это хорошо, – протянул я и, развернувшись, пошел домой, ко мне тут же подскочил Богдан, закинув руку на плечо.

Зайдя в дом, он усадил меня на сундук, а после бросился к очагу, в котором почти потух огонь, и, опустившись, принялся раздувать пламя да подкладывать щепочки, а там и дрова.

– Вот и огонь разгорелся, сейчас тепло будет, – обернувшись ко мне, улыбнулся Богдан. – Ты чего спать-то не идешь? Я послежу.

– Сейчас пойду, – ответил я ему улыбкой, снимая сапоги. – Ты вот что мне скажи, друг, а какая нынче година?

– Ты чего, Андрей? – вылупился он на меня. – Известно какая, семь тысяч сто четырнадцатый год (1605), март на дворе.

– Цыц, – вырвалось из меня.

Вот понятней не стало от слова совсем. Хотя календарь-то у нас при Петре сменился, до этого другой был, да и крестились двуперстием, а это значит, что сейчас допетровская эпоха, и тут меня осенило, как можно уточнить.

– А царь-то у нас кто? – впился я взглядом в Богдана.

– Так же ж Годунов Борис нынче царствует. Как помер Федор Иоаннович, так он и царствует, – дрогнувшим голосом произнес Богдан и, подойдя ко мне, уселся рядом. Нагнувшись к моему уху, зашептал: – Только царь он ненастоящий, не природный, оттого напасти и горести все. Мы ж, когда на торгу были в прошлом месяце, слышали о том, али ты запамятовал?

– Как есть запамятовал, говорю же, мысли путаются, – глянул я на Богдана серьезно, на что он задумчиво кивнул и продолжил:

– Люди также говорили, что настоящий царь объявился, Дмитрий Иоаннович, сын Ивана Васильевича. Борис его по детству погубить пытался, только не вышло у него. Другого отрока убили, а Дмитрия Ивановича верные людишки спасли и спрятали до сроку, а теперь он вместе с ними на Москву идет, дабы согнать Бориску и сесть на отцовский трон. Борис же хитер, погубить не получилось тогда, так он Дмитрия Ивановича вором называет. Боится пес, что расплата придет. Еще люди говорили, что он и Федора Ивановича погубил да сестру порченую ему в жены подложил, оттого и детей у него не было, да и царем еще тогда вознамерился стать, – на одном дыхании выдал Богдан. Говорил он тихо едва слышно, в его голосе перемешались куча эмоций, был там и страх с опасением и надежда.

– Охренеть, – только и произнес я, пытаясь переварить услышанное. – Пойду я полежу. – Поднявшись, я направился в комнату, где очнулся, по пути сняв ремень и зипун с шапкой, и кинул на лавку, да завалился на кровать.

Мысли в голове бегали как тараканы, и, не удержавшись, я выругался.

– Это знатно вы попали, Андрей Владимирович, – и я не удержался от хмыка. – С допетровской эпохой угадал, почти в яблочко. В Москве Годунов, значит, сидит, а к нему Дмитрий Иванович спешит. Вот только получается, Дмитрий Иванович – это Лжедмитрий, – я прикрыл глаза на секунду.

– Смута, смутное время, – вырвалось из меня. – Это ж жопа, задница, натуральный писец.

Мне девяностых-то хватило и войны, чтобы понять для себя, лучше слабая власть и действующие законы, чем отсутствие власти и беззаконие.

Из глубины памяти всплыли стихи:

– Вернулися поляки, казаков привели, пошел сумбур и драки: поляки и казаки. Казаки и поляки, нас паки бьют и паки. Мы ж без царя как раки, горюем на мели, – продекламировал я себе под нос.

Причем этот стишок я еще в школе учил, помню, однако.

– Так, давай вспоминай, что ты вообще помнишь об этом смутном времени, – и я начал вспоминать.

Историком я не был, да и не интересовался специально, не надо было. Так, школьная программа, пару передач того же Радзинского, может, статьи еще какие читал или видел чего на том же ютьюбчике.

Заложив руки за голову, я лежал в полумраке, уставившись в потолок, и силился вспомнить как можно больше.

– Смутное время, кровь по колено, – тихонечко пропел я, чтобы Богдан меня не услышал. – В общем, Лжедмитрий добрался до Москвы и даже уселся на царский трон, многие его поддержали, в том числе и те, кто был изначально против, как тот же Шуйский. Годуновым же пришел конец, вроде одна Ксения, дочь Бориса, осталась жива, – начал проговаривать я себе, была у меня такая привычка.

– Он наводнил Москву поляками, продвигая их. Вот местной элите это и не пришлось по вкусу, да и наверняка они знали или догадывались, что он самозванец, но, видимо, пытались использовать в своих интригах, но не получилось или что-то пошло у них не так. Кажется, на самом деле его звали Гришка Отрепьев, и был он беглым монахом. Став царем, он решил жениться, причем на полячке. Убили же его как раз на праздновании свадьбы, там вроде ужас по Москве творился, поляки и всякая шушера вела себя непотребно, и обстановка накалилась. А кто ж его убил-то? – подергал я себя за ухо, силясь вспомнить.

– Не помню, но наверняка с подачи бояр. После сожгли его тело, а прах забили в пушку, выстрелили в сторону Польши, и понеслась душа в рай! Царем стал Шуйский, но вроде не совсем правильно, видимо, нарушил какие-то правила. Дальше было восстание Болотникова, первое русское крестьянское восстание, кажется, так это в школе называли, который винил бояр в предательстве Дмитрия. Смерти Лжедмитрия сильно никто не видел, тела нет, могилы нет, а прах не покажешь. Вот и начали самозванцы объявляться, один за одним. Сколько их было? Три? Пять? Семь? – и я задумался, силясь вспомнить.

– Нет, не помню, точнее, не знаю. Дальше Шуйский принялся воевать с Болотниковым да другими самозванцами. Даже наемников из Швеции выписал, пообещав отдать им пару крепостей, и вроде все у него получалось. Потом произошла смерть Скопина-Шуйского, который проявил себя как отличный полководец, и у Василия все пошло через задницу. Польский король осадил Смоленск, а нет, не польский. Они ж Речью Посполитой были, Польша и Литва вместе, от моря и до моря.

– Василия сместили, и власть взяла семибоярщина. Пытались выбрать нового царя, звали и шведского королевича, и польского, там даже кто-то согласился, но что-то пошло не так. К тому же Смоленск все под осадой, а отряды врагов то туда, то сюда снуют, убивая и грабя людей. В общем, достали народ, и появилось первое ополчение, которое попыталось выбить всю эту кодлу с Москвы, кто им командовал, я не знаю. А там и второе ополчение собралось во главе Минина и Пожарского, и им удалось освободить столицу, а там и царя нового выбрали, так и началась династия Романовых.

– Андрей, ты чего-то говоришь? – В комнату заглянул Богдан.

– Отца, вспомнил, вот и вырвалось, – тут же придумал я.

– А, ну ладно, хороший он был, Владимир Васильевич, царствие ему небесное, как в Гороховце будем, надо бы в церковь зайти, поставить свечку за упокой души его.

– Обязательно, Богдан, я тоже об этом подумал, – кивнул я, и парень вышел из комнаты.