– Нет, спасибо.

Как я могла ему объяснить, что у меня хватит только на одно мороженое?

Достав из кармана деньги, я положила их на прилавок. Он отдал мизерную сдачу вместе с мороженым.

– Спасибо, мистер… – Я видела его впервые, поэтому не знала его фамилии. К слову сказать, я так ее и не узнала.

– Барри. Можешь звать меня просто Барри.

В последнее время мне снятся печали,

Киты в облаках и небо в тумане,

В песках берега и в подлом деянии

Все те, кто когда-то считались друзьями.

Я знаю, что было, и знаю, что будет,
За все мир меня одну лишь осудит;
Но это неважно, раз он истлевает,
Недолго осталось – мы все исчезаем.

В последнее время мне снятся прибои,
Смертельные волны и души в неволе;
Я слышу их стоны и грустные песни,
Я вижу все то, что не кажется честным.

Ночами тревожно, в душе закипает,
Работает мозг, а сердце сникает,
Гоняет по венам иссохшую кровь,
И душно становится в комнате вновь.

И даже последний пророк, я считаю,
Не может раскрыть никому, что не знает,
Как жизнь повернется и что ожидает,
Ведь даже добро не всегда побеждает.

Ночами порой заточенный нож
Пронзает дневную прикрытую ложь;
И, кажется, все, что раньше сбылось,
Возможно исправить, но не довелось.

Проснувшись, лежу в тишине, наблюдаю,
Стук сердца не слышу, почти умираю,
Но чувствую легкость, никто ведь не знает,
Как больно в груди по ночам завывает,

Как жутко стреляет, и бьет, и кидает,
Такая ведь жизнь, и зло поражает
Жестокостью, мерзостью, тем, что узнает
Все слабости тех, кто считались друзьями.

Над крышей взметнулась душа, погибает,
Божественный свет вдали замечает,
Стремится к нему, но не поспевает
И падает, плачет, на дне загнивает,

Надеется выбраться, в веру ныряет,
Впитает все то, что, по слухам, спасает;
Все молится, просит пощады, не знает,
Что жизнь такова и добро проиграет.

Осень

Сентябрь

Сид Арго

С одной стороны, я обожаю осень, потому что это самая пестрая и яркая пора в Корке, с другой стороны, я ее терпеть не могу, ведь осень – это та самая пора, когда нужно возвращаться в школу, а я не люблю школу. Это чувство можно описать как нечто среднее между ненавистью, неконтролируемым страхом и постоянным беспокойством. В школе мне всегда слегка не по себе, а все потому, что я далеко не самый популярный парень. Каждый пристальный взгляд или смешок за спиной вызывают желание провалиться сквозь землю. Возникает такое чувство, будто окружающие смеются именно надо мной. В глубине души я понимаю, что это не так, что вряд ли кто-либо меня вообще замечает, но не могу побороть ни этот страх, ни нервозность, потому что испытываю их так долго, что они превратились в инстинкты.

Стоит упомянуть и то, что мне все же нравится учиться, а также то, что подобным образом (запуганно и неспокойно) я чувствую себя не только в школе, но и везде. А все из-за существования касающихся всех сфер жизни непомерного количества правил, которым мы обязаны следовать. И от этого просто тошнит. У нас есть своеобразная Библия (ее называют Уставом, с большой буквы, конечно же), где прописано все, что мы должны делать, и все, чего нельзя совершать ни при каких обстоятельствах. И, возможно, существование Устава было бы не таким мучительным, если бы он не контролировал каждый наш вздох. В нем прописано все до мелочей. Как говорит директриса, в нем нет лазеек.

Устав составлен городским советом, в который входят самые влиятельные люди города, включая преподобного Патрика. Вероятно, именно поэтому религиозный аспект в Уставе просматривается без лупы: обложка напоминает Библию.

Что касается школы, то тут тоже существует свой совет, но это гораздо менее влиятельная организация, которая хоть и имеет автономию, но принимает новые правила, действующие только в стенах школы. Не больше.

В этом году Пит идет в пятый класс, чем жутко гордится. Он считает себя уже совсем взрослым, хотя школу не любит, так же как и я. И к тому же, в отличие от меня, он не принимает ее правил и постоянно злостно их нарушает. Слово «злостно», распространившееся словно грипп, используют почти все учителя в школе.

Для меня, к счастью, этот год последний. Сдав академический оценочный тест и получив сертификат, я покину школу и, умчавшись в закат, поеду в колледж. По крайней мере, так считают мои родители. Они почему-то думают, что я очень умный. Не знаю, что заставило их в это поверить.

Осень в этом году на удивление теплая, а в хорошую погоду учиться в тысячу раз сложнее: солнце за окном страшно отвлекает, мешая сосредоточиться. Но я все же стараюсь быть внимательным, потому что не хочу завалить тесты для поступления в колледж. Хотя, конечно, некоторые предметы я злостно (как бы сказали учителя) игнорирую, например, химию. В этом году на уроках мистера Супайна, нашего химика, скучно становится настолько, что я готов выколоть себе глаз, лишь бы разрядить обстановку. Но вместо этого начинаю вести эти записи. Поначалу они глупое развлечение, способ убить скуку, но со временем я отношусь к ним все серьезнее, стараясь записывать каждый день, ничего не упуская. И то, что произойдет сегодня, я тоже запишу, тем более что это связано с тобой…

Ровно в восемь, как только мистер Супайн приветствует нас после летних каникул, ты залетаешь в класс с документом и небольшим томиком в черной рифленой обложке, который я узнаю из тысячи, ведь это Устав. Ученикам новую копию дают в первом классе, и она остается с ними до окончания школы. Мои родители (и остальные взрослые) получили второй экземпляр на выпускном. Стоит сказать, что ученический Устав отличается от копии взрослого человека: у школьников больше правил. За всю жизнь у каждого две копии. Причем первая (школьных времен) должна быть сохранена даже после того, как ты прекращаешь ей пользоваться.

Устав считается священной книгой. Ее нельзя мять, кидать, рвать. Она не может находиться на столе во время обеда, потому что иначе ее легко запачкать. Каждая копия должна быть подписана на первой странице, чтобы в случае потери ее могли вернуть. Однако потерять Устав – все равно что затянуть петлю на собственной шее. За это будут гнобить до конца жизни. Но забыть копию Устава проще простого, ведь в стенах школы ее постоянно нужно таскать за собой. Видимо, существование бумажной версии должно удерживать от нарушения правил, будто черный томик, находящийся всегда под рукой, словно небольшой божий глаз, следит за святостью каждого из нас в пределах досягаемости.

Что же касается реальных наказаний, то и они у нас есть. За это отвечают члены совета, но их ничтожно мало. Однако органа, следящего за выполнением правил, никогда не было и не будет: его наличия не требуется, потому что все жители Корка наблюдают друг за другом и готовы донести о малейшей провинности. Тот, кого заметили за нарушением, предстает перед религиозным собранием, где его отчитывают, а после молятся за его грешную душу. Есть и другие наказания, в зависимости от серьезности нарушения. На собраниях могут присутствовать лишь совершеннолетние мужчины.

Открыв Устав, на первых ста пятидесяти страницах вы увидите свод правил, касающийся любого жителя Корка (не учитывая детей до шести лет), включающий обязательность молитв, служб и запреты. Запреты на все. Нельзя кричать на улице, так же как и слушать музыку, нельзя находиться на улице после десяти вечера, нельзя пропускать религиозные собрания, проходящие в каждый третий вторник месяца. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Ничего нельзя, кроме тайного ощущения собственной ничтожности.

Ты здороваешься, извиняешься за опоздание, подходишь к столу мистера Супайна, который окидывает тебя взглядом с ног до головы, и отдаешь ему документ. Учитель быстро пробегает глазами по его содержимому и монотонно, но вежливо произносит:

– Ну что ж, добро пожаловать в Корк. – Он кладет бумагу на стол и кивает тебе. – Класс, это мисс Флоренс Вёрстайл. Мисс Флоренс Вёрстайл, это класс.

Флоренс! Такое имя мне никогда бы не пришло в голову, но оно мне нравится.

Ты не жмешься у доски под пристальными взглядами, хотя я бы провалился сквозь землю, окажись на твоем месте.

– Я вижу, вы получили копию Устава, – уже более бодро замечает Супайн. – Я бы прежде всего посоветовал обратить внимание на раздел номер три: «Одежда», – говорит он вежливо, так как ты одета не по Уставу. Но в первый день он не отчитывает тебя, за что я мысленно его благодарю.

Ты непонятливо киваешь и двигаешься к единственному свободному месту: к четвертой парте, справа от меня. Все в классе исподтишка посматривают на тебя, ведь ты новенькая, а у нас это редкость. К тому же ты еще и в джинсах, а девушки в нашей школе могут ходить только в юбках. Таков Устав. Твой рюкзак красного вырви глаз цвета, а он у нас тоже запрещен, как и все другие, кроме шести базовых цветов. Таков Устав. Ты выделяешься. Это несомненно.

Ты не бежишь на место сломя голову, как это сделал бы я, а идешь медленно, оглядывая все вокруг. Глядя вниз, наверняка замечаешь голые девичьи ноги, потому что все девушки (и учителя женского пола) носят в школу только юбки. Видно, что тебя это удивляет. Ты даже морщишься, осознавая, как кардинально отличаешься от остальных, но в итоге добираешься до места и кладешь Устав и тетрадь на край парты. Учебника у тебя пока нет.

– Мисс Вёрстайл, можете не присаживаться, – говорит Супайн. – Всех остальных я тоже попрошу встать и помолиться, чтобы Бог дал нам сил сделать этот день еще продуктивнее.

Все встают, складывая руки в молитве. На твоем лице полнейшая растерянность.

– Просто сделай, как он просит, – шепчу я в твою сторону, чтобы тебе не попало за ослушание.

Ты странно смотришь на меня, складывая руки в молитвенном жесте, но не молишься, продолжая осматриваться.

Обычно мы всегда молимся в начале первого урока. Все встают и пару минут, закрыв глаза, просят о чем угодно. Я редко что-либо прошу. Честно говоря, эта традиция кажется мне глупой, поскольку обесценивает таинство молитвы. Я следую ей только в случае, когда дома кто-то болен, но такое, к счастью, бывает нечасто.

Через минуту все как ни в чем не бывало усаживаются на места, и начинается урок.

Все оставшееся время я сижу как на иголках, ведь после того как ты зашла в класс, во мне словно что-то перевернулось. Еще никогда химия не была такой напряженной.

Никаких записей, касающихся сегодняшнего дня, я больше не делаю, потому что боюсь, что ты что-нибудь заметишь, хотя, скорее всего, тебе плевать на меня. Но мне не плевать на тебя. Вот в чем проблема.

Как только заканчивается химия, я как ошпаренный выбегаю из класса, пытаясь быстрее избавиться от твоего взгляда, хотя не уверен, что ты на меня смотришь. В твоем присутствии я чувствую себя престранно: хочется провалиться сквозь землю и одновременно сделать так, чтобы это длилось вечно…

На следующих уроках я не делаю никаких записей: полностью сосредотачиваюсь на новой информации, и мысли о тебе на время выветриваются из головы.

* * *

Как я писал, в этом году осень выдается необычайно теплой. Но ближе к вечеру, когда солнце скрывается за свинцовыми облаками, на улице хозяйничает ветер. Наша калитка противно скрипит на всю округу. Отец пытался чинить ее сотню раз, но в итоге звук возвращается, поэтому все, что мы можем сделать, – это привыкнуть к нему. Я в этом не слишком преуспеваю – скрип меня все еще раздражает.