Выхин служил в присутствии уже несколько лет. Извольский понимал, что этот человек с раздражением воспринял его назначение на начальствующую должность и рано или поздно, но все же придется доказывать Выхину свою неслучайность и состоятельность. За те несколько недель, что граф успел отслужить в Управе благочиния, у него составилось определенное мнение о приставе. Выхин был туповат и чрезвычайно высокомерен. Такое бывает, когда человек выслуживается в первые чины и мгновенно забывает ту среду, из которой сам вышел, более того, испытывает к ней отвращение и при случае всячески старается употребить свою власть. Не далее как вчера Извольский наблюдал отвратительную картину, как Иван Артамонович передавал драгунскому конвою задержанного за дебош пьяного солдата. Румяный и дородный Выхин по дороге до арестантской кибитки отвесил тому несколько весьма чувствительных тумаков. Извольский еще со службы на флоте всегда был против телесных наказаний, и зрелище, которое он наблюдал из окна вчера, его изрядно разозлило. С другой стороны, стоило признать, что Выхин прекрасно знал делопроизводство, в исключительном порядке содержал все служебные бумаги и прекрасно знал все закоулки Петербурга. Ссориться с ним Извольскому не хотелось, пригодится еще, но небольшой урок был просто необходим.

– Ваше сиятельство, мы что же, отпускаем этих колодников? – недоуменно спросил Выхин.

Извольский расстегнул ворот сюртука и вытер платком шею. Что за жара сегодня? Ни ветерка!

– Да, разумеется. А почему мы их должны задерживать?

– Так ведь… Может, кто из них и убил?.. – пробормотал Выхин.

– Ну поразмыслите, Иван Артамонович: зачем убийце бежать в управу и вызывать приставов, когда можно просто скрыться? Зачем вы задержали человека, который донес о преступлении?

– Так, ваше сиятельство, я думал, до выяснения…

– Вы, Иван Артамонович, такими решениями отворотите людей от полиции. Кучеры, дворники, булочники, даже прачки с горничными не должны испытывать перед полицейским приставом страха. Иначе в другой раз этот Сенька, увидев, как чинится непорядок или злодейство, проедет мимо, а нам с вами дознаться после о виновных еще затруднительнее будет. А посему, – Извольский сделал паузу и посмотрел Выхину прямо в глаза, – вы не просто его тотчас же выпустите из холодной, но еще и извинитесь за это недоразумение. И сделаете это при мне.

Выхин сверкнул глазами, но тут же взял себя в руки.

– Слушаюсь, ваше сиятельство!

«Вот и нажил себе врага», – пронеслось в голове. Граф усмехнулся и углубился в опросные листы и докладную записку доктора. Выходило, что ротмистр убит одним точным ударом в печень. Рана колотая, предположительно нанесена ножом с плоским широким лезвием. Или саблей? Гусар свою саблю выхватить не успел, она обнаружена тут же, при нем. Значит, не поединок. Более того, все произошло неожиданно для гусара. Также на убитом обнаружены два перстня и деньги, стало быть, не грабили. Тело лежало в мертвецкой, конечно, нужно сходить посмотреть, может, еще что обнаружится.

Извольский видел много смертей. И мгновенных, неожиданных, как выстрел в рассветном лесу, и долгих, мучительных, когда человека медленно покидают жизненные соки, он угасает, кривя от боли искусанные губы, пока наконец не разольется по белому бескровному лицу выражение покоя. Но то была война. Пора, когда привыкаешь видеть смерть, муки и кровь. Другое дело мирный Петербург. Лик смерти здесь диссонировал со стуком колес экипажей по мостовой, колокольным звоном церквей, криками лоточников, продающих пышки. И идти в мертвецкую Извольскому совсем не хотелось. Дверь открылась, и Выхин, как-то сразу потускневший и неуверенный, ввел в кабинет задержанного. Сенька оказался крепким мужиком среднего роста, лет тридцати пяти. Всю щеку и часть лба пересекал старый, зарубцевавшийся шрам. Недоверчивый взгляд серых глаз уставился в Извольского из-под светлых волос. Граф кивнул Выхину, и тот, переминаясь с ноги на ногу, выдавил:

– Ну, Арсений… Ты на меня зла не держи… Сам понимаешь…

– Да что вы, ваше благородие? Неужто мы не разумеем? Отдохнул маленько…

Извольский встал:

– От лица Управы благочиния Санкт-Петербурга позвольте выразить вам нашу глубочайшую благодарность! И примите мои извинения за чрезмерное усердие подчиненных! Вы свободны.

Сенька, казалось, ничуть не удивился. Только бросил на Извольского быстрый взгляд, улыбнулся краешками пересохших губ и понимающе кивнул. Тем не менее он стоял перед графом как вкопанный, видимо, не совсем понимая перемену. Верить в происходящее он начал только после того, как Выхин открыл перед ним дверь и выпроводил из кабинета.

– Ваше сиятельство, там из Ахтырского полка подполковник прибыл. Доктор его повел в мертвецкую, ротмистра предъявить.

Извольский тяжело вздохнул и поднялся, застегивая сюртук. Может, оно и к лучшему.

Глава 2
Слуга царю, отец солдатам

К петербургской погоде привыкнуть было непросто. Небо, еще час назад залитое солнечным светом, заполнилось белыми кустистыми облаками. Извольский и подполковник Бальмен сидели в закрытой карете и молчали. Каждый был погружен в свои мысли. Через отворенные окна поначалу лицо обдувал теплый ветерок, но вот они пересекли Сергиевскую улицу, затем набережную Фонтанки, и кучер свернул на Дворцовую набережную. Ветер стал свежим, Извольский прикрыл глаза и полной грудью вдохнул сырой воздух. Персона убитого была выяснена. Валевич Михаил Александрович, от роду тридцати двух лет, холост, владеет имением на Орловщине, в полку служит более десяти лет. Большего в Управе от Бальмена узнать не удалось: подполковник оказался человеком импульсивным и вид мертвого тела боевого товарища его совершенно выбил из колеи. Извольский решил, что сподручнее будет беседовать с Владимиром Ивановичем, как представился подполковник, вне стен Управы. Поэтому и везла их сейчас карета на квартиру Валевича, в доходный дом Кривоносова. Можно было, конечно, поехать и одному, но граф решил, что разговорить Бальмена по дороге будет проще. Год войны всегда расскажет о человеке лучше, чем двадцать лет мирной жизни, Извольский знал это наверняка, оставалось только сделать так, чтобы подполковник захотел поделиться с ним подробностями. Именно в них и могли скрываться ответы. Разговор явно не задавался, подполковник был сначала погружен в свои мысли, а после сделался раздражительным. Извольский вынужден был подбирать вопросы с особой тщательностью, что еще более выводило Бальмена из себя.

– Вы говорили, господин подполковник, что накануне виделись с Валевичем…

Бальмен отстраненно смотрел в окно. Ответил с нетерпением:

– Да, говорил. Мы с Михаилом были боевыми товарищами, понимаете?! Квартируем на соседних этажах. Ночь мы провели за игрой в карты в компании наших друзей. – Он перевел взгляд на Извольского. – Вы полагаете, кто-то из нас замешан в его убийстве?! – Он усмехнулся и вновь обернулся к окну.

– Я просто пытаюсь понять, что произошло, Владимир Иванович. Ямщик показал, что ротмистр перед смертью говорил про какое-то ружье. У вас нет мыслей на этот счет? Что бы это могло значить?

Бальмен криво усмехнулся.

– Да черт его знает! Не вижу ничего странного в том, чтобы гусар говорил о ружье. Вот если бы прачка, отдавая Богу душу, лепетала о ружье, я бы насторожился, а тут… – он опять посмотрел на Извольского, – тут знаете, что может быть? Может, Михаил вспомнил ружье того французского егеря, который убил под ним лошадь при Аустерлице? Или трофейный штуцер, доставшийся ему от зарубленного улана при Фридланде? Или то пехотное старое ружье, давшее осечку, когда они с корнетом заключили пари? Валевич проиграл тогда три ящика шампанского. – Он улыбнулся, очевидно, вспомнив что-то. – Вообще у Миши была огромная коллекция оружия… – При слове «была» подполковник нахмурился и вздохнул. – Впрочем, вы, господин полицмейстер, скоро сами всё увидите.

Извольский решил не отвечать на язвительность Бальмена. Дело было важнее личных амбиций.

– Вы упомянули про друзей. Можете рассказать подробнее, кто был вечером у Валевича?

– У меня… – глухо поправил Бальмен. – Все были у меня.

Он развязал золотой шнур ментика и положил его рядом на сиденье. Закинул ногу, обтянутую белоснежными чакчирами, на ногу и положил сверху сцепленные в замок руки. Извольский понимал, что эта пауза вызвана внутренней борьбой подполковника. Борьбой гусарской чести, аристократизма и неприятия к сыску с желанием найти виновного в гибели товарища. Граф не мешал этому поединку и был готов к победе любого из противников. Он спокойно рассматривал мундир Бальмена: во‑первых, рассматривать в окно было нечего, потому как они ехали мимо высокой стены набережной, во‑вторых, потому что близко видеть мундир ахтырцев ему еще не приходилось. К слову сказать, полюбоваться было чем. Коричневый, шитый золотыми шнурами доломан венчал золотой же галун и бахрома. Ментик, лежащий теперь рядом с Бальменом, сочетался с галунами и гарусными шнурами кивера. Под стать были и короткие, доходящие до середины икр сапоги, вычищенные до какого-то невероятного блеска. Заканчивала эту картину лихой воинственности голова самого подполковника. Большая, курчавая, обведенная густыми бакенбардами и пышными старомодными усами. Как раз в этот момент поединок внутри Бальмена закончился и он, нервно подкрутив ус, произнес:

– Кто был? Что ж, извольте. Были я, Валевич, поручик Маврин, ротмистр кавалергардии Глинич, граф Штейн, корнеты Ганин и Полянский, штабс-капитан Монк, капитан-лейтенант Мишарин.

– Мишарин? – вскинул брови Извольский. – Василий Андреевич?

– Точно так. Вы с ним знакомы?

– Приходилось видеться, – улыбнулся граф. – Владимир Иванович, а не заметили ли вы чего-нибудь странного? Может быть, имела место ссора? О чем разговаривали гости?

– Вы в своем уме, любезнейший?! – взорвался Бальмен. – Я дворянин! Я не городничий и не пристав! Я боевой офицер! Никогда не был и не буду соглядатаем, и если бы не ваш «род служебных занятий», – он проговорил это, гротескно выпучив глаза, – я бы немедленно вызвал вас за такие вопросы на дуэль! В то время, когда приличные люди гибнут на полях сражений, отдавая жизни во имя Отчизны, такие, как вы, сидят в теплой столице, фланируют на бульварах, выискивают, дознаются, высматривают… Давно хочу у вас спросить, сударь… Вы немного прихрамываете… Подвернули ногу в коридоре Управы? Или попали под экипаж на Невском? – Бальмен откинулся на спинку сиденья и ехидно улыбнулся.

На лице графа не дрогнул ни один мускул. Со спокойствием, полным ледяного достоинства, он медленно проговорил:

– Да, вы правы, подполковник… Я попал под экипаж. Вы лишь немного ошиблись с местом, где это произошло. Это произошло не в Петербурге, а при Дарданеллах. Я некоторым образом попал под экипаж турецкого фрегата.

Бальмен густо покраснел. Между тем Извольский продолжил:

– Нога, как вы заметили, теперь не вполне здорова, но уверяю: это временно, а вот пальцы… – Тут граф освободил от перчатки искалеченную руку. – Пальцы пришлось оставить на палубе. Как, впрочем, и службу на флоте.

Извольский вздохнул, вновь натянул на руку перчатку и продолжил:

– Вы изволили говорить о дворянской чести, так позвольте еще раз представиться, я это уже делал там, в мертвецкой, но вы были в расстроенных чувствах. Граф Андрей Васильевич Извольский, капитан-лейтенант флота Его Императорского Величества в отставке, с недавнего времени следственный пристав Управы благочиния города Санкт-Петербурга. – Он кивнул Бальмену и улыбнулся.

– Простите, граф… Я…

– Я не в обиде, Владимир Иванович. Прекрасно вас понимаю и так же, как и вы, очень хочу найти человека, убившего вашего товарища. Поэтому предлагаю нам на время следствия по этому делу забыть о глупых сословных предрассудках. Ну, что скажете? – Извольский протянул правую, здоровую руку Бальмену. – По рукам?

Подполковник медленно перевел взгляд на протянутую руку, затем посмотрел в серые как сталь глаза графа. Наконец крепко ее пожал.

– Еще раз прошу меня простить, граф. То, что наш флот делает в море, нам на полях сражений и не снилось! – В его голосе прозвучало уважение. – Я постараюсь вам помочь чем смогу.

– Ну вот и отлично! Мне важно знать любые мелочи. С кем был дружен Валевич, кого посещал, чем интересовался. Но для начала я хотел бы вас попросить рассказать о нем.

Бальмен задумался.