И он уступил Норе, но пусть Эрнесту позвонит она сама. Он боялся говорить с ним, приглашать к себе – стоило подумать об этом, как в глазах начинало темнеть, слова путались, отказывались выстраиваться в предложения. Когда Эрнест услышал в телефоне мягкий, теплый и искренний голос Норы, то сразу согласился, понимая, что бояться нечего – в этом приглашении нет ни подвоха, ни угрозы. Ему тоже не хотелось потом ни о чем сожалеть.

Следующим вечером он появился у них на пороге с бутылкой хорошего вина в руках.

Братья оказались настолько разными, насколько это вообще возможно. Эдди – ему тогда было тридцать два года – окончил одну из лучших бизнес-школ в стране и строил карьеру. Он работал стратегическим консультантом в крупной компании. Он высоко ценил труд. Главным в его жизни было навязанное Вальтером стремление к успеху, измеримому и осязаемому, который, в свою очередь, был необходим для достижения главной цели: он хотел создать семью с Норой, окружить ее заботой, сделать все возможное, чтобы горячо любимая жена была счастлива.

Нора была художницей, творческой натурой, и делала такие красивые украшения, что на улице ее нередко останавливали и спрашивали, где она такие нашла. Эдди хотел, чтобы она перестала работать графическим дизайнером и занялась любимым делом. У него был план: купить красивый дом с большим садом, где будут играть их дети, и с мастерской для Норы – просторной и хорошо оборудованной. Ради этого он готов был вкалывать по пятнадцать – восемнадцать часов в день, почти все выходные проводить на работе, соглашаться на невыполнимые требования и сроки, разгребать лавину писем, терпеть сколько понадобится. Нора была его топливом.

Эрнесту недавно исполнилось двадцать три года, и ни о чем подобном он не думал. Он, можно сказать случайно, выучился на автомеханика: они с матерью жили рядом с автомастерской, где ремонтировали кабриолеты шестидесятых годов, английские и американские автомобили пятидесятых и обслуживали спортивные гоночные машины. Он был тем самым мальчишкой со щеками, перемазанными машинным маслом, который с пяти лет крутился под ногами у механиков. Он был готов мести полы, выуживал крошечными пальчиками болты, провалившиеся в радиатор или карбюратор, и в конце рабочего дня выпрашивал разрешение сесть за руль. Он любил запахи смазки, бензина, сварки, звук, с которым режут и гнут металл, гул вентиляторов. Ему нравилось сидеть с рабочими, слушать, как они мечтают хоть раз прокатиться на машинах, которые реставрируют, но на которых им никогда не доведется ездить.

Он хорошо учился, лучше всего ему давался французский – он любил читать и отлично писал сочинения. Для матери стало неожиданностью его решение бросить школу, однако препятствовать она не стала. Ей хотелось, чтобы он был счастлив, а счастлив он бывал, только с головой нырнув в мотор, с дочерна перепачканными руками. Так и продолжалось, пока он не получил первую настоящую работу в гараже, где чинили в основном фургончики, разбитые спешившими на рынок поставщиками. Хозяин гаража однажды вечером напился, затащил его в покрасочную камеру и попытался избить. Они сцепились на холодном бетонном полу. Хозяин был втрое тяжелее, он расплющил его своим мягким и мерзким телом, не давал дышать. Но ярость в помутившемся сознании Эрнеста победила ужас и отвращение. Ему удалось схватить разводной ключ и нанести удар. Он бил снова и снова, пока кровь не залила пол, заляпанный краской и лаком, а хватка хозяина не ослабла.

Эрнест встал, привел себя в порядок и ушел, прихватив из кассы то, что ему причиталось. Он никому не рассказал о том, что произошло, хозяин мастерской тоже молчал. С тех пор Эрнест больше никогда не устраивался на постоянную работу, особенно в гараж. Матери, которая видела, как он изменился, он объяснил, что от запаха бензина у него болит голова, – то же самое он сказал Эдди и Норе, как и любому другому, кто его спрашивал. С одной сезонной работы он переходил на другую: весной – в садах, летом – на пляжах, зимой – в горных ресторанах. Случались у него и мимолетные романы, истории на одну ночь и даже на неделю, но на большее он не был готов. Он полюбил независимость, свободу от любых привязанностей. Работал он ровно столько, сколько требовалось, чтобы хватало на самое необходимое, и если все это было похоже на бегство, понимал это только он.

В тот вечер Нору поразило, что каждому из братьев жизнь другого казалась полной опасностей и в то же время лишенной смысла: существование Эрнеста было совершенно неупорядоченным, существование Эдди напоминало упрямую, бесконечную гонку.

За десертом она спросила, что они собираются делать с наследством.

– Я стану партнером, – ответил Эдди. – Давно об этом мечтал. Куплю долю в компании, я уже говорил с Томасом. Ну и, конечно, куплю дом. Для нас, Нора.

– А я куплю и переделаю грузовик, – ответил Эрнест. – Я уже присмотрел подходящий. Старый «Берлье». Установлю солнечные панели, все необходимое, чтобы ни от кого не зависеть… Остаток отложу – вдруг я доживу до старости.

– Однако… – заметила Нора и наполнила бокалы.

Они разошлись поздно ночью, помахав друг другу на прощание. Никакой волшебной искры между братьями не промелькнуло, но этого никто и не ждал. Эдди и Эрнест отнеслись друг к другу с уважением, понимая, что никогда не станут близки и связывать их будет лишь общая ДНК и – в какой-то степени – Нора. Она заставила их пообещать, что они будут встречаться хотя бы раз в год. Эрнест заинтриговал и тронул ее. И потом, у них было так мало родных… Втроем они были словно маленькое созвездие. Эта мысль ей понравилась.

И все получилось. Эрнест не забывал сообщать ей о своих постоянных перемещениях. Когда родилась Лени, Нора отправила ему открытку, и с тех пор он каждый год тоже присылал открытку на день рождения их дочери. Эти отношения так и продолжались – на расстоянии, но большего Эдди и не выдержал бы. Каждый раз, встречаясь с Эрнестом, он снова узнавал черты отца и снова чувствовал жгучее разочарование.

И вот Эдди уже не тридцать два года, а сорок семь. Пятнадцать лет пролетели словно мгновение, словно закончился длинный и трудный заплыв, требующий невероятных усилий, но все-таки приносящий удовлетворение – все препятствия остались позади, опасные повороты пройдены, цели достигнуты. Если задуматься, то больше всего удовольствия принесли первые десять лет. Затем все стало меняться.

Сначала он нашел этот великолепный дом, старой постройки, в очаровательном и тихом городке всего в пятнадцати километрах от их нынешнего жилья. Чтобы приобрести его, он влез в кредит на двадцать лет, совершенно не беспокоясь о будущем, – столь безоблачным оно ему казалось. Вместе с Норой они отремонтировали пристройку и превратили ее в мастерскую. Нора, как и планировалось, ушла с работы и открыла свое маленькое дело. Эдди устроил в подвале тренажерный зал и домашний кинотеатр. Сделано. Сделано. Сделано. А потом появилась Лени. Она стала центром их вселенной, и все полетело кувырком, помчалось с бешеной скоростью. Хотя вряд ли тот период их жизни можно назвать оздоровительной пробежкой: в роддоме свирепствовал неизвестный вирус, и через несколько часов после рождения дочери врачи предупредили Нору и Эдди, что ребенок может не выжить. Организм Лени отвергал все, что в него попадало, девочка стремительно теряла вес, и никто не мог понять причину и не знал, как это остановить.

Эдди часами баюкал ее на руках, разговаривал с ней, ночи напролет не сводил с нее глаз, умолял бороться, сопротивляться напавшей на нее дряни. Неделями твердил, как сильно ее любит и будет любить каждую секунду своей жизни, тайно предлагал дьяволу сделку: пусть забирает все что угодно, лишь бы оставил ребенка. И однажды утром – пуф! – все прошло. Лени была спасена. Ее маленькое тельце победило, теперь оно удерживало в себе растворы от обезвоживания, ножки снова стали пухлыми, щечки – розовыми, она улыбалась, и воспоминания о жестокой борьбе вмиг остались в прошлом. Лени росла и больше никогда не болела – разве что насморк иногда, – словно вирус, не убив, сделал ее невосприимчивой к любым болезням.

В этом была немалая заслуга Норы: она стала буквально одержима здоровьем Лени. Сама готовила и строго следила за тем, чтобы каждый прием пищи был сбалансирован, использовала сезонные фрукты и овощи, проверяла состав гигиенических и чистящих средств, пристально изучала, из чего сшита одежда, – страх перед новой катастрофой не отпускал ее ни на минуту. Именно в это время начались страдания Эдди.

До того как родилась Лени, между Норой и Эдди существовало невероятное влечение, и он думал, что так будет всегда: одного прикосновения было достаточно, чтобы оба оказались на грани оргазма, слившись воедино, жадные до ощущений, готовые на любой эксперимент, который подсказывало воображение. Ничего подобного Эдди до встречи с Норой не испытывал; это стало для него смыслом жизни и причиной отдавать ей всего себя. Его сердце взрывалось от любви в то же мгновение, что и он сам.

Однако рождение дочери и вирус словно перезапустили их отношения, и новые «настройки по умолчанию» оставляли желать лучшего. Нора стала не так доступна – и телом, и мыслями, – она избегала его прикосновений, и Эдди это принял, искренне, по-настоящему, хотя было непросто. Ведь по своей природе он был понимающим, старался поступать правильно, быть хорошим мужем – как он это себе пуcть и немного смутно представлял, – даже если потребности Норы приходилось теперь ставить выше его собственных, довольствовался он малым. Эдди убедил себя, что это естественный этап, особенно учитывая обстоятельства: в конце концов, даже те пары, которым не выпало подобных испытаний, после рождения ребенка сбавляют темп или вообще берут паузу.

Он был уверен, что Норе скоро начнет не хватать их былой страсти – как не хватало ему – и она почувствует ту же пустоту. Но появлялись все новые заботы: сначала они долго пытались завести второго ребенка, пока наконец не смирились с тем, что придется обойтись одним; затем в жизни Лени появился тамблинг – удивительный вид спортивной гимнастики, о существовании которого Эдди и Нора даже не подозревали. Подруга привела Лени в местный спортивный клуб, и там она впервые пробежала по акробатической дорожке и прыгнула, продемонстрировав невероятные способности, которые тут же привлекли внимание тренера. «Будущая чемпионка», – вот что тогда сказал Джона Соу. Лени едва исполнилось одиннадцать. Всем было очевидно: такая подвижная и гибкая, она идеально подходит для тамблинга, и ей самой этот спорт будет приносить радость. Эдди и Нора перешли на новый этап. Тамблинг теперь занимал все больше места в их жизни. В выходные Лени (и сопровождавшая ее Нора) почти не бывали дома. По воскресеньям Эдди просыпался один. Это было немного грустно, но он поддерживал дочь – не было ничего лучше, чем видеть, как она прыгает и кувыркается, как она счастлива. Он оплачивал ее участие во всех соревнованиях, в том числе зарубежные поездки, и нередко брал на себя часть расходов клуба.

Их отношения с Норой изменились: секс перестал быть необычным и яростным, стал более нежным и предсказуемым. Жизнь теперь подчинялась строгому расписанию, но Эдди не жаловался: они по-прежнему любили друг друга, в этом не было никаких сомнений. И эта любовь давала ему надежду, что все еще наладится.

Ожидая возможности вернуться в потерянный рай, он с головой ушел в работу. Тем, кто упрекал его, что всю жизнь он посвящает труду, Эдди отвечал, что всю жизнь отдает жене и дочери – и это его устраивает, потому что нет на свете ничего, что могло бы быть для них слишком хорошо или слишком дорого. Их общее будущее строится здесь и сейчас, в эти важнейшие годы закладываются основы их благополучия. Коварная, подтачивающая силы усталость накапливалась, но Эдди верил: придет время, когда можно будет отдохнуть, когда станет легче, – ради этого он и трудился. Они ведь еще так молоды. А пока нужно быть мужественным и набраться терпения, вот и все.