Подавляющая часть историографии, как отечественной, так и зарубежной, взращенная в линейной системе позитивистско-материалистических координат, традиционно игнорирует духовно-душевную организацию человеческой личности. Эта по преимуществу «западническая» историография явления духовного порядка вообще воспринять не в состоянии. Не понимая ничего ни в христианской природе личности, ни в христианском мироустроении и мироощущении, многочисленные историки (и неисторики) сочиняли бесчисленные одномерные примитивные схемы, модели и описания, говорящие не о героях истории, а только об узости понятийного и смыслового горизонта самих авторов. При линейном взгляде на поток времени происходит не только сужение и «приземление» исторического горизонта, но и подмена исторического смысла.

Подобная аберрация зрения обусловлена гносеологическими причинами. Как точно выразился один из исследователей, «современному сознанию, в большей степени рационалистическому и даже атеистическому, совсем не просто проникнуть во внутренний мир человека, живущего совершенно по другим законам. По законам глубоко религиозно-мифологическим. Такое было время тогда, в XVI столетии. Такими были и люди»^[13].

К данному наблюдению позволено будет сделать небольшой корректив. Современному человеку не только трудно воссоздать и почувствовать мир пятисотлетней давности, но во многих случаях у него отсутствует и желание постигать иную, не только временную, но и духовную реальность. Если применительно к обычному человеку такой самодовольный подход к прошлому понятен и объясним, то для историка он губителен. Образно говоря, историк вместо «реставратора» становится «искусствоведом», начинает рассматривать якобы первичную картину, не замечая, что она вся закрыта поздними наслоениями. Такая, с позволения сказать, «гносеология» неизбежно ведет к фальши и примитивизации минувшего.

Находясь всю свою сознательную жизнь в роли правителя Руси, Первый Царь запечатлелся в истории многими делами. Оценка этой деятельности разнится – тут наличествуют прямо противоположные умозаключения, но общий итог не подлежит сомнению. Иоанн Грозный фактически создал единое Русское Православное Государство, мощь и значение которого никто уже не мог отрицать.

Даже авторы, крайне негативно относящиеся к Первому Царю, признавали его несомненные исторические заслуги. В одном из подобных сочинений говорится: «Для России время правления Ивана Грозного осталось одной из самых мрачных полос ее истории. Разгром реформационного движения, бесчинства опричнины, “новгородский поход” – вот некоторые вехи кровавого пути Грозного. Впрочем, будем справедливы. Рядом вехи другого пути – превращение России в огромную державу, включение земли Казанского и Астраханского ханств, Западной Сибири от Ледовитого океана до Каспийского моря, реформы управления страной, упрочение международного престижа России, расширение торговых и культурных связей со странами Европы и Азии»^[14].

Если рассмотреть предложенный «баланс» плюсов и минусов с беспристрастной точки зрения, то, несомненно, свершения превышают все прочее. Потому и речь надо вести о выдающемся историческом политическом деятеле, осуществившем грандиозную трансформацию довольно рыхлого и замкнутого государства в великую мировую державу.

Эпоха Иоанна Грозного – совсем не только и не столько «репрессии» и «тирания», а огромный потенциал обретений в области государственно-культурного созидания. За время Иоанна территория государства увеличилась в два раза, достигнув 5,4 млн квадратных километров; Россия утвердилась в Поволжье, в Сибири, на Северном Кавказе. Численность населения выросла почти наполовину и приблизилась к концу его царствования к десяти миллионам человек.

Были проведены реформа судопроизводства, земская реформа; созданы первые регулярные воинские подразделения (стрельцы). По распоряжению Иоанна основано более ста монастырей – этих очагов просвещения и благотворительности, построено более пятидесяти церквей, в том числе и такие мировые шедевры архитектуры, как собор Покрова Пресвятой Богородицы в Москве, или иначе – храм Василия Блаженного. За время Иоанна были канонизированы десятки Угодников Божиих, был проведен Стоглавый собор, регламентировавший церковную жизнь. Появились первая типография, первые печатные книги…

Во многих же сочинениях акцент делается не на достижениях; здесь все ограничивается общими фразами, а на личности Первого Царя. Ему предъявляются бесчисленные претензии, выносятся безапелляционные обвинения морально-этического порядка, вплоть до признания его «душевнобольным». Тем дело часто и ограничивается.

Еще в XIX веке в историографии был как бы канонизирован однозначный и крайне отрицательный взгляд на Царя Иоанна; уже в это время он – устоявшийся аморальный жупел. Для «первого историографа» Н.М. Карамзина (1766–1826), ставшего фактически родоначальником русской светской историографии, здесь все ясно и определенно: Грозный – «кровавый тиран», «деспот», крушивший все и убивавший по своей прихоти, руководствуясь только личными «порочными» наклонностями. В своей «Записке о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» (1811 год) историограф вынес краткий, беспощадный и, как казалось, непререкаемый вердикт.

«Иван IV, быв до 35-ти лет Государем добрым и, по какому-то адскому вдохновению, возлюбив кровь, лил оную без вины и сек головы людей, славнейших добродетелями. Бояре и народ в глубине души своей, не дерзая что-либо замыслить против Венценосца, только смиренно молили Господа, да смягчит ярость Цареву, сию казнь за грехи их! Кроме злодеев, ознаменованных в Истории названием опричнины, все люди, знаменитые богатством или саном, ежедневно готовились к смерти и не предпринимали ничего для спасения жизни своей!»^[15] Чуть позже, в своей исторической эпопее – «Истории государства Российского» – Карамзин посвятил второму периоду царствования Иоанна Грозного отдельный, девятый том, полный гневных разоблачений и моральных обличений «Ивашки», так пренебрежительно называл Первого Царя в частной переписке историограф.

Дискредитация принимала порой форму вопиющих и скандальных курьезов. В 1862 году, 8 сентября, в Новгороде состоялось открытие и освящение грандиозного монумента: Тысячелетие России. Памятник был выполнен по проекту архитектора М.О. Микешина и скульптора И.Н. Шредера. Этот шедевр до сих пор украшает Софийскую площадь древнейшего русского города. Огромная колоколообразная композиция насчитывает 128 фигур выдающихся деятелей истории: от Святых киевских князей, Ольги и Владимира, до Императора Николая I.

Памятник поражает своей импозантной имперской статью. Поражает он и тем, что в числе государственных деятелей отсутствует фигура Первого Царя. Пятьдесят лет правления Иоанна Грозного «выпали» из бронзовой летописи Русской истории. Правда, здесь помещены изображения первой жены Грозного Анастасии Романовой и царских сподвижников: Сильвестра и Адашева. Самого же Иоанна Васильевича здесь нет. Авторы проекта и «высочайшая комиссия» во главе с Императором Александром II, принимавшая его, сочли «неуместным» помещать изображение Первого Царя.

К тому времени возобладало мнение, что Царь Иоанн – чуть ли не «чудовище во плоти». Об этом так уверенно говорили и историки, и все прочие «знатоки прошлого». Как с долей иронии заметил один из авторов, «Грозного не обличал разве что ленивый»^[16]. Карамзин в своей «Истории государства Российского», которую постигала «вся читающая Россия», которую преподавали во всех гимназиях, так запугал читателей образом кровожадного тирана, что ему на нашлось места на монументе Тысячелетия России.

Мысль о том, что карамзинский образ – плод тенденциозных измышлений, что портрет этот – фальшив от начала и до конца, долго никому не приходила в голову. «Первый историограф» завораживал читателя обилием сносок и ссылок на «первоисточники» и литературным мастерством «подачи факта». Однако выхватывал, выдергивал из документов Николай Михайлович только то, что соответствовало его субъективному и недоброжелательному, а по сути дела – русофобскому взгляду. И да сам отбор, так сказать, вивисекция документального ряда у Н.М. Карамзина изначально предвзята. Потому главными «свидетелями» у него становятся: предатель князь А.М. Курбский (1528–1583), который, оправдывая собственную подлую измену, лгал на Царя без удержу; лифляндские дворяне-перебежчики Иоганн Таубе и Элерт Крузе, английский авантюрист и лазутчик Дж. Горсей и прочая иностранная русофобская нечисть. При этом никто из иностранцев, «очевидцев», не знал даже как-то сносно русского языка, но в своих писаниях приводили диалоги и монологи Царя, Митрополита Филиппа и прочих лиц, которые говорили исключительно по-русски. Карамзин же на это принципиальное обстоятельство не обратил никакого внимания…

Всегда находились люди, не согласные с подобной одномерной и одноцветной оценкой личности и дел Иоанна Грозного. Но их голоса мало кто хотел слышать; во всяком случае, на общественные представления мнения несогласных заметно не влияли. Как выразился русский историк С.М. Соловьев (1820–1879), «явилось мнение, по которому у Иоанна должна быть отнята вся слава важных дел, совершенных в его царствование, ибо при их совершении Царь был только слепым, бессознательным орудием в руках мудрых советников своих – Сильвестра и Адашева»^[17].

Историк К.Д. Кавелин (1818–1885), стараясь рассматривать исторические эпохи не изолированно, как то делал Н.М. Карамзин, а в едином потоке временных взаимосвязей, писал, что наступившая через двадцать лет после смерти Грозного в начале XVII века Великая Смута, когда погибли сотни тысяч людей, а государство фактически было сокрушено почти до основания, оправдала жестокие меры Царя Иоанна Васильевича. В этот трагический момент главными разрушителями Руси стали те самые боярско-вельможные родовые кланы, к которым так беспощаден был Первый Царь.

«Сблизьте с эпохой смут фигуру Грозного, – восклицал Кавелин, – и она предстанет перед вами в трагическом величии. Значит, однако, не одна кровожадность и подозрительность заставляли его лить токи крови! Он чуял беду и боролся с ней до истощения сил»^[18].

Эпоха Смуты оправдала и возвеличила личность Иоанна Васильевича. Об этом со всей определенностью говорилось в «Утвержденной грамоте об избрании на Московское Государство Михаила Федоровича Романова», составленной в мае 1613 года. В этом документе о Первом Царе написано, что он «благочестию рачитель, и по хрестьянской вере крепкий поборник, и в своих государственных чинах и поведениях премудр, и величайшую честь и вышехвальную славу царствия венец на главу свою воспринял» и «от премудрого его разума и от храброго подвига все окрестные государства имени его трепетали»^[19].

Помимо всего прочего, Иоанн Васильевич явился отцом двух угодников Божиих: Царя Федора (Феодора) Иоанновича (1557–1598) и Царевича Дмитрия Углицкого (1682–1691), пользующихся молитвенным почитанием по сию пору. Однако подобные принципиальные вещи не имеют никакого значения для поколений «знатоков», большая часть которых пребывает в состоянии духовной дикости.

Один из современных биографов Грозного, пытаясь рассмотреть личность и дела этого правителя вне рамок старой идеологической схемы, признавался: «Приходится честно сказать читателю, что на вопрос об историческом значении деятельности Ивана IV мы до сих пор не имеем окончательного ответа. Остается лишь надеяться, что его могут принести труды новых поколений исследователей»^[20].

Еще раньше известный русский историк С.Ф. Платонов (1860–1933), уделивший много внимания и времени изучению эпохи Грозного, констатировал, что большинство характеристик и оценок Царя, даже «если они остроумны, красивы и вероподобны, все-таки произвольны: личный характер Грозного остается загадкой». Он признавал, что «в биографии Грозного есть годы, даже целые ряды лет без малейших сведений о его личной жизни и делах»^[21].

С тех времен ситуация мало изменилась; никаких принципиально новых документальных свидетельств в обращение не поступило. Тем не менее количество сочинений все растет, а «Грознениана» пополняется все новыми и новыми произведениями, большая часть которых лишь перелицовка давних мировоззренческих схем.