Завершал свой пасквиль Курбский пафосным стенанием: «Здешние жители, давно живущие под свободами христианских королей, удивляются нашим бедам, поскольку думают, что такое не может случиться у христиан»^[100]. И это написал человек, при жизни которого «христианские короли» в Западной Европе творили немыслимые злодеяния. Да и сам князь не имел морального права кого-то обличать, так как лично участвовал в убийствах женщин и детей!

Шкурный клятвопреступник и беззастенчивый убийца князь Курбский до сего дня для некоторых авторов все еще «надежный свидетель»! Как обоснованно заключил один из исследователей, «до сих пор история правления Первого Русского Царя излагается по заложенной еще Н.М. Карамзиным на основе сочинений Курбского схеме «двух Иванов»: хорошего в 1550-е гг., времени реформ, времени правления «Избранной рады», и необузданного тирана после 1560 г… Существование данной схемы – самый главный след в истории, который сумел оставить Курбский. Его глазами историки и литераторы смотрят на Россию XVI века вот уже более 300 лет»^[101]. Подобное явление иначе как параличом исторического мировосприятия и назвать нельзя…

Фактурно лживость многих княжеских «обвинений» давно доказана^[102]. Кстати сказать, сам Курбский, в отличие от Царя, никаких своих «вин» и «грехов» не признавал и в них публично не каялся. Вершиной его нравственной деградации стало предательство Православия, в отходе от которого он так страстно обличал Иоанна.

Однако суть дела даже не в документальной ценности писаний изолгавшегося князя, а в том, что, принимая утверждения Курбского на веру, о «показаниях» самого Иоанна многие упоминают лишь вскользь, третируя их как «недостоверные». Почему? А потому, видите ли, что Царь стремился «оправдаться», хотел «изобразить себя» лучше, чем был на самом деле. Наверное, такой мотив и мог наличествовать, точно тут уже ничего установить нельзя. Однако главное было совсем не в этом. Хорошо известно другое. Первый Царь никогда ни перед кем из смертных не «оправдывался». Он объяснял, разъяснял, разоблачал, а если кому и доносил боль своего сердца, то только Всевышнему. Если же утверждать, что он стремился своими посланиями запечатлеть собственный «светлый образ» в истории, то значит совсем не понимать строй личности, психологию Первого Царя. В таком виде он предстает каким-то «политическим пиарщиком» из XX–XXI веков, но отнюдь не человеком XVI века, наделенным уникальной общественной функцией.

В своих посланиях Иоанн говорил о многом, говорил разное, порой утверждал то, что не соответствовало подлинным обстоятельствам. Он совершал ошибки, иногда крупные, но всегда при этом был искренним и никогда не считал собственную человеческую природу совершенной и безгрешной. Потому, вспоминая ранние годы, ту затхлую атмосферу, в которой он рос и мужал, он не стремился «оправдаться». Для таких утверждений не существует никаких оснований.

В послании Курбскому, опровергая измышления изменника, Иоанн кратко излагает историю своей жизни со дня смерти отца. Василий III, «по Божьей воле сменив порфиру на монашескую рясу… оставил это бренное земное царство и вступил на вечные времена в Царство Небесное предстоять перед Царем Царей и Господином государей». Мать же маленьких детей, «благочестивая Царица Елена», стала «несчастнейшей вдовой». Страну со всех сторон стали осаждать враги, внутри начались измены, некоторые бояре переметнулись на вражескую сторону и «шли войной на православных». Но, слава богу, ничего у них не вышло, и все козни неприятелей «распались в прах».

Злокозненные же души не смирились. Брат отца, князь Андрей Иванович (1490–1537), вознамерился захватить власть, а ему пособничали многие бояре, в том числе и родственники князя Курбского. Провал заговора не умерил изменнического пыла; воеводы-военноначальники «стали уступать нашему врагу, государю литовскому, наши вотчины, города Радогощь, Стародуб, Гомель».

Когда, «по Божьему предначертанию», отошла в мир иной матушка, «остались мы с почившим в бозе братом Георгием круглыми сиротами – никто нам не помогал; осталась нам надежда только на Бога, и на Пречистую Богородицу, и на всех святых молитвы, и на благословение родителей наших». В конце концов, случилось то, что и должно было случиться: воцарилось боярское беззаконие.

Через неделю после смерти Елены, последовавшей 3 апреля 1538 года, произошел боярский переворот. Правительство Великой княгини было свергнуто, а близкие покойной и юному Иоанну лица подверглись гонениям. Первыми пали: любимец Василия III князь Иван Федорович Оболенский-Телепнев-Овчина, его брат Федор, князья Борис и Михаил Горбатые и некоторые другие.

Падение это носило вызывающий характер и происходило на глазах Иоанна Васильевича. По приказу Боярской Думы в палаты ворвались вооруженные люди, семилетний «Государь и Великий князь всея Руси» разрыдался. Невзирая на это, князь Оболенский был схвачен; а его любимую няню, «мамушку» Агриппину Челяднину – сестру Оболенского, оторвали от Иоанна Васильевича и выволокли из палат, а затем сослали в монастырь в далекий Каргополь. Самого же князя Оболенского заточили и затем уморили голодом…

Власть же и попечительство над Иоанном поручались отныне князю Василию Васильевичу Шуйскому; после его скорой смерти попечителем стал его брат Иван Шуйский. Первый Царь хорошо запомнил все ужасы времен детства. «Было мне в это время восемь лет; и так подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили Царство без правителя, об нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявляли, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились при этом друг с другом. И чего только они не натворили!» Далее Иоанн перечисляет некоторые злые дела и называет одиозные имена.

«Нас же, – продолжал воспоминания Царь, – с единородным братом моим… начали воспитывать как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде, и в пище. Ни в чем нам не было воли, все делали не по своей воле, и не так, как обычно поступают дети».

И через четверть века Иоанн с отвращением и возмущением воспроизводил показательную сцену. «Бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский^[103] сидит на лавке, опершись о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас и не взглянет – ни как родитель, ни как опекун и уж совсем ни как раб господ». Далее Иоанн напомнил и о других преступлениях Ивана Шуйского, в первую очередь о казнокрадстве. В том преступлении не один князь Иван был замешан. Но и это еще не все.

«Потом (временщики. – А.Б.) напали на города и села, мучили различными жестокими способами жителей, без милости грабили их имущество. А как перечесть обиды, которые они причинили своим соседям? Всех подданных считали своими рабами, своих же рабов сделали вельможами, делали вид, что правят и распоряжаются, а сами нарушали законы и чинили беспорядки, от всех брали безмерную мзду…»

Всех, кто был верен детям покойного Великого князя Василия Иоанновича, притесняли, унижали и оскорбляли. Иоанн привел и некоторые известные факты. Убили боярина Ивана Федоровича Бельского. То же хотели сотворить с боярином Федором Семеновичем Воронцовым, которого схватили на глазах молодого Иоанна прямо в великокняжеских палатах. Спас юный Иоанн, умолив Митрополита Макария вступиться за него. Воронцова не лишили жизни, сослали в Кострому, а самого Митрополита «толкали и разодрали на нем мантию с украшениями, а бояр толкали в спину».

Еще раньше клика Шуйских свергла Митрополита Иоасафа, бывшего игумена Троице-Сергиева монастыря, который был восприемником от купели будущего Первого Царя. Он только три года носил сан Первосвятителя – избрание его состоялось в феврале 1539 года. Митрополит не угодил влиятельной боярской партии и произошел переворот.

Митрополит Макарий (Булгаков) в «Истории Русской Церкви» написал: «Шуйский, находившийся тогда с войсками в Новгороде, в ночь на 3 января 1542 г. прибыл в Москву без ведома Государя, прислал туда наперед сына своего с тремястами всадников. В ту ночь в Кремле произошла сильная тревога: схватили Бельского в его доме и утром отправили на Белоозеро, где впоследствии его умертвили; схватили и двух главных его советников и разослали по городам, окружили кельи Митрополита, бросая в них камнями и разбудили его. Испуганный, он думал найти убежище во дворце, но заговорщики бросились за ним и туда и своим шумом разбудили Государя и привели его в трепет. Митрополит бежал на Троицкое подворье, но дети боярские и новгородцы преследовали его с бранными словами и едва не убили его на подворье… Митрополит был взят и сослан на Белоозеро в Кириллов монастырь»^[104].

Юный «Государь и Великий князь всея Руси» мирно почивал в постели, когда глубокой ночью раздался страшный шум и в комнату вломилась беснующаяся толпа заговорщиков, избивая всех находящихся в соседних помещениях нянек и слуг. А в великокняжеских палатах метался несчастный, избитый Первоиерарх Русской Церкви, прося защиты и заступничества у Государя, который не только не мог спасти Иоасафа, но жизнь его самого находилась под угрозой. Владыку все-таки схватили; он чудом остался в живых, и, как написал Иоанн, «Иоасафа с великим бесчестием прогнали с Митрополии». Эта сцена навсегда врезалась в память Первого Царя.

Еще раньше, в 1539 году, с Митрополии был изгнан Даниил, попечению которого Василий III перед кончиной передал своих детей. Митрополит не угодил клану Шуйских, так как заступался за неугодных им людей. Он стал главой Митрополии в самом начале 1522 года, а ранее являлся игуменом Волоколамского (Иосифо-Волоколамского) монастыря и был утвержден в сане самим Преподобным Иосифом Волоцким (Саниным). Митрополит Даниил был сослан в Волоколамский монастырь. Мало того. Даниила там принудили написать покаянную «отреченную грамоту». Иоанн Грозный эту историю не упомянул, но то, что боярские произвол и насилие были повседневность в годы его детства и юности, о том говорил не раз.

В связи с переворотом января 1542 года важно оттенить один момент, который потом определит мотивацию поступков Иоанна Васильевича. Имеется в виду участие в бунте «новгородцев» – силы, которую нередко использовали для своих бесчинств различные боярские кланы. Новгород был присоединен к Москве еще при Иоанне III, и хотя с тех пор прошло более полувека, но дух «вольного города» все еще не выветрился; в Новгороде всегда существовало немало влиятельных лиц, помышлявших о разрыве. Для этих сепаратистов само понятие «Москва» было непереносимо, а потому они готовы были на любые антимосковские козни. К тому же Новгород, как западные ворота Руси, издавна подвергался воздействию различных антиправославных течений и настроений, проникавших из Центральной и Западной Европы. Именно здесь в конце XV века угнездилась ересь «жидовствующих», последователи которой отвергали Божественную природу Иисуса Христа. Именно отсюда, из Новгорода, эта «прелесть» стала распространяться по Руси, достигнув в Москве даже палат митрополичьих и великокняжеских теремов.

Опасность новгородскую Грозный прекрасно всегда осознавал, а потому предпринимал не раз жесткие и жестокие меры против строптивого Новгорода и его жителей. Первый урок «нелюбви» к себе новгородцы преподнесли Первому Царю, когда ему не исполнилось и двенадцати лет.

Грозный точно обозначил время «боярского самодержавия». «Со дня кончины нашей матери и до того времени шесть с половиной лет не переставали они (бояре. – А.Б.) творить зло»^[105]. Если иметь в виду, что Елена Глинская скончалась 3 апреля 1538 года, то указанные «шесть с половиной лет» означают конец 1544 – начало 1545 года.